Отчего же чётная сторона Воронцовского переулка сформировалась столь негармонично? Это объясняется спецификой рождения этого переулка, каковой самим своим появлением в определённой мере обязан М. С. Воронцову и ряду сопутствующих обстоятельств. В 1820-м граф приобрёл дом со службами и амбарами помещика Куликовского с намерением устроить на его месте солидную усадьбу. Как раз в 1820–1821 гт. началось планирование будущего Приморского бульвара и его окрестностей. Получалось так, что бульвар должен был прорезать имение Воронцова. Тогда граф обратился в Одесский строительный комитет с просьбой о некотором изменении задуманного проекта — с тем, чтобы минимизировать ущерб, невольно наносимый его недвижимости. Просьбу Воронцова уважили, в результате чего будущий Воронцовский переулок несколько изменил свою форму, как и проезд из переулка на бульвар.

Сказанная перепланировка и привела к появлению угловатых участков по его чётной стороне. Почему? По той простой причине, что их тылы примыкали к Военной балке, а границы меж участками шли от нее под прямым углом. И поскольку красная линия формирующегося Воронцовского переулка пролегала под углом к балке, а ширина участков была разной, то и возникали остроугольные места по переулку.

Надо сказать, что первичные постройки в этой части будущего переулка были прямоугольными, каковыми долго оставались и после перепланировки прилегающей территории. Это, прежде всего, недвижимость флотского офицера Коронелли, капитана над одесским портом, часть которой он вскоре продал купцу Ралли (№ 4), а другую часть, позднее, Воронцову (№ 2). Интересующая нас территория с постройками многократно переходила из рук в руки, и со второй половины 1880-х принадлежала Георгию Федоровичу Рафаловичу (в 1910-х — Ж. Б. Науму, о котором много знаю, но это отдельный сюжет). Г. Ф. Рафалович — представитель знаменитого рода одесских банкиров и финансистов, благотворителей, потомственных почётных граждан (1857), выкрещенных в православие из иудаизма, сын известного думца, датский консул и бразильский вице-консул в Одессе, главный агент страхового общества «Россия».

В 1889-м Рафалович и построил этот самый доходный «дом-стену» для квартирования представителей среднего класса и даже несколько выше среднего, на мой взгляд, ничем особо не примечательный. Но ежели это строение тешит почтеннейшую публику визуальными спецэффектами, возбуждает любопытство и даже порождает легенды, не вижу в этом ничего дурного. На здоровье.

Совершенно уникальный декор части фасада над воротами дома № 7 по переулку Некрасова на углу Преображенской всегда вызывал много вопросов и толков. Чаще всего приходится слышать, будто установленная здесь фигура петуха указывает на дом терпимости или, по крайней мере, на меблированные комнаты, неофициально служившие таковым.

Сегодня Лишь единичные старожилы утолят ваше любопытство доверительным сообщением о том, что дом этот некогда принадлежал благородному французу Коклену, фамилия которого несет в себе отчетливые приметы хрестоматийного галльского петуха. А самые просвещённые краеведы прибавят: Кокленов было два — мебельщик и архитектор. Историческая память непредсказуемо, по произволу избирательна. Имею право отбирать и поминать на собственный лад. Одесскими Кокленами никто и никогда всерьез не интересовался. Пришлось изрядно потрудиться. И вот что мне удалось «нарыть» об этом достойнейшем семействе, вложившем свою лепту в копилку общественного труда, сформировавшего Одессу.

Пока, правда, не знаю даже годов рождения отца и сына Коклен — Варфоломея и Фёдора Варфоломеевича: метрические записи об одесситах римско-католического вероисповедания сохранились лишь выборочно. Однако эту лакуну с лихвой компенсирует солидный пласт информации, связанной с их занятиями в Одессе на протяжении многих десятилетий.

Коклен-отец фигурирует в материалах Государственного архива Одесской области, по крайней мере, с 1817 года, то есть со времен графа А. Ф. Ланжерона, его соотечественника, не исключено, и покровителя. В то время французский подданный Варфоломей Коклен подает в Одесский строительный комитет (ОСК) прошение об отводе ему под застройку участка земли на Военном форштате (не форштадте), в XL квартале, место № 384. Ныне это место — по Ришельевской, второй дом от угла Базарной в сторону Большой Арнаутской по нечётной стороне. По стандартной процедуре городской архитектор Джованни Фраполли обследовал просимое место и нашел там лишь стену из бутового камня протяжённостью немногим более 20 метров.

При сверке документов выяснилось, что место это ранее отвели купцу Настасину, который его в срок не застроил. Комитет проявил снисходительность к прежнему владельцу, и дал ещё год на застройку. Год спустя, в 1818-м, городская полиция уведомила Комитет, что на самом деле место принадлежит плац-майорше Смирновой, то есть супруге одесского плац-майора (плац — место для воинских разводов и парадов — находился на территории будущего Пале-Рояля; поручик Ладожского пехотного полка Смирнов был плац-майором уже в 1809-м). В 1819 году Коклен вновь просит тот же участок, и снова осуществляется та же бюрократическая процедура: Фраполли является туда же и находит ту же стену из бута. При этом владелец строения куда-то запропастился (новый хозяин обязан был компенсировать ему сумму от продажи стены на слом), а о Смирновой в документах 1819–1820 годов уже ничего не говорится: то ли полиция ошиблась, то ли плац-майорша не оформила сделку с Настасиным. Как бы то ни было, Коклен этого участка так и не получил.

Объясню, почему он так стремился закрепиться именно на Ришельевской. Дело в том, что со времен герцога Ришелье на этой улице стали обосновываться лучшие мебельщики. Прибыв в Одессу 8 марта 1803 года, Дюк, как известно, не смог сыскать во всём городе дюжины стульев для своей резиденции, и был вынужден выписать мебель из Херсона. По этой причине, занимаясь обустройствам немецких колонистов, он призвал в Одессу столяров и краснодеревщиков. И в дальнейшем большая часть элитарных мебельных (и не только) салонов, преимущественно немецких, располагалась по Ришельевской. До конца 1850-х эта улица считалась главной, и лишь затем уступила первенство Дерибасовской. К этой теме мы вернемся ниже, а пока перейдём к деятельности старшего Коклена вовсе в другом роде.

Активное шоссирование утопающей в грязи Одессы началось вскоре после назначения новороссийским генерал-губернатором графа М. С. Воронцова, однако первые опыты благоустройства развернулись ещё в бытность Ланжерона. И здесь скажу без малейшего преувеличения: о деятельном участии в них Коклена сегодня не знает вообще никто. Но — обо всём по порядку.

Начало 1820-х годов ознаменовано сооружением первых более или менее полноценных по тогдашним технологиям шоссе — в наиболее значимых транспортных развязках, прежде всего на Ланжероновском и Херсонском спусках. Первый служил главной артерией, связывающей город с портом, а по последнему гужевой транспорт въезжал в Одессу со стороны Херсона и Николаева. Собственно говоря, Лан-жероновский спуск был продолжением Херсонской улицы, разрезанной на две части после устройства Городского сада и объединения в один кварталов LXIV и LXV.

Шоссе в сказанных местах осуществлялось по единообразной схеме, каковую представляет контракт, заключенный 17 мая 1821 года «с иностранцем Варфоломеем Кокленом о сделании шоссе на дороге к Карантину» за состоявшуюся на торгах цену 17.835 рублей. Он обязывался сделать шоссе к Карантину длиной 165, а шириной 8 погонных саженей. Технология устройства строго оговаривалась. Вначале следовало вручную вымостить спуск «большим дикарным камнем» толщиной не менее одного фута, либо в два таких камня, уложенных без зазора. Второй слой надлежало вымостить крепким дикарем толщиной в шесть дюймов, третий слой — щебнем. Затем по всему шоссе необходимо было насыпать песку толщиной в 1 Уг дюйма. При этом верхние слои дозволялось укладывать лопатами, но с обязательной трамбовкой «бабами». Шоссе должна была окаймлять вымощенная камнем канава. Кроме того, подрядчик обязывался установить по обочинам 96 столбов высотой в одну сажень, а толщиной в шесть вершков, нижнюю часть которых следовало обжечь, а верхнюю выкрасить.