Здесь, к сожалению, мне приходится поставить многоточие. Как и в истории о Соньке Золотой Ручке, финал пока остаётся за кадром, а домыслы и легенды оставляю в стороне. Надеюсь, понятно, раскопать ещё какую-нибудь информацию, но в данный момент не могу сказать ничего определённого о последних днях невероятно живучего и, как бывает в таких случаях, непонятным образом обаятельного злодея. Хочется думать, что его в шестой раз не отправили в Сибирь и что желание его почить в Одессе, где он мог видеть дочь, осуществилось.

Чумака помнили в Одессе долго. О нем упоминает и знаменитый бытописатель Александр Михайлович де Рибас. Позднее сюжет о степном разбойнике померк на фоне менее отдаленных хронологически и контрастных героев Бабеля, их ярких прототипов. Правда, Чумака изредка поминают и теперь, как правило, в контексте придумок и баек. Пишут, например, что сообщество экспроприаторов знаменитого Г. И. Котовского формировалось в середине 1900-х на манер шайки «молдавского атамана Васыля Чумака».

Предания подобного сорта, конечно, характерны не только для Одессы и не только для крупных и прочих городов. Они бытуют повсеместно, даже в небольших населённых пунктах. Так было и сто, и двести лет назад и, надо полагать, до исторического материализма. Городские легенды Причерноморья, как правило, связывались с гайдамацкими, казацкими, татарскими, разбойничьими кладами. Несмотря на всю невероятность, сказочность, они всё же имели под собой хоть какую-то почву, отталкивались от исторических обстоятельств — нескончаемой череды войн, набегов, грабежей. Кроме того, освоение Северного Причерноморья было не только хозяйственным, но и научным: обследовались античные городища, некрополи, курганы, появилось племя счастливчиков — предтеч нынешних «чёрных археологов». Удивительные находки, которые именовали кладами, порождали слухи, рекрутировали новых добытчиков. Молодая Одесса сделалась центром, куда многие из этих кладов стекались, аккумулируясь в приватных и музейных собраниях.

Нынешние же легенды напоминают гипертрофированные сценарии только что просмотренных фильмов фэнтези. В них можно различить отголоски скорее уже не реальных событий, а преломленных исторических легенд. Вероятно, вам приходилось слышать сюжеты о золотом корабле, таящемся где-то в глубинах катакомб или о золотом «костыле» — типа конструктивной особенности Горбатого моста — и тому подобные разжигающие воображение небылицы. Не вижу надобности их опровергать. Мне кажется, читателям скорее будет любопытна собранная мною хроника, касающаяся поиска легендарных кладов в старой Одессе.

Вообразите себе, что в XIX столетия практиковали и, скажем так, профессиональные кладоискатели, то есть такие граждане, которые в отличие от «счастливчиков» официально занимались разысканиями кладов на конкретных участках с разрешения соответствующих инстанций. Например, на Юге, в окрестностях Николаева, Херсона, Одессы неоднократно засветился некий Гервасий Процюк (Працюк), чиновник, житель Вознесенска. О нем и прочих Бонавентурах есть немало любопытной информации в ретроспективной одесской периодике и хорошо известной специалистам книге профессионального историка, секретаря губернского статистического комитета Виктора Ивановича Гошкевича «Клады и древности Херсонской губернии» (1902). Автор описывает многочисленные безрезультатные поиски кладов, разъясняет, какой чудовищный вред наносят археологическим памятникам хищнические варварские работы, убедительно доказывает, что все без исключения находки, каковые можно условно считать кладами, обнаружены случайно, перечисляет конкретные обстоятельства: вымыты водой, открыты в ходе вспашки земли, высадки деревьев и т. п. Вот некоторые сюжеты, касающиеся Одесского уезда:

«В городище вблизи с. Аджигиоля случайно находят между другими древностями монеты древнегреческого города Ольвии, что стоял у нынешнего с. Парутина. У с. Арнаутскаго землевладелец Цицильяно искал в 1895 г. клад; раскопка обнаружила какие-то ложементы (помещения — О. Г.), по его догадкам — турецкие. В 30 верстах от г. Одессы, по балке Барабой, на даче г. Барановскаго, по слухам, скрыт клад. Об этом кладе слышал от старика-запорожца крестьянин поселка Николаевки, Новгородковской волости Александрийскаго уезда, Кузьма Бабиченко, бывший погонщиком в Турции во время последней русско-турецкой войны (…)

В июле 1900 года вблизи д. Белки, на склоне горы расположился пастушок обедать. Заметил он, что в дождевой рытвине что-то блестит; начал пастух рыть в том месте и нашёл целый ряд мелких серебряных денег. Позабыл пастух и про обед, и про своих овец, и принялся Закладывать деньги в шапку; наложил полную. Тем временем овцы забрались в помещичий хлеб, где их и заняли. Четыре пригоршни отсыпал пастух объездчику, выручил овец и погнал их в деревню. Кому ни показывал он свою находку, никто верить не хотел, что то были деньги; не круглые, как шелуха с большой рыбы. И принялся пастух раздавать свой клад всякому, кто ни попросит — детям играться. Так много монет пропало. Месяца через три узнал о найденном кладе житель м. Яновки Д. Крыжановский, любитель древностей. Из собранных им монет он отослал 31 в Херсонский археологический музей. Они оказались турецкими, того времени, когда наш край принадлежал Турции, чеканенными при султанах: Баязиде II (1481–1512 г.), Селиме I (1512–1520 г.) и Сулеймане 1 (1520–1569 г.) (…)

В д. Кайрах, крестьянин Назар Басенко, копая землю для деревьев в саду Н. И. Албранда, выкопал 150 медных пятаков царствования Екатерины II (…) Из трех курганов на земле немецкой колонии Ксениевки (бывш. Кляйн-Либенталь) лет 35 тому назад два были раскопаны, так как в них предполагались клады. Кладов не нашли. После дождей в июле 1902 года из обрыва над Сухим лиманом вывалился клад: 510 медных турецких жетонов, каждый величиною в копейку. Существует легенда об огромном кладе, будто бы скрытом в погребе на помещичьей земле М. М. Кириакова, при м. Ковалевке. Производились попытки открыть этот клад, но, разумеется, безуспешно. В балке Куцой есть колодезь, в который, будто бы, казаки свалили заграбленные ими несколько бочонков с турецкой казной, а самый колодезь засыпали землей. «Щупали» то место «специалисты» — безрезультатно (…)

В 3 в. от д. Любополь, на земле М. Козубовой, есть урочище «Груши», спускающееся обрывом к Тилигульскому лиману. В том урочище, по словам местных кладоискателей, должен быть погреб, наполненный червонцами. Трое крестьян д. Тишковки: Тит Запорожец, Антон Подолян и Федор Трофимчук пробовали отыскать тот погреб, но не нашли. Существует легенда, что на степи, принадлежащей люст-дорфскому немецкому обществу, в расстоянии от колонии Люстдорф 1,5 версты, по дороге к с. Бурлачьему, от дороги вправо саженей на 80 хранится клад из золота. Люстдорф-ские немцы уверяют, что клад тот закопан на срок, и срок уже вышел. Копали в этом месте кладоискатели — ничего не нашли (…) Утверждают, что вблизи гор. Овидиополя, в балке закопан клад. Поиски этого легендарного клада ни к чему не привели.

Землевладельцем В. И. Станилевичем любезно прислана нам копия с плана для отыскания кладов в окрестностях гор.

Одессы, на берегу Хаджибейскаго лимана. Подлинный план, по словам г. Станилевича, нарисованный на холсте, был найден в камнеломне вблизи Одессы в 1885 году мещанином В. П. Беловым. Надпись на плане гласит: «Клады положены 3 мая 1769 года Василием, Петром, Никитою и Федором». (…) Запись к этому легендарному кладу была приобретена в 1898 г. проф. А. И. Маркевичем у некоего Гончаренка, бедняка-чернорабочаго, живущего на Слободке-Романовке. По его словам, говорит г. Маркевич, «он выкопал на поле возле Хаджибейскаго лимана чугунную коробочку, в которой и находилась бумажка с записью; коробочку он продал кому-то на толчке, а запись надоумили его отнести ко мне, — конечно, с целью помочь отыскать клад. Убедившись, что клада по этой записи не найти, Гончаренко просил меня купить у него хоть запись, на что я охотно согласился, имея в виду и помощь ему, и возможность напечатать запись в дополнение к другим, уже опубликованным. Запись эта написана на полулисте писчей бумаги довольно крупным и разборчивым почерком; как бумага, так и почерк очень позднего времени, примерно 60-х годов настоящего столетия; только бумага очень пожелтела и потемнела, вероятно, от пребывания в сыром месте. Язык записи малорусский; но видно, что её писал или переписывал кто-то, знакомый с русскою грамотою, хотя все ещё малограмотный.