Вернемся к нашей Ришельевской — средоточии мебельных магазинов, устроенных по европейскому образцу. В середине 1830-х в Одессе насчитывалось около десятка значимых мебельных заведений. Половина из них обслуживала непритязательное патриархальное купечество и мещанство, тяготевшее к Старому базару, Александровскому проспекту и их орбите. Когда продвинутая, как нынче говорят, молодежь говорила о ретроградах, то именовала их «староба-зарцами», сама же предпочитала магазины с французскими и итальянскими вывесками по Ришельевской, а впоследствии и по Дерибасовской. Там и находились новомодные мебельные салоны — немцев Мальмана (семейство известного впоследствии художника), братьев Стаппельберг, Фридланда: все три по Ришельевской, причем первого — в собственном доме, Геммерле — на Дерибасовской, где был «Дом книги». По этой причине Коклен много лет арендовал дом известнейшего в городе греческого семейства Карузо, стена в стену с Мальманом (снова не убоялся, на этот раз конкурента), на углу Почтовой (на этом месте построен дом, где жили Бабели — тоже отец и сын).
Многие годы Варфоломей Коклен — неоспоримо первый из одесских мебельщиков. В любом реестре или справочнике, вопреки алфавитному порядку, он всегда возглавляет список. Когда в 1837 году Воронцов ожидал визита императорской четы, то специально устроил первую в городе и регионе художественно-промышленную выставку, на которой экспонировались изделия и продукция лучших мастеров своего дела — ювелиров, художников, ремесленников, сельских хозяев. Организована она была в самом представительном и обширном тогда доме Крамаревых (на месте коего гораздо позднее возвели «Пассаж»). Так вот Коклен в числе лучших из лучших удостоился чести представлять здешних мебельщиков императору Николаю Павловичу, его августейшей супруге и многим другим высокопоставленным лицам. В те же годы в его салоне были широко представлены фортепьяно известных зарубежных фирм, которые он отдавал и в арендное пользование. Как раз в 1837-м у «мебельщика Коклена» приобрели «для залы Одесской Биржи два канделябра за 350 рублей». В документах из соответствующего архивного дела есть его автограф: Coquelin. Он принимал и другое участие в меблировке этого значимого общественного здания.
Ещё один немаловажный эпизод. Когда в начале 1840-х годов упоминавшееся выше плац-парадное место назначили под застройку «красными лавками», Варфоломей Коклен в числе первых застройщиков подал прошение об отводе ему места. Будущий Пале-Рояль планировался как элитарный торговый центр взамен патриархальных Гостиных (Красных) рядов на Александровском проспекте близ Старого базара, функционировавших с конца XVIII столетия меж Троицкой и Почтовой улицами. Красным товаром называли не только высококачественную мануфактуру, но и в целом предметы роскоши — ювелирные изделия, так называемые военно-офицерские и церковные вещи, галантерею, оптику, лампы, эстампы, мебель, столовое белье, фарфор, фаянс и проч. Пале-Рояль себя оправдал, а затем возникли более современные торговые центры — Дом Вагнера, «Пассаж», «Малый Пассаж» (где теперь «Ирландский паб»). В архивном деле о «красных лавках» имеются подлинные автографы В. Коклена.
В начале 1840-х годов, когда Софиевская улица и начало Преображенской, выражаясь языком современных риэлтеров, обрели статус «тихого центра», где обитал весь местный нобилитет (княжна Кантакузин, барон Рено, генеральша Арсеньева, графиня Нарышкина, семейства Скаржинских, Кирьяковых, Кумбари, Дитерихс, Мещерских и др.), Коклен мог позволить себе перенести заведение с Ришельевской в собственный магазин по Преображенской. Согласно ведомости на 1848 год дом (жилой и флигель по переулку) плюс магазин оценены в 11.020 рублей. Это немало. Для сравнения: сохранившийся с тех пор дом Прокопеуса («Два Карла») оценен в 15.000 рублей. Множество из находившихся тогда в самых престижных местах зданий оценено в два-три раза ниже.
В ходе подготовки монографии об истории Старого городского кладбища, я тщательно отбирал в ретроспективных СМИ ранние некрологи. В середине позапрошлого века они были ещё относительной редкостью: поминали в основном людей служивых, а некрологи, помещённые за плату, только-только начинали входить в обиход. Неудивительно, что сообщений о смерти Коклена не нашлось. Однако это не помешало довольно точно датировать его кончину по косвенным данным. Как уже было сказано, он ещё упоминается в ведомости владельцев недвижимости на 1848 год, составленной, очевидно, в 1847-м или немного ранее. Кроме того, числится в реестре одесских мебельщиков, составленной не позднее 1 сентября 1847 года, то есть наверняка ещё жив. С другой стороны, его уже нет в перечне мебельщиков, составленном не позже 4 августа 1848 года. Вот хронологические рамки, вмещающие его кончину.
Приняв это во внимание и сообразуясь с накопленным опытом, я пришел к выводу о том, что наследник должен был как-то распорядиться оказавшимся в его распоряжении товаром, в первую очередь, мебелью. Если так, то должна была последовать, как это практиковалось, большая распродажа из отцовского салона. Тогда, в свою очередь, надо искать синхронные газетные объявления об этом коммерческом мероприятии. Мне и в голову не могло придти, что сын покойного, Фёдор (Фредерик) Коклен, известный нам как блестящий архитектор, мог поступить иначе, а именно продолжить дело своего отца.
Так или иначе, а сама стратегия поиска вполне себя оправдала. В одном из октябрьских номеров местной газеты за 1848 года я обнаружил следующее рекламное объявление: «Мебельный магазин в Одессе Коклена не прекратил своих действий, а, напротив, увеличил их под управлением Коклена сына. Все требования — как городских, так и иногородних, готовых и вновь заказываемых мебелей, будут выполняемы во всем совершенстве и в последнем вкусе. Притом имеется красное, ореховое и палисандровое дерево, и продаются по сходным ценам. Заведение находится в собственном доме Коклена, на Преображенской улице». То есть речь идет опять-таки о магазине, а не о жилом флигеле.
Общеизвестно: младший Коклен учился в Париже, окончил Королевское художественное училище, а в 1853 году получил звание внеклассного художника Императорской Академии художеств в Санкт-Петербурге. Это вовсе не означает, что он учился в Академии. Переходя на современный язык, можно констатировать: его просто-напросто сертифицировали, как это водилось (так было со многими одесскими зодчими, например, с тем же Моранди), на основании представленного высокопрофессионального проекта — городских ворот с гауптвахтой и домов для таможенной команды. Это был типологически «одесский проект», который, возможно, предполагалось осуществить. В самом деле, такая задумка вполне могла быть реализована на Херсонской таможенной заставе, при главном въезде в город со стороны тракта на Николаев и Херсон.
Неясно другое: когда именно он учился в Париже? До или после кончины отца? «Список русских художников», откуда, собственно говоря, все и черпают информацию, об этом умалчивает, а до Парижа не близко. Стал ли бы заниматься мебельным бизнесом парижский выпускник? На первый взгляд, вряд ли. Но я этого не исключай). Потому что хороших зодчих в Одессе очень даже хватало, и Коклену поначалу ничего не светило. А вот продолжить великолепно раскрученный бизнес-проект соблазнительно.
Как бы то ни было, а дело как будто пошло не сразу: ни в 1849-м, ни в самом начале 1850-х мы не видим Ф. В. Кокле-на в списках одесских мебельщиков. Однако уже с 1852-го он прочно закрепляется в этих реестрах. Это отлично согласуется с архивными материалами 1851-го и 1852-го годов: в статусе купца (!) Коклен фигурирует как застройщик (фактически вторично перестраивался уже существующий отцовский дом) своего места на углу Преображенской и переулка, об эволюции названия которого будет сказано ниже. Какое участие принимал в перепланировке этого сооружения известный зодчий Иван Козлов, а какое сам домовладелец, сказать трудно. Однако без него, конечно, не обошлось: декоративный петух над подворотней, и тот наводит на определённые размышления. Стало быть, мебельный бизнес сперва приостановился не по неумению бизнесмена, а по причине домостроительства. Новый владелец явно стремился улучшить архаичное строение, придать ему лоск.
