А где же упомянутая скопировка Старого кладбища, запечатлевшая его, можно сказать, архаический этап? Суть в том, что изучавшие до меня «Дело о чумных кладбищах» исследователи просто-напросто не обратили внимания на крохотный и крайне неопрятный клочок бумаги, вклеенный меж двумя стандартными большими листами, с едва различимым карандашным рисунком. Им и в голову не могло придти, что это безобразие могло быть официальным документом, по которому когда-то предстояло составить смету! И, тем не менее, это поистине уникальнейший документ. На плане размером в два спичечных коробка начертана кладбищенская ограда, главные ворота, строящийся храм Всех Святых, оконтурен участок, на котором производились захоронения до начала чумной эпидемии, с указанием его размеров. Мало того, чтобы не было ошибки, автор плана привязал границы участка к самым приметным, самым известным могилам — Шабер и Клёнова. Евтей Карпович Кленов — известнейший фигурант ранней истории Одессы. Его могила сохранялась до самого разрушения Старого кладбища. Что касается «могилы девицы де Шабер» — это поистине легендарное захоронение, породившее массу легенд, связанных с привидениями, по крайней мере, в 1820-1830-х годах. Ее отец, коллежский секретарь Антоний Петрович Шабер, в 1809–1811 годах был переводчиком Черноморского департамента, а в 1811–1815 годах служил преподавателем французского языка в младших классах Одесского благородного института, чуть позже преобразованного в Ришельевский лицей, летом 1812 года получил участок под застройку близ Нового базара. Именитый гражданин Кленов скончался 21 февраля 1810 года, его могила маркирует одну из сторон архаического участка кладбища.
В начале 1810-х годов занятая погребениями часть Городского кладбища представляла собой небольшой прямоугольник с периметром менее 600 метров. Обширное пространство вокруг Всехсвятской церкви оставалось совершенно свободным до самого начала 1840-х годов. Учитывая, что недостатка в свободных местах не было, то есть захоронения находились на некотором, нередко значительном удалении друг от друга, располагались хаотично, вне каких-либо нумерованных линий и кварталов, а значительная часть надгробных памятников пребывала в заброшенном состоянии.
И чтобы завершить рассмотрение архивного «Дела о чумных кладбищах», прибавим следующее. 9 декабря 1827 года городской полицмейстер Василевский доложил в Строительный комитет о том, что «во всех урочищах около чумных кладбищ покопаны рвы».
Граф М. С. Воронцов не зря беспокоился о приведении в порядок чумных кладбищ. Через год, как он утвердил счета на эти мероприятия, вспыхнула новая чумная эпидемия. В 1829 году жертв «чумной заразы» — 180 горожан — хоронили рядом с погибшими в 1812-м, и генерал-губернатор распорядился воздвигнуть на вершине насыпи камень с надписью о предполагаемом устройстве здесь «памятника для усопших от чумы». В «Одесском вестнике» от 9 мая 1868 года сообщается о том, что в 1830-х годах на вершине Чумки, с южной стороны, стояла вертикально плита из мальтийского камня с надписью: «Здесь граф М. С. Воронцов предположил устроить памятник над гражданами Одессы, умершими от чумы в 1812 году». Вследствие того, что холм продолжали насыпать, плита эта оказалось на крутом южном склоне, и до нее нелегко было добраться.
Чума 1837 года унесла 108 жизней: из 125 заболевших выжило лишь 17.
Коль скоро мы говорим об истории чумных кладбищ, надо хотя бы слегка коснуться истории карантинного некрополя, на котором в разные годы тоже упокоились жертвы эпидемий. Это тем более уместно, что и о нём бытуют самые невероятные легенды, мифы, вплоть до локализации этого погоста по улице Маразлиевской.
Известно, что впервые чума посетила Одессу ещё в 1797 и 1802 годах, причем драмы эти разыгрались как раз в Карантинной гавани, так что жертвы второй из упомянутых эпидемий, а затем частично и третьей (1812–1813 годов), были погребены близ Карантина. В одном из дел архивного фонда Одесского строительного комитета, связанных с отводом земли для построения новых зданий Ришельевского лицея близ упразднённой крепости, находим следующий пассаж: «… В рассуждение отвода земли для построения нового дома Ришельевского лицея, честь имею донести, что место, показанное уже предварительно знаками от самого лицея для построения означенного дома, по мнению моему, весьма близко к карантину, ибо одна сторона дома лицея находиться будет на самом гласисе крепости и не более 16 сажень от крепостного рва, карантин окружающего, в коем имеется кладбище, где погребены и умершие от чумы люди (выделено мной — О. Г.); а потому, не приступая ещё к отводу той земли, нужным считаю представить о том на бла-горассмотрение Комитета со испрашиванием разрешения. Полковник Васильев. 17 мая 1818». То есть речь идёт о погребениях жертв эпидемий 1812 года и более ранних. Эти доводы показались Комитету столь убедительными, что оный проект устройства новых лицейских сооружений был приостановлен.
И ещё один важный документ, фиксирующий давность существования Карантинного кладбища и наличия там чумных погребений: «1819 года июля 17 дня Одесский Комитет слушали рапорт Его Сиятельству господину градоначальнику и кавалеру графу Александру Федоровичу Ланжерону Одесской карантинной конторы № 3387, которым доносит, что хотя Карантинная контора в предупреждение, дабы на кладбище за крепостью, где похороняются умершие от заразительной болезни, не могли ходить городские жители или скот, учредила караул, но для вящей осторожности полагает необходимым, чтобы место сие было обнесено каменною или деревянною оградою. Сие представление Карантинной конторы Комитет находит уважительным, и для того определили: место, где погребаются умершие от заразительной болезни, обнесть деревянным палисадом…». Смету поручили составить члену Комитета инженеру-подполковнику Кругу. О торгах — 19 и 21 июля 1819 года — велели оповестить через городскую полицию. Определение подписали члены Строительного комитета: граф Ланжерон, Гекель (военный комендант, наследовавший Кобле), инженеры Круг и Дитерихс, коммерции советник Рено, купцы Инглези и Протасов, правитель канцелярии Богданович. То есть Карантинное кладбище в это время упорядочили.
К сказанному следует приплюсовать цитату из книги авторитетного историка К. Н. Смольянинова. Важное обстоятельство: книга эта готовилась к изданию на рубеже 1840-1850-х годов. Он пишет о том, что в период чумной эпидемии 1837 года «тела умерших от заразы хоронили на Карантинном кладбище». А тогда, как известно, погибло 108 одесситов, то есть погребения на Карантинном кладбище были довольно массовыми. В заметках известного медика Э. С. Андреевского, написанных по горячим следам, находим более конкретную информацию. Как непосредственный активный участник ликвидации чумы, он свидетельствует о том, что с 7 октября по 19 декабря в карантин доставили 96 инфицированных, из которых выздоровело 17. Кроме того, сюда привезли 23 мёртвых тела. И, наконец, 22 декабря «умерла десятилетняя девочка Авдотья Нефедьева, и вместе с нею закрылся ряд чумных гробов 1837-го года». То есть тогда на Карантинном кладбище похоронили 102-х умерших от чумы одессита. Остальные (шестеро), как и в предыдущие годы, были захоронены на Старом (общем) кладбище, поскольку причина смерти выяснилась постфактум. Старое чумное кладбище, как мы видели выше, после 1829 года уже не использовалось для погребений, и постепенно увенчивалось нарастающим искусственным насыпным холмом.
С данными Андреевского хорошо согласуется книга «Описание чумы, посетившей Одессу в 1837 году» (1838) другого непосредственного свидетеля событий — состоявшего при новороссийском генерал-губернаторе Степана Васильевича Сафонова, тогда надворного советника, впоследствии тайного советника, автора нескольких брошюр, пушкинского знакомца. В этом издании находим интересное замечание относительно Карантинного кладбища: «Среди тех самых стен, в которых заключается большой двор между чумным и пассажирским кварталом, находится и кладбище. Тела умерших от заразы предаются земле в глубоких ямах и засыпаются негашеною известью, так что продукты животного разрушения подвергаются химическому безвредному изменению». Здесь же — подробный «Генеральный план Одесского портового карантина», где под номером 55 обозначено «Кладбище, где погребают умерших от чумы».
