— Очень тугой, — сделал он вывод и предложил: — Можешь посмотреть мой.

— Я стрелял из такого, — отказался я. — Из испанского тиса?

— Из английского, — ответил он.

— Из испанского лучше, — сказал я.

— Знаю, — согласился англичанин. — Денег не хватило.

— Тебе надо было обязательно выиграть? — поинтересовался я.

После паузы он ответил:

— На службу бы взяли.

— Всё, что ни есть, всё к лучшему, — поделился я жизненным наблюдением. — Может быть, на этой службе тебя бы убили.

— Может быть, — согласился английский лучник, — но перед этим я бы хорошо пожил.

Я понял, что он сидит на мели. В кармане у меня лежала пара даальдеров, не потраченные на рынке. Забирая лук, я вложил в руку англичанину тяжелые серебряные монеты.

— Отдашь, когда будут, — произнес я, упреждая отказ.

— Спасибо… — он запнулся, — … милорд!

Если учесть, что нынешние лорды считают западдо стрелять из лука, это был двусмысленный комплимент. Надеюсь, я понял правильно.

Когда я добрался до трактира «Глиняная кружка», там уже знали, что их постоялец выиграл соревнования лучников. Петер Наактгеборен поздравил меня и собрался угостить пивом. Я предложил обмыть победу вином. Трактирщик не отказался. В последнее время он все чаще порывается угостить меня пивом.

Антье Наактгеборен, увидев у меня пирог с надписью на глазури «С праздником», полюбопытствовала:

— Это для Марии?

Так звали дочку бондаря.

— Нет, сам съем, — разочаровал я жену трактирщика. — Надо сперва деньги заработать, а потом жену заводить.

— Тоже верно! — поддержал меня Петер Наактгеборен. — Нечего нищету плодить!

Выпив вина, он становился героем, даже жену не боялся.

Наверное, раньше это был склад. Просторное помещение метра четыре шириной и метров шесть длиной. Пол из тщательно подогнанных кирпичей. Узкие окна только с одной стороны, ведущей во двор. Сейчас рамы были вынуты, в помещение было много света. В нем мелкими искорками загорались пылинки, которые парили в воздухе. Иногда лучи света попадали на отшлифованные клинки и как бы заряжали их. В дальнем конце у стены стояли два стола. На одном лежали черный дублет и широкополая шляпа с белым страусовым пером. На второй — песочные часы, рапира в ножнах, два кинжала, два щита-баклера, напоминавших крышки от небольших кастрюль, и два черных плаща. Слева от двери у стены стояла деревянная лавка, на которой лежал зеленый дублет. Хозяин этого дублета — юноша лет пятнадцати, коротко стриженный блондин с холеным лицом, одетый в чистую белую полотняную рубаху, темно-зеленые штаны, напоминающие пару груш, и коричневые чулки и обутый в коричневые кожаные башмаки с костяными застежками, — стоял посередине помещения, держа в руке учебную рапиру длиной около метра, с тупыми лезвиями и бульбочкой на конце. Учил его итальянец лет тридцати двух, худощавый, гибкий, с длинными стройными ногами, которого, как мне сказали, зовут миссер Сорлеоне ди Негро. Одет в белую рубаху из тонкого полотна и с кружевным воротником и обтягивающие черные штаны, перехваченные ниже коленей бордовыми лентами. Чулки белые. Туфли кожаные черные, с большими застежками из желтого металла, похожего на золото, но, судя по размеру, бронзовые. Длинные темно-каштановые волосы учителя были зачесаны назад и перехвачены бордовой ленточкой, образуя конский хвост. Смугловатые щеки гладко выбриты. Над верхней губой остались тонкие усики, а на подбородке — аккуратная эспаньолка. Длинными и тонкими, как у пианиста, пальцами он сжимал рукоять второй учебной рапиры. Действовал ею грациозно, словно красота движений была ему важнее результата.

— Не так! — раздраженно произнес Сорлеоне ди Негро на плохом голландском языке. — Смотри внимательно, как делается купе-отсечь. — Он переносит скольжение своего клинка на другую сторону клинка противника через острие. — Понял?

Ученик кивает головой — и опять ошибается.

Итальянец делает глубокий вдох, чтобы успокоиться и не наорать. Он смотрит в пол, в котором, как мне кажется, сейчас появятся две оплавленные лунки. Юный голландец тоже смотрит в пол, а щеки его наливаются краснотой.

Я догадываюсь, что у юноши та же проблема, что и у меня. Иногда мне надо не объяснить или показать, а проделать моей рукой, чтобы она запомнила.

Я подхожу к ученику и говорю учителю на итальянском языке:

— Разрешите помочь ему?

Не дожидаясь ответа, становлюсь сзади юноши, сжимаю его руку, теплую и влажную от пота, которая напряженно держит рукоять рапиры, говорю Сорлеоне ди Негро:

— Нападай.

Итальянец действует медленно, чтобы мы успели. Я также медленно выполняю купе-отсечь. Он делает быстрее — и я ускоряюсь.

После третьего раза, отпускаю руку юноши и говорю ему на голландском языке:

— Теперь сам.

Ученик делает все правильно.

— Я думал, никогда не научу! — облегченно улыбнувшись, произносит Сорлеоне ди Негро на голландском языке, а потом спрашивает на итальянском: — Ты его родственник?

— Нет, — отвечаю я. — Мне сказали, что здесь дает уроки фехтования превосходный мастер. Я пришел, чтобы поучиться у него.

Итальянца падки на лесть. На любую, даже самую грубую.

— Мне кажется, ты и так неплохо фехтуешь, — улыбнувшись самодовольно, произносит он ответный комплимент.

— В последние годы я все больше пользовался саблей или обычным мечом, — говорю я. Рапиру сейчас называют парадным или малым мечом. — Да и всегда найдется, чему поучиться у такого мастера!

— Мои уроки стоят дорого — десять стюверов за час, — предупреждает Сорлеоне ди Негро.

— Я как-нибудь наскребу на десяток уроков, — говорю шутливо.

— Когда хочешь начать? — спрашивает учитель.

— Могу прямо сейчас, — отвечаю я.

Итальянец смотрит на песочные часы. Песка в верхней емкости осталось минут на пять.

— Подождешь немного, пока закончу этот урок? — спрашивает Сорлеоне ди Негро.

— Конечно, — отвечаю я и иду к скамье.

До конца урока они отрабатывают купе-отсечь. Юноша приободрился. Даже пытается пырнуть учителя. Тот делает рипост — ответный укол после ухода движением с линии удара противника. Бульбочка наверняка оставит синяк на теле молодого голландца. Что ж, быстрее научится. Боль — самый лучший учитель.

— На сегодня всё, Ян ван Баерле, — произносит итальянец, когда последняя песчинка пересыпается из верхней колбы часов в нижнюю.

— Можно мне остаться посмотреть? — просит юноша.

Сорлеоне ди Негро смотрит на меня.

— Мне нечего скрывать! — улыбнувшись, говорю я.

Учитель и ученик идут к столу, кладут на него оружие. Итальянец берет другую пару рапир. Эти чуть длиннее и тяжелее, а бульбочки на них меньше. Ни защитных масок, ни курток у него нет. Наверное, чтобы быстрее научить.

Я оставляю дублет на скамейке, выходу на середину помещения. Рапира после меча или сабли кажется слишком легкой и несерьезной, что ли. Понимаю тех, кто считает ее оружием для детей. Я купил две книги по фехтованию: итальянца Мароццо, изданной, кстати, в Венеции, и испанца Каррансы. У первого узнал названия ударов, стоек, частей рапиры и кое-что из теории. У второго теории было слишком много. Такое впечатление, что автор попробовал геометрией разъять фехтование. Даже меня, изучавшего высшую математику, книга вогнала в тоску. Поэтому я решил попрактиковаться с итальянцем, хотя вРоттердаме мастера фехтования из Испании считались лучшими. Я уже потренировался в саду трактира с изготовленной по моему заказу рапирой. Пока что рапирой наносят в основном рубящие и режущие удары, поэтому многое из того, что я умел делать обычным мечом, годилось и для рапиры. До сих пор считается, что безопасный способ вести бой — это предвосхитить действия противника в ходе атаки; что лучшая защита — это нападение; что любую атаку, если ее нельзя отразить щитом, плащом или кинжалом, нужно встречать контратакой или уклоняться от нее, перемещая тело; что, даже не делая шаг в сторону, удар, аналогичный удару противника, умело нанесенный над слабой часть его клинка, пригодится, как в качестве защиты, так и атаки. Нападали, делая шаг вперед или в сторону, а контратаковали — назад или в противоположную сторону. Осталось усвоить это на практике.