Маргарита ван Баерле все еще выглядела прекрасно. Я заметил, что больше всего старит женщин бурная сексуальная жизнь. Если таковой нет, женщина дольше выглядит молодой. Невестке она не обрадовалась, тем более, что сразу почувствовала соперницу. Та, правда, в долгу не оставалась. Я постоянно оказывался в неприятной ситуации. Не говоря уже о том, что неприятно смотреть, как сорятся твои любовницы, в придачу каждая требовала, чтобы я встал на ее сторону. Не знаю, на каком году существования в разных эпохах я наконец-то сделал вывод, что жена и две любовницы — это немного чересчур. Или мне просто не повезло — подобрал однотипных, которые по закону физики усиленно отталкиваются.

— Не мог найти моему сыну жену получше! — возмущенно произнесла Рита, когда мы остались одни.

— Он сам нашел, а я не мог отказать, потому что ее старшая сестра замужем за моим родственником, — придумал я оправдание, после чего рассказал ей легенду о двух братьях-рыцарях, умном и оставшемся на Крите.

Как ни странно, красивая байка избавила меня от дальнейших упреков со стороны любовницы. Родство среди дворян до сих пор весомо. Помогать члену линьяжа — святая обязанность, особенно, если ничего тебе не стоит.

— Мы теперь с тобой родственники с двух сторон! — радостно произнесла Рита.

Возможно даже с трех, если Женевьева беременна от меня. Но точный ответ мы никогда не узнаем. Генетическую экспертизу пока что проводить не умеют. В любом случае ребенок будет родственником Маргариты ван Баерле.

Первым делом я занялся решением жилищного вопроса. Старый дом меня теперь не устраивал. Я купил три, стоявшие рядом, хозяева которых, кальвинисты, уехали в город Везель, расположенный выше по течению реки Рейн, в немецком герцогстве Клеве. Здесь оставили своих приказчиков, которые отправляли им груз на речных баржах, а заодно должны были продать дома. Приказчикам чужую собственность было не жалко, поэтому три дома обошлись мне по цене одного до начала восстания. Я нанял архитектора Жана Лижье из Антверпена — стройного и очень подвижного мужчину сорок двух лет, одежда которого поражала чистотой и неизмятостью, так редко встречавшихся в эту эпоху. Я объяснил ему, что хочу жить в трехэтажном доме с высокими потолками и окнами, множеством отдельных комнат, туннельным въездом во двор, в котором будут, кроме обычного набора подсобных помещений и сада, еще и конюшня, каретная и псарня.

— Сеньор хочет дом во французском стиле, — сделал вывод архитектор.

— Во французском, но с некоторыми дополнениями, — сказал я, не зная, что он подразумевает под французским стилем.

— Да-да, я понял, — заверил меня Жан Лижье.

Через три дня он принес мне карандашные эскизы фасада дома и комнат. Количество лепнины превосходила все мои ожидания.

— Не слишком ли будет вычурно?! — спросил я.

— Наоборот, — возразил он. — Вам ведь нужен дом из самых дорогих материалов, а внутренняя отделка должна соответствовать наружной.

Я вообще-то сказал делать из самых лучших материалов. Для некоторых людей лучший и самый дорогой — синонимы.

— Делай, как считаешь нужным, — махнул я рукой.

В бытность старшим помощником капитана я наработал железное правило: знаешь, как грузить данный груз, контролируй всё, не знаешь — положись на грузчиков. За редким исключением правило работало прекрасно.

У меня были заботы поважнее. Я набирал экипаж фрегата. Многие мои матросы остались защищать Флиссинген. Кое-кого я сам оставил там воевать. Мне нужен экипаж, который беспрекословно выполняет приказы, а не решает, что будет делать, а что нет. Затем неделю потратил на обучение новичков. Подвигав пушки на гондеке, они на почве общей ненависти ко мне и другим командирам спаялись со старыми матросами в монолит. Я на новеньких даже больше рассчитывал, потому что бедны, в море идут за большими деньгами. Они наслушались рассказов о моей фартовости. Наверное, видят во снах полные пригоршни золотых дукатов, флоринов, крон… Возможно, получат их и поймут, что этого мало, что надо было мечтать о полных сундуках, а еще лучше — кладовых.

Дует свежий юго-западный ветер. Волны уже подросли метров до полутора, обзавелись белыми гребешками. Фрегат идет в полветра, сильно кренясь на левый борт, в сторону африканского берега. В Северном море большинство судов под испанским флагом ходят теперь с охранными грамотами от князя Оранского. Стоит грамота не дорого, в зависимости от тоннажа. Те купцы, которые покупают разрешение на проход мимо Флиссингена, получат ее и вовсе бесплатно. Суда, идущие с Атлантики, имеют такую же грамоту от Людовика Нассауского. Нападать на них нельзя. Подходить и проверять наличие такой грамоты — процесс рискованный. Поэтому я привел фрегат сюда, к северо-западному берегу Африки. Здесь уж точно ни у кого нет охранных грамот князя Оранского. На шестой день крейсирования увидели добычу — караван из одиннадцати галеонов. Идем на сближение. На этот раз моя цель — флагман. Это самый большой корабль каравана, четырехмачтовый, с латинскими парусами на втором гроте и бизани. Надеюсь, на нем самый ценный груз.

На галеонах засуетились, но пушечные порты пока не открывают. Капитаны не верят, что я рискну напасть на такой большой и грозный караван. Они бы не отважились. Не догадываются, что я намного сильнее, чем кажусь, потому что пользуюсь знаниями, которые им пока не доступны. Ни один из них не смог бы правильно рассчитать курс, чтобы пройти по носу у флагмана на заданной дистанции, ни на одном галеоне нет карронад, заряженных книппелями, ни один из их кораблей не может ходить так быстро и круто к ветру и легко маневрировать.

Мы под острым углом приблизились к флагману на дистанцию полкабельтова и произвели залп из всех орудий правого борта. Карронады били книппелями по парусам и такелажу и картечью по матросам, а пушки с гондека — ядрами по носовой и кормовой надстройкам. С такой дистанции трудно промахнуться по такой большой цели. Из парусов уцелели блинд, марсель на втором гроте и оба латинские. Носовой надстройке досталось не сильно, а вот в кормовую влетело не меньше трех ядер. Одно вошло под углом в переднюю переборку каюты на третьей сверху палубе, завалив переборку внутрь, и вышло через правый борт, прихватив солидный кусок его. Мы подрезали нос галеона метрах в тридцати, если не меньше, после чего начали поворот фордевинд. Наша жертва сразу сбавила ход, а другие галеоны решили обогнать ее, причем шедший вторым в караване — по правому борту, на нас, а шедший третьем — по левому.

По окончанию поворота мы оказались на дистанции два с половиной кабельтова от четырехмачтового галеона, с которой и произвели по нему залп левым бортом. Пара ядер угодила в носовую надстройку, изрыгнувшую в этот момент по нам желтовато-серые каменные ядра из двух пушек калибра не менее шестнадцати фунтов и чугунные из трех фальконетов. Одно наше попало в кормовую, а книппеля превратили в лохмотья марсель на втором гроте и оба латинские паруса. Только блинд остался практически неповрежденным. Два небольших отверстия не в счет. Каменное ядро из галеона ударилось под углом о левый борт фрегата, раздробилось и осколками разлетелось в разные стороны, ничего и никого не повредив. После чего фрегат, убрав главные паруса, только под марселями и кливерами, лег на курс полный бакштаг и, подгоняемый попутным ветром, начал удаляться от поврежденного корабля, якобы опасаясь другие галеоны, которые расходились влево-вправо, чтобы вместе навалиться на нас. Скорость у них была чуть-чуть больше, поэтому медленно и уверенно нагоняли фрегат.

Ян ван Баерле, командующий орудиями правого борта, и Дирк ван Треслонг, командующим орудиями левого, доложили, что готовы к стрельбе. Оба не понимали, что я задумал, поэтому наблюдали с любопытством. В отличие от матросов, им хотелось не только денег, но и стать такими же опытными, знаменитыми, добычливыми капитанами. Время шло, мы удалялись от обстрелянного галеона со скоростью узлов пять-шесть, его собратья помаленьку догоняли нас, а я не отдавал никаких приказов. На их лицах читалось: «Неужели хочет сразиться сразу со всей эскадрой?!»