— Купим в любом количестве, — добавил главный интендант.

— У меня слишком маленький корабль, чтобы возить большие пушки, — сообщил я. — Попробую полупушки (двенадцатифунтовки) достать. Сколько будете платить за них?

— По две сотни золотых за каждую, — ответил Диего де Сарате.

Двенадцатифунтовая пушка весит немного более тонны. Три будут на пределе возможности иола, но рискнуть стоит. С погрузкой, как выяснилось, проблем нет. Ночью, когда жители славного города Сэндвича легли спать, а ночной дозор не собирался выходить за пределы городских стен, на пристани в пригороде иммигранты из Нидерландов с помощью грузовой стрелы и при свете масляных фонарей, быстро и безопасно опустили в трюм пушки, цепляя их парами. На то, чтобы закидать их сверху кусками необработанного сукна, забив трюм до отказа, ушло больше времени. Можно будет платить пошлину за сукно, чтобы таможенный чиновник не задавал глупые вопросы, и не брать его. Все равно никто не проверяет иол, а выгода от сукна мизерная, несоизмеримая с хлопотами. Если буду покупать двенадцатифунтовые пушки по сотне флоринов или даже по сто двадцать, то выгоднее возить по три таких, чем четыре шестифунтовки и одну трехфунтовку, примерно равные им по весу.

Главный интендант понял мое молчание по-своему и повысил цену:

— По двести двадцать.

— Договорились! — радостно произнес я. — В следующий раз привезу маленькие и договорюсь на счет больших.

— Если привезешь десять дюжин двенадцатифунтовых пушек, получишь пожизненную ренту в двести двадцать флоринов годовых, — пообещал он.

— Десять дюжин я буду возить до конца жизни! — произнес я шутливо.

— Хорошо, восемь дюжин пушек и двести флоринов ренты, — уменьшил он. — Договорились?

— Постараюсь! — заверил я. — Надеюсь, англичане не помешают нашей сделке.

— Да уж, постарайся не попасться им! — произнес иронично Диего де Сарате. — Иначе будешь висеть у городских ворот, и тебе будет безразлично, открыты они или нет.

Я хихиканьем отреагировав на его шутку, иначе бы меня сочли слишком тупым.

Пушки проверили прямо на пристани, забив в них двойной заряд пороха. Проделали это солдаты-артиллеристы, итальянцы, под присмотром испанского офицера, молодого человека лет двадцати с такими же усиками и «плевком» на подбородке, как у Диего де Сарате. Не удивлюсь, если окажется, что он родственник важного чиновника. У испанцев считается хорошим тоном проталкивать своих на теплые места, невзирая на деловые способности родственника. Все орудия выдержали экзамен, после чего их увезли в неизвестном направлении, а один из клерков главного интенданта отсчитал мне триста двадцать золотых монет.

Куски необработанного сукна, под которыми прятались пушки во время перехода, я повез в Роттердам. Можно было бы продать их здесь и, наверное, немного дороже, но не хотелось задерживаться в Антверпене из-за мелочи. В Роттердаме меня ждала женщина, с которой приятней потерять, чем найти без нее.

В трактире Петера Наактгеборена появились постояльцы, англичане: мужчина лет тридцати пяти, судя по манерам и властному взгляду, знатный, среднего роста и сложения, с темно-русыми волосами, постриженными под горшок, и холеным лицом с короткой бородкой, какую в будущем будут называть шкиперской; его сорокалетний слуга, длинноволосый и длиннобородый, худой, сутулый, с немигающим взглядом бледных рыбьих глаз и тонкими губами, которые я очень редко видел разомкнутыми, отчего казалось, что и говорит он — а говорил очень редко — с закрытым ртом; мужчина лет пятидесяти пяти, полноватый, со спокойным, смирённым взглядом, аккуратно и старомодно одетый, с бородкой, заплетенной в две косички, что я здесь видел впервые, и из-за чего у меня складывалось впечатление, что он прибыл сюда вслед за мной из прошлого столетия; молодой человек лет девятнадцати, высокий, крепкий, длиннорукий, подвижный, с приятным открытым лицом правдолюбца и максималиста, наголо выбритом, потому, наверное, что темно-русые волосы на нем росли пока не достаточно густо. В этой четверке юноша работал, видимо, специалистом по шумовым эффектам. По крайней мере, слышно было только его. Остальные, как я догадался, старались привлекать к себе как можно меньше внимания. Судя по тому, как предупредительно обращался с ними Петер Наактгеборен, проблем с деньгами у них не было. Англичане занимали обе комнаты, выходящие окнами на канал. Мне было интересно узнать, от кого и почему они здесь прятались, но все мои попытки познакомиться и пообщаться были пресечены на корню. Знатного они называли милордом, слугу — Джоном, молодого — Ричардом, а пожилого — мистером Бетсоном.

Нет так нет. Я шибко не набивался. Мне надо было подождать несколько дней, пока Ханс ван Асхе купит и привезет в Сэндвич три двенадцатифунтовых пушки. На это у него уходила неделя. Я уже продал испанцам полдюжины таких пушек и четыре шестифунтовки и пять трехфунтовок и не только отбил расходы на иол, но и заработал на киль и несколько шпангоутов будущего корабля. Я был уверен, что к возвращению из следующего рейса англичан в трактире уже не будет.

У меня были дела поинтереснее. Почти все свободное время проводил в доме Маргариты ван Баерле. Там меня уже считали чуть ли не членом семьи. Рита не принимала никаких решений, не посоветовавшись со мной, и, что важнее, делала, как я говорил. Ян получил бесплатного учителя фехтования, благодаря чему у него появилось больше карманных денег и возможность тратить их на возлюбленную — дочь таких же обедневших дворян, родители которой пока не давали согласия на брак, надеясь на более выгодную партию, но и не отказывали категорично. Первое время Моник надувала губки, но я подарил ей овальное зеркало на подставке и в оправе из черного дерева, украшенного резьбой в виде обезьян, каждая из которых держала переднюю за хвост, и набор косметики и мушек. Теперь жизнь девушки состояла из двух этапов — продолжительного нанесения макияжа и не менее продолжительного выслушивания восхищенных и не очень возгласов родственников, соседей и, что важнее, подружек. Мне кажется, многие женщины забывают, что наносят макияж, чтобы понравиться мужчинам, и радуются, когда заставят подружек завидовать. Возможно, поступают так потому, что мужчины чаще всего не заметят, что для них старались, а задушевные подруги никогда не пропустят и обязательно изойдутся ядом от зависти. Женская дружба — это интенсивный обмен эмоциями, не важно, какими.

Все-таки пути мои с англичанами пересеклись. Случилось это утром. Я договорился с Яном ван Баерле отправиться на охоту на уток, поэтому встал раньше обычного и раньше англичан. Собирался пристрелять новую винтовку, а заодно пополнить запасы мяса. Я сидел в зале за столом, ждал, когда Петер Наактгеборен приготовит мне яичницу.

Первым вниз спустился молодой англичанин.

Он пошевелил носом, учуяв запах яичницы, и произнес повелительно на плохом голландском языке:

— Подай нам белое мясо.

Белым мясом англичане почему-то называли все молочные продукты и яйца. Молоко подходило по цвету, а вот по какой причине причисляли яйца, мой логичный ум не смог найти ответ, потому что знал, что английские куры несут яйца со скорлупой не только белого цвета.

— Сейчас, сеньору подам, — показав глазами на меня, произнес Петер Наактгеборен.

— Лодочник подождет, — надменно произнес юноша.

Мой иол стоял в «кармане» под окнами трактира, и англичане могли видеть, как я возился на нем, проверяя паруса и такелаж. Наверное, по их мнению, именно так выглядят лодка и лодочник.

— Сперва обслужишь милорда, — продолжил юноша.

Милорд и остальные члены их группы как раз спускались по лестнице.

— Мои предки были рыцарями-крестоносцами, а не разбогатевшими лавочниками, как твои, сопляк, — произнес я спокойно на английском языке.

Судя по тому, как моментально побагровела его физиономия, я если и ошибся, то не сильно.

— За эти слова ты заплатишь кровью! — сжав кулаки, патетично произнес Ричард.