— Какой груз везешь? — первым делом спросил я на испанском языке.

— Черное дерево, — ответил он.

Что-то нам везет в этом рейсе на черное дерево. Видимо, черная полоса способствует этому.

— И как много? — спросил я.

— Сто двадцать голов, — ответил испанский капитан.

— Каких голов? — сперва не понял я, а потом догадался: — Чернокожих рабов везешь?

— А какие еще бывают?! — удивился он.

Я не стал информировать, что среди его предков, если копнуть достаточно глубоко, наверняка было немало рабов. Как, скорее всего, и среди моих, и любого другого человека на планете.

— Они же не люди! — презрительно произнес капитан. — Рабочая скотина, хуже лошади.

Голландские моряки рассказывали мне, что испанцы и португальцы кормят собак и свиней мясом негров и индейцев — одних животных другими. Что ж, как аукнется, так и откликнется: человечество сделает виток по спирали времени, пересечет Зазеркалье — и в двадцать первом веке собак и свиней будут кормить белыми западноевропейцами.

— Сколько они стоят в Испании? — поинтересовался я.

— По-разному, — ответил он. — В среднем около ста песо за голову.

Я подумал, что в Ла-Рошели рабов в таком количестве будет трудно продать. Хотя я мог кое-чего не знать, а проверять не хотелось.

— Сейчас мы пойдем в порт Фару, чтобы продать добычу. Ты сможешь связаться с ростовщиками и выкупить корабль и груз, — предложил я. — Мне некогда их по отдельности продавать.

— За сколько? — спросил он.

Я прикинул, что рабы и каравелла тянули, как минимум, тысяч на пятнадцать песо. Сторговались на двенадцати, если выкупит в течение недели.

В Фару на борт фрегата прибыл тот же самый таможенный офицер. Он попросил каперское свидетельство, но, убедившись, что его не отобрали у меня, читать не стал.

— Пять процентов от суммы продажи, — напомнил таможенник и отправился на берег.

Испанский капитан попросил его пригласить на борт фрегата местных ростовщиков, которые и прибыли часа через два. Это были два иудея в черных дублетах и штанах, у которых на груди висели серебряные кресты, настолько большие, что можно было разглядеть за милю. Оба говорили на испанском языке без акцента. Видимо, выросли по другую сторону границы, но там их крестам не верили, поэтому сбежали в Португалию. Если не им, то их потомкам придется бежать дальше, потому что Испания захватит Португалию, и инквизиция покажет себя здесь во всей красе. Даже в двадцать первом веке, когда большая часть европейских стран сплетется в один клубок и объявит свой террариум единым и неделимым, для некоторых португальцев слова «испанец» и «инквизитор» будут синонимами. Я отправил ростовщиков в офицерскую каюту, где обитал на правах дорогого в прямом смысле гостя испанский капитан. Судя по выкрикам капитана, его убедили, что инквизиция в вопросе о евреях безусловно права. Не буду повторять, что он потом сказал мне о ростовщиках. Испанского языка не хватало, чтобы передать всю гамму эмоций, а русского мата капитан, к сожалению, не знал, поэтому монолог был продолжительным. Он уже пожалел, что согласился выкупить корабль и груз.

Настоящее черное дерево я решил не продавать здесь. Отвезем в Роттердам. Там оно будет стоить раза в два дороже. Часть возьму на панели и мебель для своего нового дома.

Деньги привезли ровно на седьмой день. Представители команды пересчитали их, отложили двадцатую часть португальской таможне. Остальное разделили на три равные части: одна — князю Оранскому, вторая — мне, третья — команде. На пай вышло чуть более пятнадцати песо. Не скажу, что экипаж сильно обрадовался, но разговоры о моей невезучести прекратились.

Разговоры эти возобновились через две недели, когда мы захватили двухмачтовую каравеллу-латинас с грузом вина с Канарских островов. Судно было длиной метров четырнадцать, шириной около четырех, очень старое и плохо законопаченное. Нижний ряд бочек сантиметров на тридцать был в воде. Как сказал капитан, не менее старый, его матросы не успевали откачивать воду. Матросов было всего восемь человек.

— Не пора ли и тебе, и кораблю на покой? — спросил я, когда перегружали вино в трюм фрегата.

Он посмотрел на меня печальными карими глазами из-под седых кустистых бровей и произнес:

— У меня на содержании две невестки с пятью детьми. Сыновья утонули. Служили в эскадре Педро Менендеса.

— Что за эскадра? — поинтересовался я.

— Состояла из двенадцати небольших галеонов, теперь девять осталась. Организовали ее, чтобы с вами бороться в Новом Свете, — рассказал капитан.

— Пусть там борются, а мы здесь перехватим ост-индийский караван, — произнес я.

— Не перехватите, — уверенно заявил капитан. — В тот день, когда я пришел на Тенерифе, они пополнили запасы и пошли дальше.

— И сколько дней ты простоял там? — спросил я.

— Шесть, — ответил капитан.

Если учесть, что в темное время испанцы ложатся в дрейф и что у фрегата скорость раза в полтора больше, они оторвались на пару суток. Не догоним — домой вернемся. Рейс не задался. На зиму денег награбили — и хватит.

— Быстрее перегружаем! — крикнул я своим матросам. — Есть шанс захватить добычу посерьезнее!

Их можно было не подгонять. Наш разговор с испанским капитаном слышали несколько человек. Минут через пять уже весь экипаж знал, что мы прозевали ост-индийскую эскадру, что погонимся за той ее частью, которая идет на Антверпен. Чтобы им было не слишком обидно и грустно, я приказал открыть одну бочку трофейного вина и выставить на палубе. Вино, кстати, хорошее. На мой вкус слишком сладкое, но многим такое нравится. Пусть каждый выпьет столько, сколько успеет за остальными. Бочки большие, примерно на тысячу литров, так что успеть должны почти все. Правда, сперва заставил поставить паруса. Дул северо-восточный ветер силой около четырех баллов. Курсом крутой бейдевинд правого галса мы побежали на север.

Возле Пиренейского полуострова мы нарвались на сильный «португальский норд». Пришлось идти галсами, забирая все дальше от берега. В Бискайском заливе дул свежий западный ветер, благодаря которому фрегат разогнался до девяти узлов. Шли бы и быстрее, если бы не высокая зыбь — отголосок недавнего шторма. С попутным западным ветром мы вошли и в Ла-Манш.

Севернее Олдерни, одного из Нормандских островов, я приказал захватить и доставить на фрегат местного рыбака. Они здесь ловят рыбу на небольших лодках с высокими бортами. Посудины медленные, плохо управляемые, зато шторм им не страшен, если, конечно, на выбросит на скалы. Рыбак был сухой, с продубленной смуглой кожей, обтягивающей костлявое лицо. Если бы не голубые глаза и темно-русые волосы, принял бы его за жители Средиземноморья. На нем была помятая и грязная желтовато-серая рубаха с латками на локтях и порты. Босые ступни были с выпирающими плюсневыми костями и напоминающими копыта, серо-черными пятками. Он смотрел на меня с тупым равнодушием. Наверное, не понимал, зачем мне потребовались его старая лодка и рваные сети?

— Здесь в последние дня три проходил караван больших испанских кораблей? — спросил я.

— Ост-индийцы, что ли? — переспросил рыбак.

— Они самые, — подтвердил я, поразившись, что рыбаки на забытом богом острове знают о существовании ост-индийской эскадры.

— Нет, не проходили еще, — сообщил он.

В будущем остров Олдерни станет оффшорной гаванью для транснациональных компаний. В отличие от Гернси, в юрисдикцию которого он входит, и соседнего Джерси, Олдерни менее на слуху, хотя, как говорят специалисты по уходу от налогов, более привлекателен. В придачу регистрация компании на нем считается признаком респектабельности. То есть, на Олдерни грязная, вонючая и беспринципная крыса сразу превращается в милого, чистенького и всеми уважаемого хомячка. Остров очень полюбили компании по азартным играм в интернете. Я заходил в порт Сент-Анна на британском костере и даже разок менялся там. Небольшой скалистый остров с вкраплениями песчаных пляжей и пастбищ. Главная достопримечательность — волнорез, который, как говорят, самый длинный под властью британской королевы. За день остров можно обойти несколько раз и, начиная с первого, не увидеть ничего интересного, кроме железной дороги длиной в три километра и с двумя станциями, которая функционирует, как музейный экспонат, по выходным и праздникам, когда пассажиров набирается больше, чем обслуживающего персонала, и развалин фортов, которые понастроили в девятнадцатом веке, изображая готовность защищаться до последнего. Во Вторую мировую сдались без боя. Здесь были концентрационные лагеря, в которых содержали пленных, в том числе и русских. Лоцман мне сказал, что его дедом был русский офицер, военнопленный, который не пожелал возвращаться в коммунистический рай. Жить там будут тихо и размеренно в небольших уютных домиках на мощеных булыжниками улочках, радуясь тому, что солнечных дней раза в два больше, чем в Англии, — аж около сотни. Кстати, себя они не считают британцами. Гернси — коронное владение Великобритании, но якобы не ее часть. У британцев поразительная способность придавать законность любому жульничеству. У Олдерни даже будет своя валюта, фунт стерлингов, которая, по невероятному стечению обстоятельств, ничем не будет отличаться от британской, кроме внешнего вида и нумизматической привлекательности. Глядя на неброские домики, трудно будет поверить, что в них зарегистрированы компании, которые могут прикупить остров на сдачу от мелкой сделки. С Сент-Анны я улетал на небольшом самолетике в Саутгемптон. В аэропорту службы ютились на задворках магазина дьюти-фри. Из трех взлетно-посадочных полос две были травяными, и на них паслись палево-белые коровы местной породы. Говорят, они дают самое желтое коровье молоко. Может, их подкармливают британскими газетами?!