Купцы согласились на мои условия.

— Надо было еще поторговаться. Продавили бы и на четырнадцать тысяч, — произнес Матейс ван Лан, когда они ушли.

— Мы продадим эти пушки Людовику Нассаускому за пять тысяч — и окажемся в выигрыше, — пообещал я.

— А он согласится? — спросил боцман Лукас Баккер, который был уверен, что с высокородными господами торговаться нельзя.

— Куда он денется?! — произнес я шутливо. — Я скажу, что команде и так не нравится, что приходится отдавать треть добычи.

Команде это действительно не нравилось. На мою треть, как судовладельца, они не замахивались, потому что понимали, что захватили призы без потерь только благодаря фрегату. Отдавать же князю так много казалось им верхом несправедливости. Тем более, что он — католик и не проявил себя, как полководец.

Я встретился с Людовиком Нассауским на следующее утро. Жил он в доме, который когда-то принадлежал Хайнрицу Дермонду. Дом этот остался внешне таким же, а внутри его разделили на комнаты. Меня принимали на первом этаже, где раньше была контора купца. Людовику Нассаускому было лет тридцать. Среднего роста, с русыми волосами, тонкими усами и короткой бородкой, немного похожей на модную сейчас эспаньолку. Испанцы — враги, но куда от моды денешься?! На нем был дублет и штаны-тыквы горчичного цвета с вертикальными полосками, вышитыми золотыми нитками. Вокруг шеи гофрированный воротник золотого цвета. В прорези штанов проглядывала черная подкладка. Под коленями подвязки из лент золотого цвета. Чулки и кожаные башмаки на довольно высоком пробковом каблуке были черного цвета. Несмотря на каблуки, ноги казались коротковатыми для его туловища.

Обняв меня и облобызав в обе щеки, брат князя Оранского сразу приступил к делу:

— Говорят, что ты захватил добычи на полмиллиона экю.

— Я всегда молил бога, чтобы он сделал меня таким богатым, как обо мне думают другие! — произнес я шутливо. — На самом деле добыча составит не больше двухсот шестидесяти шести тысяч. При условии, что груз не подпорчен. Мы ведь захватили его после жаркой перестрелки, — соврал я.

Впрочем, у каждого свое представление о том, что такое жаркая перестрелка. Вполне возможно, что, по мнению моего собеседника, она именно такой и была.

— Все равно это самая богатая добыча, которую захватывали корабли моего брата! — воскликнул Людовик Нассауский.

— Корабль не его, а мой. Его только каперский патент, — уточнил я. — Так что получит ваш брат без малого восемьдесят девять тысяч экю.

— Что ж, тоже не малые деньги, — произнес немного разочарованно брат князя.

— Из них без малого пять тысяч получите тяжелыми пушками с галеонов. Купцам они не нужны, а вам они пригодятся при осаде городов. Пушки стоят дороже, поэтому не прогадаете. В придачу это будет уступка моему экипажу, которому кажется, что отдают слишком много, — сообщил я. — Итого получите деньгами восемьдесят четыре тысяч.

— Чернь всегда чем-нибудь недовольна! — раздраженно произнес Людовик Нассауский. — Хорошо, я возьму пушки. Все равно мне надо будет вооружать свою армию. Многие гугеноты согласны вступить в ее ряды, но не имеют оружие. Станут артиллеристами.

— По этому поводу у меня к вам личная просьба. Не могли бы вы взять в свою армию командиром отряда моего родственника, местного дворянина Пьера де Ре? — вежливо, но так, чтобы он понял, что отказ меня очень огорчит, произнес я.

— Так вы его родственник?! — произнес приятно удивленный Людовик Нассауский. — Вот бы ни за что не подумал!

— Дальний, — уточнил я, — но в нашем роду принято помогать своим родственникам, даже дальним.

— В нашем тоже, — поддержал он. — Я завтра же зачислю Пьера де Ре в свою армию. Он будет офицером моей свиты.

Место не очень опасное, всегда на виду, в тепле и при хорошей кормежке — о чем еще может мечтать такой разгильдяй, как мой потомок?!

— Надеюсь, он сумеет проявить себя в будущих сражениях, — пожелал я.

— Он производит впечатление отважного человека, — сказал Людовик Нассауский.

Впечатление производить Пьер де Ре умеет, не отнимешь. Впрочем, и мой собеседник показался мне малость показушным. Может быть, такое мнение у меня сложилось всего лишь из-за высоких каблуков. Но ведь человека и надо просчитывать на мелочах, в которых труднее скрыть свои большие комплексы.

Вот так бывает — случайно встретишь человека, пройдешь с ним по жизни какое-то недолгое время, понимая, что совместного будущего у вас нет, а потом не можешь забыть его. Мне кажется, каждая женщина, расставаясь, уносит с собой частичку моего сердца, ничего не оставив взамен. Им, наверное, кажется то же самое.

Мы высадили Терезу Риарио де Маркес на берегу Кадисского залива, рядом с замком на холме. Он был похож на тот, что я захватил и ограбил в этих краях в двенадцатом веке по наводке Карима, своего родственника по португальской жене Латифе. По словам Терезы, в этом тоже был водоканал, по которому детвора выбиралась тайно за крепостные стены. Теперь замок назывался Маркес и принадлежал моей любовнице. Бывшей любовнице. Она сидела на баке катера, лицом ко мне, и грустно улыбалась. Гребцы налегали на весла, увозя ее всё дальше. Создавалось впечатление, что наши взгляды соединены невидимым потоком энергии, который становился все тоньше, пока не исчез окончательно, когда я перестал различать ее глаза. В этот миг мне стало грустно до тошноты. Любовь — это сражение, в котором выигрывают обе стороны, пока оно длится, и проигрывают тоже обе, когда оно заканчивается.

Две с половиной недели, которые мы простояли в Ла-Рошели, и еще одна, потраченные на переход сюда, пролетели, как один день. Точнее, как одна ночь, сумасшедшая, бурная, эгоистичная и щедрая одновременно. Мы понимали, что расстанемся, поэтому не пытались быть предусмотрительными, радовались жизни здесь и сейчас. За что и поплатились. Хотя это можно считать и наградой.

— Я беременна, — поставила меня в известность Тереза, когда мы вышли из Ла-Рошели.

Несмотря на то, что я уже много раз слышал эти слова, на этот раз не сумел отнестись к ним спокойно.

— Я был бы рад, если бы это не осложнило твою жизнь, — произнес я.

— Я тоже рада! — произнесла она, печально улыбаясь.

Эта улыбка словно прилипла к ее губам с тех пор, как мы вышли из порта.

— Думала, что не могу иметь детей, — призналась Тереза. — Оказывается, дело было не во мне.

— Внебрачный ребенок сильно осложнит твою жизнь, — предупредил я.

— Почему внебрачный?! — искренне удивилась она. — Он родится через восемь месяцев после смерти моего мужа и будет синьором Маркесом, наследником его состояния.

— В восемь месяцев ты уже не уложишься, даже если роды будут преждевременными, — подсчитал я.

— В моем замке они произойдут тогда, когда надо, — уверенно произнесла Тереза Риарио де Маркес. — В ближайшие два года я не собираюсь бывать у соседей и принимать кого бы то ни было. Никто и не осмелится нарушить траур молодой вдовы. А потом трудно будет определить, сколько месяцев моему сыну.

— Ты уверена, что родится сын? — спросил я.

— Я так хочу, — ответила она.

— Пусть твое желание сбудется! — сказал я.

Катер подошел к берегу. Матросы вытянули его нос на сушу, помогли синьоре Маркес ступить на ее владения. Они взяли ее сундуки и понесли к замку. В одном из этих сундуков лежат десять тысяч золотых дукатов — мои алименты. Служанка Хуанита идет замыкающей. Все эти дни она паразитировала на чувствах своей госпожи и, как мне показалось, получала не меньше удовольствия. Надеюсь, заберет часть мук во время родов.

Возле ворот замка Тереза Риарио де Маркес остановилась и помахала мне белым кисейным шарфиком. Я помахал в ответ шляпой и приказал выстрелить из фальконета. Северо-западный ветер подхватил облачко черного дыма и понес его к замку. Матросы оставили сундуки возле ворот, из которых выходили слуги, и побежали к катеру.

— Ставим паруса, ложимся на курс зюйд! — приказал я.