Только минут через сорок, когда до ближнего галеона оставалось пара кабельтовых, я распорядился:

— Ставим главные паруса!

Тяжелая трехслойная светло-серая пеньковая парусина с рыжеватыми пятнами ржавчины, которая непонятно как попадает на них, полопотала на ветру, а потом, растянутая шкотами и галсами, расправилась под ветром, выпятила пузо. Фрегат сразу прибавил хода и уже через несколько минут разогнался узлов до восьми.

— Полборта влево! — приказал я рулевому, а матросам, которые работали с парусами, крикнул: — Ложимся на курс галфвинд, а потом бейдевинд!

По дуге мы обогнули галеоны, преследовавшие нас, на дистанции около полумили. Два галеона выстрелили по нам из всех пушек левого борта, но лишь одно ядро из фальконета попало в парус-бизань. Разминувшись с ними, мы сделали поворот оверштаг и курсом крутой бейдевинд правого галса пошли в обратную сторону. В этот момент между самым медленным галеоном эскадры и поврежденным нами, на котором только поставили запасные паруса, было не меньше трех миль.

Испанцы решили не бросать своего в беде. Они упрямо стали делать поворот фордевинд, чтобы прийти к нему на помощь. Только вот идти они будут не так круто к ветру, а значит, удаляться от него дальше, чем фрегат, и делать это намного медленнее.

Сделав еще один поворот, мы легли на курс крутой бейдевинд левого борта и пошли на сближение с целью. Оказались немного меньше, чем в кабельтове, по носу у него, откуда и произвели залп левым бортом. И на этот раз блинду чертовски повезло! Все ядра прошли выше или рядом. Они разворотили носовую надстройку, откуда успели выстрелить фальконеты, продырявив нам в двух местах парус-грот, и сделали еще пару дыр в кормовой надстройке. Книппеля же порвали в клочья нижние паруса на передних мачтах и подпортили на задних.

Фрегат сделал поворот фордевинд и замер на дистанции кабельтова два перед носом галеона, собираясь разрядить в него пушки и карронады правого борта. В это время остальные испанские галеоны находились все еще милях в двух от нас, но только не по курсу своего собрата, а ближе к берегу. До нас они доберутся часа через полтора-два. Видимо, капитан нашей жертвы понял это и приказал спустить испанские флаги, а на гальюне появился матрос с белой тряпкой в руке, которой он размахивал очень быстро. Наверное, боялся, что сейчас окажется на линии полета ядер.

— Отправляйся с призовой командой. Захватите наши запасные паруса, — приказал я своему шурину. — Капитана и офицеров отправишь сюда, а сами сразу ложитесь на курс галфвинд левого галса и уходите в океан. Я буду идти за вами, прикрывать.

Капитан галеона оказался мужчиной лет пятидесяти, грузным и медлительным, с загорелым пухлым лицом с глубокими складками, придававшими ему выражение властности и жестокости. Кончик носа, крючковатого, тонкого, словно бы чужого на пухлом лице, легонько дергался над тонкими и короткими черными усиками. В черной бороденке-эспаньолке выделялись несколько седых волосин. На нем была черная фетровая шляпа с широкими полями, на которых лежало белое пушистое страусовое перо, дублет в красно-синию вертикальную полосу и с белым гофрированным воротником, красные штаны-тыквы без разрезов, белые чулки с синими подвязками. На ногах тупоносые черные башмаки на высокой пробковой подошве.

— Это ты — тот самый мальтиец, изменник нашего короля? — с вызовом произнес он вместо приветствия.

— Видимо, я, хотя никогда не был подданным вашего короля, а посему не могу быть изменником, — шутливо ответил я. — А тебе приятней было бы сдаться именно изменнику?

— Я сдался потому, что на корабле много женщин и детей, несколько уже погибли от ваших ядер, — произнес испанский капитан.

Женщины и дети — самое лучшее оправдание трусости.

— Надо было защитить их своими телами, а не прятаться за них, — сказал я.

Лицо испанца побагровело так, что я подумал, что его сейчас хватит удар.

— Отведите пленных в карцер, — приказал я.

Остальные испанские галеоны поняли, что помощь их запоздала, а догнать нас вряд ли смогут, и начали поворачивать на прежний курс, к родным берегам.

Пленных мы высадили на берег неподалеку от мыса Финистерре — северо-западной оконечности Пиренейского полуострова — и рядом с дорогой, ведущей в Сантьяго-де-Компостела. Сотню матросов и офицеров и около полусотни женщин и детей. Это семьи погибших в Индии сухопутных офицеров и солдат. Индусы в последнее время начали все чаще сопротивляться оккупантам. Мы помогли бывшим пленникам совершить паломничество и поблагодарить святого Иакова за спасение из рук еретиков, индийских и голландских.

В захваченном нами галеоне была партия слоновой кости, много перца и тюк чая. Покупателя на чай мы так и не нашли, поэтому я забрал его себе, причем бесплатно. Не стал говорить своему экипажу, что скоро на этих невзрачных сухих листьях их земляки будут делать состояния. Остальное распродали быстро и по хорошей цене, в том числе и галеон. Вышло на шестьдесят семь тысяч флоринов. Треть пришлось отдать Людовику Нассаускому. Одна радость — по уже установившейся традиции всучили ему тяжелые пушки с галеона в счет его доли. Точнее, его представителю, немецкому купцу. Сам брат князя сейчас сидел в осажденном испанцами городе Монсе, столице графства Геннегау. Захватить сумел, а вот удержать — вряд ли получится. Говорят, испанцы обложили его плотно. Людовик Нассауский послал во Францию за подкреплениями графа Жанлиса. Тот недавно побывал в Ла-Рошели и увел всех воинственных гугенотов, поэтому в городе было необычайно безлюдно, тихо. Мои матросы немного расшевелили это спящее царство, когда я, выдав им доли от добычи, разрешил три дня активно отдохнуть.

Я и в этом году решил перехватить вест-индийский флот. В начале июля мы начали патрулирование неподалеку от мыса Сан-Висенти — юго-западной оконечности Пиренейского полуострова. Световой день шли на юг, на ночь ложились в дрейф, а на следующий день направлялись на север. Раз в три-четыре дня «цеплялись» за берег, чтобы определить место корабля. Стояла сильная жара. Днем и первую половину ночи в каюте невозможно было находиться. Мне соорудили тент на квартердеке, где я и проводил время, играя в шахматы, конфискованные с захваченного галеона, с Дирком ван Треслонгом. Белые фигурки были из слоновой кости, черные — из эбонита. Доска теперь черно-белая, но пока не складывается, превращаясь в коробку для фигурок. Игра уже начала обретать тот вид, в каком будет в двадцатом веке, когда я увлекся ею. Мой шурин шахматистом был неважнецким. Слишком часто зевал фигуры. Подозреваю, что мысленно он сейчас рядом с молодой женой. Если не научится отключать ее на время рейса, в море ему делать нечего. Пусть сидит дома под каблуком. Ступая на палубу корабля, каждый истинный моряк объявляет себя холостяком.

Три недели крейсирования результата не принесли. Такое впечатление, что испанские капитаны по обе стороны Атлантического океана предупреждены о фрегате, что обходят этот район стороной. За все это время мы видели только небольшие рыбацкие суденышки, когда приближались к берегу. В очередной раз подойдя к мысу Сан-Висенти, я приказал лечь на курс ост. Надо набрать свежей воды.

Как раз во время набора воды, когда фрегат лежал в дрейфе в полумиле от берега, а баркас с полными бочками возвращался к нему, впередсмотрящий проорал из «вороньего гнезда» долгожданные слова.

— Всего один? — спросил я.

— Да, — подтвердил он.

— Большой корабль? — с надеждой задал я вопрос.

— Не очень, — ответил впередсмотрящий.

Это оказалась двухмачтовая каравелла с латинскими парусами и длиной метров шестнадцать, вооруженная восемью фальконетами. Впрочем, у капитана хватило ума не стрелять из них. Увидев фрегат, он изменил курс и устремился к испанскому берегу. Каравелла была в полном грузу, сидела глубоко, поэтому догнали мы ее быстро. После первого выстрела из погонного орудия, ядро которого продырявило грот, оба паруса были мигом опушены, и каравелла легла в дрейф.