Меня проблемы английской королевы не интересовали, поэтому решил помочь вооружению испанской армии. Пушки отливали в Суссексе и Кенте. Это в юго-восточной части Британии. Туда я и решил наведаться. Заодно привезти что-нибудь на продажу, чтобы не вызывать подозрений и заработать немного. Остановил свой выбор на сыре, которого здесь делали так много, что был дешев и не облагался вывозной пошлиной, в отличие от многих других товаров. Да и налог на продажу сыра был низок.

Когда я спросил на бирже, у кого можно купить сыр, мне сразу задали встречный вопрос:

— Какой именно?

— Не знаю, — честно признался я. — А какой выгоднее возить в Англию?

— Иди к Рольфу Шнайдеру. Он тебе все объяснит, — посоветовали мне и показали его.

— Сколько ты собираешься купить? — первым делом спросил немец.

— Точно не знаю, — ответил я. — Сколько влезем в трюм. Сотни две головок, может, больше или меньше.

— Ты на буйсе собираешься возить? — удивленно спросил купец.

— Типа того, — ответил я.

— Если намочишь сыр, испортишь его, никто не купит, — предупредил Рольф Шнайдер.

— Не намочу, — заверил я. — Судно у меня хоть и маленькое, но палубное и с прочным корпусом.

— Дело твое, — произнес купец и рассказал: — В Лондоне хорошо идет тминный сыр из Рейланда и Делфланда, зеленый и пряный сыры из Фрисландии.

— Я повезу в Сэндвич, — сообщил я. — Туда ближе и, говорят, безопаснее, чем в Лондон.

На самом деле мне сказали, что в Сэндвиче осело много беженцев из Голландии. Надеюсь, среди них найдется купец, у которого выгода пересилит страх перед указом английской королевы.

— На буйсе опасно, куда не поплыви, — изрек Рольф Шнайдер. — Если собираешься в Сэндвич, тогда бери наши сыры или гаудские. Там живут выходцы из этих мест. У меня есть тминные, пряные и обычные сыры.

— Возьму половину груза тминными сырами и по четверти остальных, — решил я.

Тминный сыр нравился мне меньше, чем пряные и обычные. Первое правило торговли гласит: торгуй тем, что тебе не нравится.

— Заодно почту можешь захватить, — предложил купец. — Я предупрежу людей.

— А сколько платят за доставку? — поинтересовался я.

— В Лондон — пять стюверов, а в Сэндвич — не знаю, наверное, четыре или три, — сообщил он.

— Выгоднее письма возить! — пошутил я.

— Если бы ими можно было заполнить весь трюм, то да, — произнес Рольф Шнайдер.

Головки сыра были весом килограмм двенадцать. Грузчики купца подвозили их на тележке четырехколесной из склада. Один грузчик оставался на берегу, второй вставал на борту иола у комингса, а матрос Маартен Гигенгак спустился в трюм. Передавая сыры по цепочке, начали погрузку. Я, так сказать, тальманил — ставил на аспидной доске сперва четыре точки по углам маленького квадрата, потом соединял их четырьмя линиями, а потом проводил две диагонали. Всего получалось десять.

Рольф Шнайдер тоже считал, но ставил черточки. Из-за чего постоянно путался. Понаблюдав за мной, перенял мою систему счета.

— Так удобнее, — согласился он и изрек с умным видом: — Итальянцы — мастера считать!

Он был уверен, что я — итальянец. Разубеждать его не стал, раз уж считает их мастерами.

После окончания погрузки, он передал мне шесть писем и перечислил по памяти, кому надо доставить. Это были обычные листы бумаги, сложенные несколько раз и скрепленные воском или просто перевязанные ниткой. Сверху были написана имена, а на одном письме добавлено «В доме возле Рыбацких ворот». Оплатит доставку почты получатель.

Мы перегнали иол к таверне Петера Наактгеборена. Маартен Гигенгак остался охранять его, а я пошел позаниматься с Яном ван Баерле и заодно попрощаться с его матерью.

Служанка Энн прекрасно знает, как мы с ее хозяйкой проводим время. Как ни странно, относится к этому спокойно. Я бы даже сказал, что ко мне стала относиться лучше. Моник тоже догадалась. Мне кажется, она ревнует меня к матери. Постоянно вмешивается в наши разговоры и пытается перетянуть внимание на себя. Время от времени я легонько флиртую с ней, чтобы поревновала мать. Впрочем, если Рита и ревнует, вида не показывает. Ян подозревает, что у нас с его матерью всё не просто, но пока не знает, насколько сложно. Он весь из противоречивых желаний. С одной стороны надо продемонстрировать, что для него важна честь семьи, а с другой — не хочет ссориться со мной. Я нравлюсь ему, как старший брат, много повидавший, который делится с ним знаниями. Да и выиграть на дуэли со мной у него шансы минимальные.

Мы вышли с ним в сад, позанимались часа полтора. Он уже кое-что умеет, поэтому уверен, что умеет почти всё.

Закончив тренировку, я сказал ему:

— Уверен, что ты хочешь, чтобы твоя мать была счастлива.

— Конечно, — согласился Ян ван Баерле.

— Тогда не лезь в ее жизнь, пока твоей помощи не просят, — посоветовал я. — Она — взрослая, неглупая и воспитанная женщина, сама примет правильное решение.

— Но приличия требуют… — начал юноша.

— Приличия придумали, чтобы отравлять жизнь другим, — поделился я житейской мудростью. — Прибереги их для соседей и знакомых.

— Мне порой кажется, что твоими устами говорит дьявол! — произнес он вроде бы шутливо. — Я бы так и подумал, если бы твои советы постоянно не оказывались верными.

Ян ван Баерле, оказывается, немного умнее, чем я думал. О чем и сказал ему, добавив:

— Если я и слуга дьявола, то прислан сюда, чтобы помочь твоей семье, а не навредить ей.

— Я это понял, — уверенно произнес юноша.

Его мать, когда мы ненадолго остались в гостиной одни, спросила:

— О чем ты с ним говорил?

— О жизни, — ответил я.

— В последнее время он смотрит на меня… — не закончив, она заявила со смесью стыда и жалости, но не к себе, а к сыну: — Он догадался обо всем!

— Еще нет, — успокоил я свою любовницу. — И если догадается, то отнесется к этому спокойно.

— Ты так думаешь?! — не поверила она.

— Уверен, — ответил я. — Он взрослее и умнее, чем ты думаешь.

Слово «умнее» подчеркнул. Не одному же мне ошибаться!

Иол получился славным судном. Руля слушается хорошо. При свежем попутном ветре с грузом сыра он разогнался до шестнадцати узлов. Впрочем, попутным ветер был не долго. К обеду он подутих и зашел по часовой стрелке, сменившись на южный. Теперь мы шли курсом галфвинд со скоростью семь-восемь узлов. Поскольку переход намечался короткий, я менялся с Маартеном Гигенгаком через два часа. Сменившись, не уходил с кокпита, сидел на откидной скамье на левом борту, чтобы уменьшить крен на правый. Кокпит переводится, как петушиная яма. На парусных судах так будут называть самое кормовое помещение на самой нижней палубе — самое гиблое место, где селили мичманов. Видимо, молодые парни часто выясняли отношения, за что место боев и получило название. Хотя есть и другие варианты.

Я учил своего матроса определять, как работают парусами. На них нашиты колдунчики — пряди. Если парус работает правильно, колдунчики находятся в горизонтальном положении, перпендикулярно плоскости паруса. Если нет, тогда все сложнее. Мы подняли четыре паруса: грот, бизань и два стакселя. С маленького судна море кажется другим. Вода вот она, рядом. Если перейти на правый борт, то, постаравшись, можно побултыхать в ней рукой или ногой. Волна низкая, не захлестывает. Пока шли без происшествий. Повстречали несколько судов, но ни одно не напало на нас. Может быть, потому, что поняли, что не догонят.

Я спустился в каюту, отрезал четыре ломтя хлеба и сделал два сэндвича с сыром. Один круг гаудского обычного сыра я пустил на питание экипажа. Сыр желтоватый, с маленькими дырочками и приятным сливочным вкусом. Раз уж идем в порт Сэндвич, будем есть сэндвичи. От обычного бутерброда отличаются тем, что начинка располагается между двумя кусками хлеба. Подозревая, что придумали его в порту, в который мы идем. Маартен Гигенгак умолачивает свой раза в два быстрее меня. Аппетит у него будь здоров. Я тоже не жалуюсь на свой, особенно в море, на свежем воздухе и при интенсивных физических нагрузках, но этот парень, как мне кажется, готов постоянно есть не только во время бодрствования, но и во сне. В благодарность за хорошую кормежку он готов стоять на руле, не сменяясь. Его удивляет, что я меняю точно по часам, с последними, так сказать, песчинками.