– Тетя Софи! Тетя Софи!

– Чего тебе, Стеша? – Софи сидела на солнечном пригорке над разливами и, отгоняя веткой мух, читала книгу.

Внизу Измайлов в одних подштанниках вместе с Людой, держа ее за руку, пытался зайти в воду. Люда вырывалась, поджимала ноги и визжала от страха и восторга. Карпуша наблюдал за всем этим издалека. Потом внезапно, молча, вздымая тучу брызг, со своего места бросался в воду и сразу же выскакивал обратно. Софи понимала, что это он так показывает Люде, что вода – вовсе не страшная. Люда, к сожалению, не понимала и только еще больше пугалась.

– Тетя Софи, а почему дядя Измайлов меня Стешенсоном называет? Я же – Стеша…

– Ну… ты когда-нибудь паровоз видела?

– Нет! Меня мама и Матвей каждый год обещают в Тавду свозить и по железной дороге проехать, но каждый раз обманывают. Все какие-то дела у них, дела…

– А помнишь, ты нам свою бочку показывала, в которой уголь под кастрюлей горел и она по деревянному желобу ехала?

– Ну конечно, это я на мамином прииске машину видела. А потом подумала, что ведь она и сама ехать может, а не только другое двигать…

– Стеша, ты, конечно, талант, и что-то с этим делать надо, – задумчиво сказала Софи. – Эта твоя бочка, она вообще-то и есть паровоз. А изобрел его как раз Стефенсон. Понимаешь теперь?

– Ага, понимаю! – обрадовалась Стеша. – Стефенсон-Стешенсон – получается рифма!

– Ага. А ты что – еще и стихи пишешь?

– Нет, стихи не пишу, – вздохнула Стеша. – У меня не получается. Стихи мама сочиняет и еще – Соня.

– Да? – удивилась Софи. – Соня пишет стихи? И что – и Вера до сих пор сочиняет?

– Угу, – подтвердила Стеша. – На разных языках. Папе Леке – на остякском. Папе Матвея – на русском. А еще кому-то – Соня говорила, по-французски…

– С ума сойти! – признала Софи.

Стеша сбежала с пригорка.

– Карпуша! – закричала она. – Карпуша, иди сюда! Сломай мне сейчас вот эту ветку! У меня сил не хватает!

Софи отложила книгу и внимательно наблюдала за детьми.

Мальчик, насторожено глядя, приблизился к девочке.

– Где? – отрывисто спросил он.

– Вот здесь, – указала пальчиком Стеша. – Я ее потом вон в ту дырку на дощечке вставлю, присоединю тот рычаг и…

«Крак!» Карпуша, не по возрасту жилистый и сильный, отломил толстую, гибкую ветку. Протянул Стеше.

– Пойдем туда со мной, – поманила его пальцем девочка.

– Нет.

– Не пойдешь? – удивилась Стеша. – Как же так? Ты же мне еще понадобишься, когда соединять надо… Ну ладно… А я думала, ты уже приручился…

Стеша направилась к своей очередной замысловатой конструкции. Карпуша, понурясь, плелся следом на некотором расстоянии. Стеша, по виду, не обращала на него никакого внимания.

Зато к Стешиному механизму уже подошли Измайлов и Люда. Измайлов что-то сказал Стеше, заспорил, потом растянулся на песке рядом с нею и начал увлеченно чертить палочкой на песке. Люда тоже взяла палочку и, присев, пыталась по-своему исправить чертеж. Карпуша поодаль залез на дерево, чтобы было лучше видно, и сверху наблюдал за всем происходящим.

– Вы знаете, Измайлов, вот я на вас смотрю, и вы меня просто бесконечно раздражаете! – сказала Софи, когда Измайлов оставил детей с корзиной пирогов и бутылкой молока и присоединился к ней (Карпуша мог есть вместе с детьми, но отчего-то отказывался принимать пищу в присутствии взрослых).

– То же мог бы сказать и о себе, но все-таки вместо этого осведомлюсь: чем именно я раздражаю вас на данный момент?

– Вы так здорово возитесь со всеми детьми, какие вам только попадутся, и как будто бы удовольствие от этого получаете…

– Но я действительно получаю от этого удовольствие! Что ж вы в том плохого увидали?

– А то, что это не рационально! – воскликнула Софи. – Коли вам это в удовольствие и детям в радость, то отчего у вас своих детей нету?

– Софья Павловна! – с грустной укоризной сказал Измайлов. – Вы ж знаете, что не всегда мы сами свою судьбу по своим желаниям определяем…

– Да-а?! – не шуточно удивилась Софи. – Не сами? А кто же за нас?… Кто это за вас, Измайлов, вашу судьбу определил, а? Чего-то я никого не вижу… и даже вообразить не могу…

– Если бы все у нас складывалось так, как мы желаем…

– А вот это уже совсем другое дело! Не передергивайте! – оборвала инженера Софи. – Я давно знаю: мир посылает нам не то, чего мы желаем (это было бы слишком просто и человека недостойно!), а то – на что мы осмеливаемся. Понимаете разницу?… Конечно, понимаете, вы же умны на свою беду, чего и спрашивать. Так вот, вы – вы, Измайлов, – при всей вашей любви к детям и умении с ними обходиться, просто – не осмелились! И наверное, уж и не осмелитесь никогда, если кто-то за вас не сделает…

– Что – сделает? – удивился Измайлов. – Детей? Я не понял. Вы про Господа Бога, что ли, говорите?

– Да причем тут Бог?! – раздраженно сказала Софи. – Просто вы трусите всегда в самый момент, и я волнуюсь…

– Ничего не понимаю! Объяснитесь, Софи! За что вы волнуетесь?… Что же касается детей, то мне, быть может, и близко к ним подходить нельзя… Вспомните Волчонка с Лисенком, когда они маленькие были… Вы же все знаете…

– Вот! – вскричала Софи. – Вот это то самое! Вы сначала ввязываетесь во что-то, а потом – трусите и убегаете. Волчонок, Лисенок, Зайчонок… Вы их в мир вывели, первым из нормальных взрослых людей увидели в них не зверенышей, а – личности. Они под вашим влиянием прошли инициацию, как у дикарей, знаете? Читали? Ну вот. Они же и были дикарями, по сути. А с вами – превратились в людей, это у вас талант такой, хоть вот и на Карпушу взглянуть… А потом… Да объясните вы мне: какого черта вам понадобилось лезть в петлю едва ли не у них на глазах?! Что бы вам было в лес не уйти? Еще куда-нибудь?

– Я не знаю… Я не помню теперь… – растерянно сказал Измайлов. – Я не думал…

– Вы не помните! Думать надо было! А помните ли, чем у дикарей обряд инициации заканчивается? Тоже подзабыли? Так я вам скажу: чтобы окончательно стать мужчиной, мальчик должен пойти и убить какого-нибудь опасного зверя. А в некоторых племенах, особенно кровожадных – принести старейшинам голову врага! Ни на какие мысли это вас не наводит? «Звериная троица» не может убивать животных – у них с ними залог побратимства, о чем и имена говорят. По примеру матери они с тайгой – едины. И врагов у них никаких особых не было. Зато был – у вас. Тот, из-за которого вы, как они понимали, едва жизни не лишились. То, что вы в петлю от собственной трусости и ощущения тупика полезли, – этого им в их годы не понять было никак. Вот они, ничтоже сумняшеся, и принесли в жертву своему взрослению вашего врага, этого несчастного провокатора Гаврилова, решив тем самым сразу две задачи. А уже потом, взрослея и дальше очеловечиваясь, врастая помаленьку в теперешнюю, конца 19 века культуру, постепенно понимали, что именно они совершили… И как они теперь, внутри, сами себя чувствуют и понимают, мне об этом даже и думать-то страшно… Анна была еще слишком маленькой и, кажется, они вдвоем сумели ее как-то от всего этого ужаса охранить. У Лисенка есть ее музыка… Весь груз, как я понимаю, сейчас несет на себе Юрий, Волчонок… И чем ему можно помочь, даже вообразить не могу…

– Софи! – сдавленным голосом сказал Измайлов. – Вы во всем правы. И все правильно разложили. Я бы сам так четко не смог, наверное. Но… но зачем вы сейчас все это мне говорите? Чего вы от меня хотите теперь? Чтобы я в церкви покаялся? Пошел и утопился? Не подходил больше к Карпуше, из страха, что он тоже что-нибудь такое… Что?

– Зачем говорю… – задумчиво промолвила Софи, снова взяла на колени отложенную было книгу, раскрыла ее и достала толстый конверт, вложенный между страниц. – Вот, я письмо из Петербурга от мужа получила. Не желаете ль прочесть?