– А Петр Николаевич?
– Петр Николаевич в Люблино отъехали. Намеднись и убыли по делам управы.
– А Софи с ним?
– Не могу знать.
Помурыжив таким образом Фросю минут пять, Оля отступилась и села писать письмо:
«Дорогая Софи! Есть обстоятельства, которые указывают на то, что тебе угрожает опасность. Причины и источник указать не могу, так как сама ничего толком не знаю. Приезжай ко мне на Рождественскую, поговорим подробнее. То той поры, прошу тебя, из своей безопасности не ешь конфет и вообще ничего сладкого.
Фрося обещалась передать Софи письмо сразу, как только та появится в квартире.
Глава 53
В которой Софи встречается с Дуней Сазоновой и вместе с ней пытается отыскать Ирен. В это же время в Люблино приходит от Ирен письмо
– Господи, глупость какая! – воскликнула Софи, прочитав Олино письмо и обескуражено взглянув на Фросю. – Не ешь конфет… Бедная Камышева, должно быть, окончательно рехнулась на почве своей конспирации и подпольной деятельности… Как она смотрелась?
– Сердитая такая барыня, – подумав, сказала Фрося. – Не в теле совсем. Глаза… ну, как будто бы и вправду за вас боялась…
– Мания! – окончательно решила Софи. – Но ехать все одно придется. Хотя и устала, как собака. Может, помочь чем… Ну, там разберемся, на месте…
В санях, пока ехали на улицу Рождественскую, где Оля Камышева жила вместе с Матреной Агафоновой, Софи задремала и отморозила правую щеку, в которую дуло. Пока поднималась наверх, оттирала рукой в рукавичке, но щека все немела и не хотела отходить.
В прихожей было полутемно, отворившая дверь девка лузгала семечки. На стуле сидел еще кто-то, почти не видный, в валенках, и насвистывал «Марсельезу». Софи поморщилась. «Неужели у Оли с Матреной как раз сейчас очередное сборище товарищей? – подумала она. – Вот некстати… Но с чего же тогда она ко мне потащилась? Вроде занята должна быть… Неужто и вправду?…»
Оля вышла сама, сухо, за руку поздоровалась с Софи. Софи, однако, заметила, как при виде ее умные синие глаза Камышевой блеснули радостью и облегчением. Безумия в этих глазах было не больше, чем в самой Софи.
– Ты пришла? Вот хорошо, – быстро сказала Оля. – Проходи. Там, у нас… я должна тебе сказать…
Софи, не слушая ее, шагнула в просторную, с низкими потолками комнату, в которой причудливыми клубами плавал табачный дым. Прямо из этого дыма, как в сказках, навстречу ей материализовалась невысокая, плотная женщина со спокойными чертами лица и гладкой прической.
– Здравствуйте, Софи!
Некоторое время Софи смотрела, прищурившись, потом радостно и удивленно воскликнула:
– Дуня! Ты! Черт возьми! Здорово! Какими судьбами?!
Когда-то, много лет назад, Софи сыграла в жизни Дуни Водовозовой роль Пигмалиона. Потом они были подругами. После Дуня уехала за границу вместе со студентом-естественником Семеном, чтобы там учиться математике, к которой у нее был талант. Софи тогда прочила Дуне славу второй Софьи Ковалевской.
– А где Семен? Он тоже здесь?
– Семен живет в Германии, занимается своим магнетизмом и еще гомеопатией, – ответила Дуня.
– Как это здорово… – рассеянно повторила Софи, не совсем зная, что говорить дальше. Когда не видишь человека много лет, всегда трудно сообразить, как построить начало разговора. Вроде бы и о многом нужно спросить, а вроде – и не о чем.
Дуня спокойно ждала, улыбаясь и с явным удовольствием рассматривая Софи.
Оля и подошедшая Матрена оглядывали бывших подруг с какой-то странной, не укрывшейся от внимания Софи настороженностью. Впрочем, она сразу же приписала ее Олиному письму и содержащейся в нем тревожной загадке.
– Я сейчас расскажу тебе, – вмешалась в ситуацию Оля. – А потом ты с Дуней вволю потолкуешь…
– Да, конечно, – тут же согласилась Дуня. – Оля уже рассказала мне. Это какая-то странная и тревожная вещь… Впрочем, – Дуня сдержанно улыбнулась. – Как я помню тебя, Софи, вокруг тебя всегда так…
– Да, я, разумеется, совершенно не изменилась, – кивнула Софи, неожиданно услышала в своем голосе что-то вроде вызова и несказанно тому удивилась. Откуда? С чего?
Оля была краткой, да на долгий рассказ у нее и информации не имелось.
– Чушь какая-то! – пожала плечами Софи, выслушав все до конца. – Кто-то хочет отравить меня пирожными? Но это же смешно! К чему такие сложности? И ненадежно к тому же… Если надо убить (кому и зачем?), то почему бы просто не нанять человека и не пристукнуть меня в глухом переулке? Все знают, что я езжу одна и повсюду… Наверное, Игнат просто что-то перепутал с усталости. Или ему показалось… Как хочешь, Оля, но я в такую ерунду просто не верю…
– Твоя воля, – сухо заметила Камышева. – Но обещай мне, во всяком случае, покудова сладкого из коробок не есть…
– Хорошо, хорошо, для твоего спокойствия не буду, – усмехнулась Софи. – Да я и не особенно все это люблю. Скорее – пироги, рогалики с помадкой. А из конфет – только если грильяж…
С Дуней устроились в уголку. Мимо ходили какие-то люди, спорили на ходу о чем-то социал-демократическом, курили, пили чай и, кажется, неплохо проводили время.
– На нынешнем этапе борьбы революционер обязан…
– Машинное производство душит кустаря, происходит его маргинализация, а, следовательно, отход к пролетариату…
– Декаданс – это просто отрыжка умирающего больного. В ней по происхождению не может быть ничего красивого…
– Приветствовать развитие капитализма в России, как слепую экономическую необходимость, это значит…
– Желание страдания и жертвы…
– С чистенькими ручками революции делать нельзя…
– Кругом так много насущного дела и мало работников. А вы все гоняетесь за миражами…
– Безвременье и последовавшее за ним глубокое одичание…
– В результате обезземеливания крестьян выступил на сцену новый, глубоко революционный класс…
Иногда, когда разгорался спор, голоса возвышались, как прибой, и снова опадали. Кто-то непрерывно перелистывал разложенные повсюду книги и брошюры, ища нужную цитату или подтверждения своим словам. Казалось, что в комнате, как в березовой роще, слабо шумел теплый ветер.
– Ты нынче занимаешься ли своей математикой?
– Понемногу… меньше, чем хотелось бы, наверное…
– Живешь, значит, в Англии? А сюда, к нам, – надолго ли?
– Не знаю еще.
– Матушка твоя, Мария Спиридоновна… Мне так жаль…
– Я знаю, она умерла. И домик наш на Петровской стороне снесли. Я ездила туда, там теперь доходный дом построили.
– Я… я все-таки рада тому случаю с этими дурацкими конфетами, что мы с тобою повидались… Но отчего ты раньше ко мне не зашла? Оля с Матреной знают мой адрес…
– Да я-то ведь не знала, захочешь ли ты меня видеть, говорить?
– Да что такое! – возмущенно воскликнула Софи. – Я не захочу говорить с тобою?! Как это может стать? Да я бы только прослышала, что Дуня Водовозова приехала…
– Я больше не Водовозова, – тихо сказала Дуня.
– Да, да, конечно, – кивнула Софи. – Ты замужем, у тебя дочка, ты говорила. Кто он? Англичанин? Как тебя теперь называть: миссис…?
– Я – Сазонова. Евдокия Сазонофф, если на английский манер.
– Что? – Софи, не очень понимая, что делает, поднялась со стула.
Дуня смотрела на нее.
Прибой голосов в комнате опал в последний раз и исчез, словно уши внезапно заложили ватой.
С юга дул теплый, сухой ветер. Голые ветки деревьев, кустов, все было мокро, черно, сияло под солнцем. Прачка развешивала на веревках сверкающее белизною белье. Оно сразу же схватывалось ледяной коркой, твердело, а после – таяло. Воробьи чирикали отчаянно, как будто бы не декабрь – весна.
Письмо лежало на подносе, на зимней веранде, и было адресовано Софи.
Софья Павловна находилась в городе, Петр Николаевич уехал по делам управы, а на обратном пути собирался дня два погостить в имении у старинного, еще университетского приятеля.
