Любочка легко убедила себя в том, что Софи, конечно же, уже знает. А как, собственно, еще можно было бы истолковать поведение проклятых собачонок? Софи же Домогатская никогда не была дурой, и замечала все до мелочей.

Любочка сидела на диване в гостиной, куда проводила ее круглощекая служанка и ждала. Нетронутая чашка с чаем стояла на столике. Некоторое время она крутила в пальцах серебряные щипцы для сахара, потом положила и их. Жизнь вдруг стала для нее нестерпимо страшна. Зашевелились всякие тяжелые вопросы и тени в углах. Впереди было пусто, холодно и мутно. Воздух стоял пыльный и неподвижный. Ощущалось чье-то невидимое присутствие. Любочка подумала о том, что это могла бы быть душа Ксении и поежилась. Где-то отчетливо тявкнула собака. Потом заскулила…

Любочка вскочила с дивана, топоча, пробежалась по комнате, заламывая руки. Звук собственных шагов на время успокоил ее.

Поднимаясь по лестнице, дергая ручку звонка, Софи представляла себе, как Дуня входит к нему, он помогает ей раздеться, греет замерзшие руки, дает чай, укладывает в постель… Ревности не было. Просто тупая тоска, похожая на старую мочалку и желто-красные круги перед глазами на черном фоне, напоминавшие традиционную хохломскую роспись по дереву.

Более всего хотелось упасть, не раздеваясь, на кровать, провалиться в сон без сновидений и спать долго… долго…

Ветер дул порывами – вздымал, как паруса, юбки у баб, закидывал воротники шинелей на головы, скидывал шапки у прохожих – и тут же стихал, и тогда снова падал вертикально мокрый, какой-то мшистый снег и светились сквозь него зеленовато-лиловые фонари. В зеленой мути качались лица. От ветра снег местами твердел, как алебастр, и едва ли не визжал от прикосновения.

Соня тоже едва сдерживала крик.

Все в этом городе казалось ей умышленным, противоречащим естеству. Она задыхалась. Но Милочка и Джонни жались к ней, и кричать, показать свой ужас было нельзя. Потому Соня кусала варежку и все повторяла, оглаживая плечи младших:

– Ничего, ничего…

То, что они заблудились, стало ясно почти сразу.

Милочке только казалось, что она знает, как добраться до петербургской квартиры. Но уже по приезде в город она стала путаться, говорить то одно, то другое. Пока были деньги, извозчик возил их туда-сюда, даже давал советы. Потом ему надоело, и он предложил высадить их возле полицейского участка. Соня отказалась, и ванька уехал, забрав все деньги и явно заподозрив странных детей не понять в чем. Денег больше не было. Стояла, поскрипывая и вздыхая, ночь.

В огромном балтийском небе, как на заднике сцены, тускло переливались звезды и, куда ярче, сверкали огни Петербурга.

Все время, как на сцене же, менялись оттенки. После зеленого вдруг золотел над всем, в морозной дымке, купол Исаакия, поднимался от мостовых желтый пар. Магия прямых, переходящих одна в одну улиц превращала прохожих в призраки, и обратно, угловатые тени – в людей. Железное решетчатое кружево кое-где было покрыто острыми иглами инея. Джонни трогал иглы пальцами.

С неба, прямо с подсвеченных, переливающихся жемчугом облаков, над черно-лиловой вереницей линий, шпилей и стен смотрело чье-то лицо с темными, внимательными глазами.

Соня выпрямилась во весь свой небольшой рост.

– Я не боюсь! – громко сказала она прямо в это огромное лицо.

И вдруг ощутила удивительное. Где-то зазвенела, запела струна. Большие ладони призрачного города приняли ее в свою прохладную колыбель и едва-едва покачали, успокаивая. Потом все ушло.

На перекрестке улиц горел жаркий костер. Стояла пролетка. Мокро лоснились гладкие лошадиные спины. Уличная грязь сверкала золотыми искрами. Солдат в длинной шинели поманил их пальцем. Когда они подошли, поцокал языком и угостил Джонни замусоренным куском сахара. Трое живописных бродяжек неопределенного пола и возраста сидели на корточках и беседовали.

– Утром здесь все в другом свете станет, – объяснил Соне один из них. – И обязательно дом свой отыщете. Мы вам поможем, если не побоитесь.

– Не побоимся. Спасибо вам, люди добрые, – сказала Соня, украдкой взглянула наверх и прошептала. – Спасибо тебе…

– А вас уж тут, Софья Павловна, давно дожидаются… – «обрадовала» хозяйку Фрося.

«Господи! Опять говорить! За что?!» – мысленно взмолилась Софи.

Любочка сидела, выпрямив спину и куда-то спрятав руки.

– Что? – спросила Софи, поздоровавшись и едва ли не со стоном усевшись.

Подумала о том, как хорошо вышло бы, если бы Златовратская пришла просто попросить денег. Тогда можно было бы сразу их дать и пойти в постель. Впрочем, Софи все время понимала тщетность своих мечтаний.

– Я расскажу вам все, как было, – сказала Любочка. – Чего теперь скрывать?

«А может, не надо?» – вяло подумала Софи, но ничего не сказала.

Дуня наверняка уже улеглась в постель. Он… нет, совершенно невозможно думать о том, что он сейчас делает. Лучше уж послушать Любочку…

– …Николаша убил. Я никому не сказала, думала, что это он ради того, чтобы со мною быть, а не с ней. Теперь знаю – все из-за денег. А что касается собачонок…

Перед глазами Софи вдруг словно поднялся занавес.

Внезапно озверевшие левретки погибшей Ксении! Конечно! Они же видели убийцу… И разумеется, запомнили его… точнее, ее…

Князь хотел поженить Ксению и Николашу и оставить наследство сразу обоим своим родственникам… Можно было догадаться сразу… А теперь она старается свалить все на Николашу, якобы она видела его, когда он шел убивать Ксению и все такое…

– Вы не верите мне, Софи?

– Ну конечно, не верю, – буднично сказала Софи. – И, Боже, как же все это мелко и пошло! Я даже и ожидать не могла, потому и не видела так долго. Князь Мещерский и его ублюдок вытерли об вас ноги, а вы в отместку убили старую беззащитную женщину и ее собачку! Стреляли бы уж тогда в князя (многие в России вам только спасибо сказали бы) или в подлеца Николашу!.. А в сущности, вы знаете, ведь Николаша был прав, не желая пускать вас в свет. Вас здесь действительно не надо. Высший свет российской столицы – звонкое, пустое и подлое место, но там издавна не мелочатся в страстях…

…Черная точка револьверного дула могла загипнотизировать кого угодно, но только не Софи в ее нынешнем состоянии. Она слишком устала и на какой-то очень короткий момент ей вдруг захотелось, чтобы Любочка выстрелила… В следующий миг она вспомнила обо всех, находящихся на ее попечении, и почему-то об Эжене. Его теплые коричневые глаза моргнули перед ее взором и молча указали в сторону бюро. Не колеблясь более, Софи схватила золоченые часы, что было сил швырнула их в голову Любочке, а сама в тот же миг присела и откатилась направо, к дивану. Револьверный выстрел в закрытой комнате прозвучал оглушительно. Сразу вслед за ним с грохотом упали часы и мягко сползла на пол потерявшая сознание Златовратская.

Софи пружинисто вскочила и начала действовать.

– Скорее, пожалуйста, скорее!

Константин, не в силах больше сдерживать возбуждение Ирен, просто молча прижимал ее к себе.

Девушка выпрыгнула из саней раньше, чем они окончательно остановились. Споткнулась, запуталась в юбке, упала, тут же поднялась и кинулась бежать. Ворота были заперты, но во многих окнах горел свет.

– Костя, мы опоздали! – простонала Ирен, сползая вниз по решетке и напоминая всех героинь господина Достоевского одновременно.

Расхристанный по ночному времени дворник, узрев приличного вида господина, кинулся к Ряжскому.

– Никак стреляли, ваше благородие?! – он указал на окна. – В участок бы…

– Пустите, я разберусь, – веско сказал Ряжский. – Надо будет, пошлем и за полицией. Может, еще и не случилось ничего…

– Дай-то Господь! – сказал дворник и перекрестился.