В годы Первой Мировой войны относительная роль английского капитала упала при одновременной мощной экспансии в Сибирь североамериканских монополий.

В 1917 году все процессы внедрения в экономику Сибири иностранного капитала были более чем на 70 лет остановлены событиями Октябрьской революции и последовавшим за ними строительством Советского государства.)

Две женщины и мужчина сидели за столиком в изящно декорированной гостиной и играли в винт. Ставки были маленькими, разговор тек сытый, ленивый, ни к чему не обязывающий ни ум, ни чувства.

– А как же сладость греха, Ефим? – спросила графиня К. – небольшая, на беличий манер постаревшая женщина. Ее когда-то изящные пальцы были слегка скрючены артритом. – Это вполне может расцветить жизнь, придать ей смысл… на какое-то время…

– Я рад бы грешить, – с небрежной улыбкой отвечал мужчина, одетый несколько экстравагантно для вечера в собственной гостиной. На нем был темно-серый сюртук, светло-серый галстук с желтым опалом в булавке. И серые перчатки. – Но грех ведь, на беду, однообразен. Быстро истощив все возможности, мы без конца возвращаемся к одному и тому же… Думаю, я не открыл для вас тайны, дражайшая Зинаида?

– Увы… – вздохнула графиня К., заходя с бубей и проигрывая.

– Не печальтесь! В конце концов, вся наша жизнь – всего лишь иллюзия, сон какого-то бога, – бодро заявила Мари Шталь, которая с начала вечера выиграла уже около пяти рублей. – Мне это недавно объяснила одна дама, посещающая кружок несравненного Ачарьи…

– Этого шарлатана?! – поморщилась графиня К. – Который вместе с приличными людьми приглашает к себе всякий сброд, едва ли не с улицы?

– А как же евангельская притча о званых на пир? – тонко улыбнулся Ефим.

– То же мне… царь духа выискался! – фыркнула Зинаида. – Промотавшийся поляк, поднабравший по всему миру каких-то огрызков древних учений… Да это не мир, а он сам – сплошная иллюзия…

– Иногда в совершенной иллюзии больше правды, чем в самой реальности, – заметил Ефим. – Если по очень большому счету судить, конечно. Вы можете с этим согласиться?

– Пожалуй, да… – медленно протянула Мари, мелом записывая на зеленом сукне свой очередной выигрыш.

Вошел слуга в ливрее, на серебряном подносе лежала какая-то карточка.

– Иван Федорович Самойлов просит срочной аудиенции у барона! – вышколено отрапортовал он.

– Иван Федорович… – словно припоминая, пробормотал Ефим, трогая пальцем опал в булавке. – Что ж за человек, Фридрих? Стоит ли ради него прерывать приятную беседу с женой и нашей драгоценной гостьей? – вроде бы серьезно обратился он к лакею.

– Если позволите, то на вид – господин приличный, но все-таки что-то такое в нем есть, как будто бы он… как будто бы он в газеты пишет! – не скрывая презрения к подобному занятию, выпалил Фридрих.

Ефим тихо засмеялся. Потом встал из-за стола и поклонился дамам.

– Прощу прощения. Все-таки вынужден вас оставить. Господин Самойлов, насколько я могу судить, только что прибыл из Сибири. Возможно, у него есть для меня важные новости…

Николаша Полушкин смотрелся так, словно случайно уцелел во время кровопролитного, беспощадного сражения, в котором он честно воевал на стороне проигравших. Разумеется, вид этот не касался его наряда или иной ухоженности (с этим как раз все было в полном порядке), а что-то такое было в глазах…

– Ну что, ничего из ваших планов, как я понимаю, не вышло, любезнейший? – с некоторым даже облегчением осведомился Ефим.

– Для того я бы с личным визитом, без приглашения и не осмелился, – заверил Николаша. – Известил бы письменно. Однако, есть обстоятельства, которые вас могли бы лично заинтересовать…

– Какие ж обстоятельства? – удивился Ефим. – На алтайскую концессию, вы говорили, кроме нас, англичане облизывались. Что ж, они, в результате, и обскакали?

Николаша кивнул и тут же отрицательно помотал головой.

– Что сие значит? – осведомился Ефим.

– Анличане, да не англичане… И до вас лично касается…

– Да что вы заладили: лично, лично… Господи! – вдруг всплеснул руками Ефим. – Да неужели же Софи Домогатская, вместо того, чтобы претерпеть от ваших козней, соблазнила главного английского лорда, бросила своего убогого Петра Николаевича и подгребла концессию под себя?! Или она по ходу дела взяла в оборот вас, Иван Федорович? Вот это был бы номер!

– Не совсем так, любезнейший Евфимий Людвигович, не совсем так…

– Так как же, наконец? – нетерпеливо воскликнул Ефим. – Не тяните кота за хвост! Рассказывайте!

– Представьте, с самого начала мне даже не надо было ничего выдумывать. Дела Софьи Павловны в Сибири заключались в том, что она устроила побег из ссылки своему родному брату и государственному преступнику – Григорию Домогатскому. Перед этим, надо отметить, она (по-видимому, с помощью писем) довела до самоубийства его жену, молодую женщину. (Мне доподлинно известно, что Софья Павловна никогда не одобряла этого брака и всячески ему препятствовала). Прятали беглых политических на специальной заимке в лесу. Там же находилась и Софья Павловна, и ее приспешник, инженер Измайлов, из бывших бунтовщиков и бомбистов, в прошлом или ныне, как я вполне достоверно полагаю, один из ее многочисленных любовников (во всяком случае, отношения у них достаточно короткие)… Зная тамошние места, я, ничего не приукрашивая, просто поставил в известность местных жандармов.

Жандармы и казаки спланировали операцию по захвату заимки и… что бы вы думали?

– Софи и Григория там не оказалось, – предположил Ефим.

– Хуже! Гораздо хуже! – патетически воскликнул Николаша. – Софи с Григорием действительно бежали, но зато инженер Измайлов по ее просьбе остался отводить казакам глаза, и сделал это столь успешно и профессионально, что введенные в заблуждение казаки ринулись на штурм, в результате которого погибли пожилая женщина-монашка и местный промышленник, заслонивший своим телом ребенка (кстати, появление промышленника на заимке, по-видимому, тоже не случайно. Возможно, он приехал как раз предупредить Софи об опасности. Их с Домогатской отношения имеют давнюю историю, и, как я полагаю, тоже не всегда оставались вполне платоническими…)…

– Я понял, – сдержанно кивнул Ефим. – Великолепная Софи, как всегда, вышла сухой из воды, сблизилась со всеми дееспособными мужчинами в городке, использовала их, а вокруг нее поубивали кучу народу… женщины, дети, монашки и т. д… В этом месте я всегда пла?чу… Что ж, это все, что вы хотели мне сообщить?

– Ну разумеется, нет! – воскликнул Николаша. – О нравах, морали и неразборчивости в связях Софи Домогатской вам известно ничуть не хуже меня и вряд ли требуются еще подтверждения… Дело как раз в англичанах, перехвативших концессию буквально у нас из-под носа…

– Что ж с ними? Они тоже погибли из-за происков Софи? Или она уложила к себе в постель их всех одновременно?

– Только одного, Евфимий Людвигович, только одного. Именно того, которому, по сути, и принадлежит сейчас аренда алтайских земель… И этот один для вас, я думаю, стоит всех прочих…

– Что ж в нем такого?

– Все в Егорьевске знали его, как мистера Майкла Сазонофф. Софья Павловна же в интимные моменты называла его Мишкой Тумановым…

– Что-о?!! – Ефим вскочил и швырнул об стену бокал, из которого до того медленно цедил рейнское вино. – Что вы сказали?!

Николаша буквально отпрыгнул в сторону и на мгновение онемел от такого успеха своей тщательно продуманной речи…

– Ефим, вы чертовски бледны! – с тревогой сказала Мари, входя поздним вечером в кабинет мужа. – Что случилось? Я попросту никогда не видела вас таким. Этот человек, который действительно – Фридрих прав! – пишет в газеты… Он вас чем-то расстроил? Напугал?

– Дорогая Мари… – медленно, словно через силу произнес Ефим и сделал рукой жест, недвусмысленно указывающий в сторону двери. – Я прошу вас… оставить меня… одного… я теперь… могу быть опасен… для вас… и для кого угодно… прошу вас…