Именно в это время на сцене появляются Ирен и Константин. Убедившись, что с Софи все в порядке (если, конечно, это можно назвать так), младшая Домогатская тут же начинает «чувствовать» скитающихся по городу детей. Оставив служанку ждать полицию, обе сестры и Константин отправляются на поиски. К счастью, благодаря дару Ирен детей сравнительно быстро удается обнаружить возле одного из костров. Все возвращаются домой (Любу и ее револьвер в это время уже увезли в участок) и дружно празднуют воссоединение семьи.

Утром все в полном составе заявляются в полицию, и там-то и узнают, что я уже поймал настоящего убийцу, а Люба и Иван не имеют к смерти Ксении никакого отношения. Что же произошло?

После ухода Любы Акулина, разбуженная лаем Роланда, вышла из своей комнаты (где она спала не одна, а в обществе своего любовника – конюха из соседнего дома. Ксения попросту не обращала внимания на такие мелочи.), и с изумлением увидела на лестнице мертвую левретку. Не на шутку испугавшись, Акулина вернулась к себе и разбудила любовника. Вместе поднялись в гостиную. Там они обнаружили лежащую в глубоком обмороке Ксению, раскрытую книгу и… большую пачку ассигнаций на ломберном столике…

Соблазн оказался слишком велик. Немолодые любовники переглянулись и поняли друг друга без слов – вот, на столе, перед ними лежала спокойная, ленивая и обеспеченная старость. А чтобы достичь ее, надо было сделать такую малость… Убить человека… Только что они видели задушенную собачонку. А здесь немолодая, одинокая, никому не нужная… Служанка и конюх неграмотны и, вероятно, никогда даже не слышали про господина Раскольникова, но, тем не менее… Почти не колеблясь, конюх выдернул пояс из штанов и задушил Ксению… В самый последний момент несчастная, по-видимому, пришла в себя и пыталась сопротивляться…

Драгоценности брать не стали. Все они известны, и если что-то пропадет, в любом случае подумают на обнаружившую труп хозяйки служанку…

– А как же ты сам-то догадался, Гусик? – грустно и удивленно качая головой, спросил князь Мещерский. – Ведь полиция-то эту Акулину в первую голову десять раз допрашивала, но ничего в ней не нашла…

– Я просто сопоставил факты, – скромно заметил Густав Карлович. – Те самые, которыми полиция тоже располагала. Исчезнувшие деньги и оставленные на месте драгоценности (посторонний вор забрал бы и то, и другое). Данные эксперта: 1) собачонка и Ксения задушены по-разному (двумя разными людьми?) 2) Ксению задушили вовсе не шелковым шнурком или чем-то подобным (если предположить «мистическое» убийство), а какой-то грубой веревкой, вроде тех, которыми поддерживают штаны крестьяне.

Ищем поблизости бывшего крестьянина. Выходим на любовника Акулины. Следим за этой парочкой. Он берет расчет. Они вместе тихой сапой уезжают из города и покупают домик в Ораниенбауме. На какие шиши?… Дальше уже технические детали…

– Гусик, я восхищен! – уныло промолвил князь и допил вино.

– Так ты прочла. Ну, и что же ты можешь мне сказать? – с вызовом спросила Аннет и нервно зевнула. – С позиций, так сказать, литературного мэтра…

– Ну, Аня, какой я тебе мэтр!.. Это вон граф Толстой у нас… Да отчего ты так взвинчена? Хочешь, так я и вовсе ничего не скажу… Как тебе лучше…

– Как мне лучше… А тебе самой все равно, да? – едва ли не взвизгнула Аннет. – Тебе на всех, всё и всегда – все равно! Будто, кроме тебя, никого на свете и не существует!

– Аннет, нельзя ли спокойнее? – стараясь сдерживаться, спросила Софи. – Я, знаешь ли, устала, у меня действительно полно своих дел… Но мне тебя жаль, ты с Модестом Алексеевичем устаешь душою, и я готова говорить об твоем романе, если ты теперь того хочешь…

– Тебе понравилось?

– В общем, да, хотя это совсем не мое чтение. Я б сама такое читать не взяла, но не потому, что плохо, а потому же, почему ты про индейцев не станешь читать. Мне такие чувства и в жизни скучны, и в романах, но у других – не так. Для кого-то ты явно угадала, и он (точнее она) тебе спасибо сказал. Посоветовать же вот что: смотри за словами. Они у тебя вьются, как будто веревкой привязаны: кудрявые березы, песнь соловья, шелковые волосы, сияющие глаза… Попробуй их развязать, сама, не с чужого голоса увидеть, сразу все дышать начнет…

– Как это, я тебя не понимаю? – спросила серьезно слушавшая Аннет.

– Слово, когда пишешь, инструмент. Иголка – можно зашить дыру на лохмотьях и вышить золотое облачение. Топор – расколоть дрова и выточить деревянное кружево. Любой инструмент тонок в руках мастера. Язык – самый тонкий из всех. Сказать одно и то же, но по-разному. «Иди!» и «Ступай!» – есть разница? Никакой? Ну как же! Смотри. Вот человек идет. Обычное передвижение в пространстве. А вот он – ступает. Каждый шаг – в увеличительное стекло. Какая многозначительность! Она идет… Она – ступает!.. Или другое: вспомнить и помянуть. Вспомнить – официальное слово, холодная констатация, вырезанная из картона. Зачем вспоминали, по какому случаю, чем вспомнили, в конце концов? Контора, мощеная мостовая, сюртук… Ничего не понятно. Все скрыто. Помянуть – совсем другое. Луг, деревянные напиленные кругляшки, курчавая кашка в палисаде… Похоже на сдобную ватрушку, круглое, теплое слово, со слезой в морщинке, нетрезвостью, и лукавой интрижкой даже… «Как черта помянешь, так он и…» Столько всего… Ну же, поняла?

Аннет молчала, потупившись по-девичьи. Потом еще раз зевнула, прикрыв рот ладошкой.

– А Туманов, оказывается, не только жив-живехонек, но еще и на Дуне Водовозовой женат, – сказала Софи.

Аннет живо вскинула взгляд, улыбнулась.

– Вот как? А что, Софи, получается, что Дуня Водовозова считает еще лучше тебя. Ведь тот старичок с ушами, Поликарп Николаевич, он ведь ее не только учил, а еще и кровным родственником был. Вот она тебя и обсчитала! Так выходит?

Софи удивленно округлила глаза. «Сочувствия она от меня ждала, что ли?! – подумала Аннет. – Вот глупость-то! У меня муж старик-полутруп, сын без меня в городе живет, я от страха уж поседела и опухла вся, скука всю жизнь смертная, а я еще ей должна…»

– Да, это так, – кивнула Софи. – Только ведь и розы, ты знаешь, они не всегда красиво увядают, они иногда еще гниют, если лето холодное, прямо в бутонах… У Густава Карловича спроси, он знает…

– Софи! Ты здесь? – Алексей быстро вошел в комнату, огляделся. – Что вы тут делаете?

– Беседуем о литературе, – безмятежно откликнулась Софи. – Как два литератора…

– После! Аннет сказала тебе?

– О чем?

– О том, что у нас в усадьбе гостит барон Шталь, якобы сообщается с Кокой об энтомологии…

– Что-о? Ефим здесь?! – изумилась Софи. – Аннет, отчего же ты мне не сказала?!

Аннет молчала, злобно посверкивая выцветшими глазками.

– Но что же ему в действительности нужно?

– Если бы я мог знать! – воскликнул Алексей. – Приехал третьего дня в таком волнении, что едва на ногах стоял. Сейчас вроде спокойнее, но… Ничего не разберу… Маман с мигренью лежит. Модеста и беспокоить не стали. Аннет устранилась от всего. А у меня просто уже нервная горячка скоро начнется… Чего он тут вынюхивает? Ты можешь предположить? Что бы там ни было, но я никогда не поверю, что барон Евфимий Шталь на охранку работает…

– Людочка здесь?

– Здесь пока.

– А Гриша?

– Живет на даче у Арсения Владимировича.

– Они повидались?

– Да, конечно.

– Тогда – все, надо ему отсюда уезжать, пока его не застукали. Я тоже уеду.

– А… Евфимий Людвигович?

– Пусть себе остается, беседует с Кокой о жучках… Людочку потом в Люблино переправишь… Как она, кстати?

– Капризничает, как всегда…

– Ну вот и славно. Аннет за ней приглядит, а вы с Гришей приезжайте в Петербург, а уж оттуда – в княжество Финляндское. Финны с охранкой сотрудничают туго, потому…

Леша, войдя, не закрыл за собою дверь, и стучаться барону Шталь не потребовалось.