– Молчите! – Софи зажала уши руками и затрясла головой. Илья послушно замолчал и, не решаясь взглянуть на Аглаю, только все более наливался свекольным цветом. Глаза Софи сделались просто угрожающе огромными. «Как у зверька лемура из книжки Брэма», – успела подумать образованная Аглая.

– Аглая, я тебе теперь за него, за этого старого идиота еврейского делаю предложение! Скажи сейчас, ты согласна ли на все, что у него есть?! Его толстое брюхо, и лысина, и трактир, и лавки, и деньги, и еврейство, и «Шир Гаширим», на коленях для тебя читанный, и его собачья любовь к тебе на протяжении двадцати лет?!

И без того низкий и звучный, в этот миг голос Софи звучал так, что, по всей видимости, ее «предложение» слышали без исключения все, находящиеся в тот момент в «Калифорнии» и, может быть, даже кое-кто из проходящих мимо по улице. Но собравшимся в комнате не было до этого никакого дела. На глазах Ильи выступили слезы. Аглая судорожно комкала кисти платка.

– Ты согласна?!! – бешено тараща лемуровские глаза, заорала Софи.

– Да, – сказала Аглая.

Илья зажмурился и стиснул кулаки так, что ногти глубоко вонзились в пухлые ладони и потекла кровь.

– А ты, Илья?

– Я и мечтать не мог…

– Ты согласен?!

– Да! Да! Да!

– Объявляю вас мужем и женой! – тихо сказала Софи, потом не слишком уверенно сделала два шага, упала на кровать и истерически расхохоталась. Смех ее быстро перешел в какое-то подобие плача. Аглая подбежала к Софи, склонилась над ней и увидела, что женщину бьет нервная дрожь.

– Илья, дай воды! – крикнула Аглая.

– Много всего… в моей жизни… было, – сообщила Софи, лязгая зубами о край стакана. – Но вот попом… быть еще не доводилось…

По лицам склонившихся над Софи мужчины и женщины текли пробегающие над улыбками слезы.

– Убирайтесь отсюда, – велела Софи. – Идите к отцу Андрею. Договоритесь там… И, Аглая, слушай меня… чтоб никаких больше корешков… чтобы к следующей весне родили кучерявенького… Дольше Каденька не протянет…

Когда Аглая и Илья, взявшись за руки, словно дети, которые боятся потерять друг друга в темноте, вышли из комнаты, Софи Домогатская уже спала.

– Представьте себе, я только что видел белую сову, – объявил лорд Александер, входя в комнату, которая всем троим служила гостиной.

Мистер Барнеби глянул на него искоса, почти не пытаясь скрыть раздражения. Он сидел за столом, перед чашкой грубого фаянса, наполненной непонятного цвета и консистенции жидкостью, которую аборигены искренне, кажется, принимали за кофе, – и страдал. Нет, он отнюдь не был неженкой. В Паталипутре, например, вполне хладнокровно воспринимал наличие в постели скорпиона. Но туда и «Таймс» приходил лишь с небольшой задержкой! А здесь нормальных газет просто не было по определению. Только – местные, со славянскими иероглифами. Воздух, даже при закрытых дверях и окнах – липкий от вони испорченной капусты, которую местные называли «квашеной» и жадно поглощали при каждом удобном случае. Отвращение к сему национальному продукту было единственным чувством, которое с ним разделял лорд Александер.

Поглядев на него сейчас, мистер Барнеби с удовлетворением подумал, что не ошибся, еще в молодости раз навсегда отдав предпочтение вигам. Вот вам – пример выродившейся аристократии: устроил себе (и партнерам!) экстремальное путешествие и веселится как дитя, вместо того, чтобы делать дело.

– Она белая, как слежавшаяся вата. Сидела вон там на ветке, – лорд Александер махнул рукой в сторону окна, – потом улетела. Их, что же, много в этой… как называется… в тайге? Или это дух умершего? Дурная примета? Кто-нибудь из нас отправится в мир иной?

Он засмеялся, на ходу подхватил со стола кофейную чашку, глотнул, даже не поморщившись.

– Точно, – лениво отозвался Майкл Сазонофф из угла, где он полулежал в кресле между двумя толстыми волосатыми пальмами, развернув перед собой газету (в отличие от мистера Барнеби, местные иероглифы он разбирал прекрасно), – конкуренты отравят. Этот Козлов, например: видали, как смотрел вчера? Из самых зубов ведь концессию выхватили…

– Так отчего ж он не поехал в Петербург и не договорился с князем? – лорд Александер пожал плечами. – Они, что, не знали, чьи это земли?

– Отчего же не знали? Сибирские, – Сазонофф неторопливо сложил газету. – Местным промышленникам, понимаете, очень непросто уяснить, что хозяином казенных земель вдруг может оказаться какой-то столичный престарелый щеголь. И что бумага, подписанная его закорючкой – и есть то самое, чего им нужно было добиваться…

– Ладно, – сварливо прервал мистер Барнеби, – как я понимаю, наши дела здесь закончены. Возвратимся ли мы домой? Или опять поедем в этот… как его – в Егорьевск? Вы по-прежнему склонны верить карте этого польского индуса?

– Разумеется, – категорическим тоном отвечал лорд Александер, допивая кофе. – Такая романтическая история не простит, если мы в нее не поверим! Как эта белая сова…

– И егорьевцы не простят, – усмехнувшись, заметил Сазонофф.

– Именно! К нам теперь обращены все их чаяния. Дадим ли мы новую жизнь их исчерпанным приискам? И чьим? О, там теперь кипят такие страсти…

Лорд Александер качнул головой, вспоминая двух женщин, которые сейчас – он знал – ревниво ожидают, с какой из них он предпочтет иметь дело. И правда – с какой?

Та, что с желтыми рысьими глазами, конечно, интереснее. Эдакая герцогиня Мальборо ишимского разлива. Наверняка спит и видит вытянуть из него деньги на переоборудование приисков, а потом обвести вокруг пальца. Интересно, порет ли она собственноручно розгами своих рабочих? Кстати, где это у них принято делать? В хлеву или в дровяном сарае…

В хромоножке, однако, тоже что-то есть. Нечто диккенсовское! Или достоевское – имеется у русских такой писатель, весьма похож на Диккенса, только там, где у старины Чарльза теплый огонь камина, у этого – завывания ветра в голых холмах. Так вот, хромоножка, похоже, поставила на кон едва ли не свою бессмертную душу. Если он выберет не ее – сломается или… может, герцогиню Мальборо пристрелит?

Лорд Александер так серьезно размышлял о том, с кем в Егорьевске иметь дело, как будто это дело и впрямь должно было состояться. Хотя – почему бы нет? Он представил, как вытянется физиономия барона Голденвейзера, когда тот узнает, что горное оборудование уже куплено – на его драгоценные денежки – и отправлено в Ишим! Конечно, воображать себе золотые россыпи под болотной тиной – это одно, и совсем другое – действительно, следуя указаниям авантюристической карты, пытаться извлечь золото оттуда, где его ни за что не может быть.

Нет уж. Не станем доводить барона до коронарных спазмов. Развлечений и так хватает с избытком.

Да уж, развлечений хватало. Об этом думал и мистер Барнеби, мрачно глядя на лорда Александера. Мало этой так называемой гостиницы, в которой, правда, нет скорпионов, но зато представлена целая коллекция других насекомых, как то: мокрицы, древесные жучки, кровососы, обитающие за обоями и в матрацах, а главное – тараканы, сонмы тараканов самых разных цветов, размеров и конфигураций! Мало сшибающего с ног ветра, о котором лорд самоуверенно заявил, что это – «баргузин» и дует с озера Байкал (то, что до этого озера добрая сотня миль – неважно, такие уж тут у них, в Сибири, масштабы). Мало злобных взглядов алтайских «промышленников», которые наверняка уже подготовили им засаду на дороге.

Нет – лорда понесло еще на экскурсию в горы. Не прощу себе, сказал, если уеду отсюда, не повидав, как тает утренняя роса на здешних альпийских лугах. Каково?!

Сазонофф, разумеется, его поддержал. Тоже любитель острых ощущений – покруче лорда. Мистер Барнеби ни в коем случае ехать не хотел… но, представив себе три дня в гостинице – лицом к лицу с тараканами и «промышленниками», – выбрал, как ему казалось, меньшее зло.