– Мишка… он сказал… сам Город сказал мне… – запинаясь, шептала Софи. – Я когда-то говорила с ним… раньше… а теперь не узнала… Мишка…

– Сонька… Сонька… Сонька… – повторял он, слизывая ее слезы и целуя волосы.

Двадцатый век – удивительный, прекрасный и страшный – со всеми его кровавыми войнами и революциями, потрясающими открытиями и опаляющими душу разочарованиями, вступал в свои права.

Но двум людям, которые, обнявшись, стояли на мосту, не было до этого никакого дела.

Часы в холле, прозванные Ормсбийским вороном за пронзительный хрип, прокаркали семь раз. Спустя минуту прозвучал гонг, зовущий к столу. Главы семейства это не касалось: он давно приучил домашних к своему собственному распорядку, вернее, к полному отсутствию такового. Джайлс, старший внук, испытывал по этому поводу восхищение и жгучую зависть. Увы – на все его попытки уподобиться деду тот отвечал категорической латинской фразой: “Quod licet Jovi, non licet bovi”. Так говорил когда-то один его знакомый русский, исполненный, разумеется, иррациональной мудрости, перед которой простым смертным надлежало почтительно склониться.

Только что миновал Сочельник, и в комнатах и коридорах большого, всегда полутемного дома пахло хвоей и цукатами. Стоя на верхней площадке парадной лестницы, лорд Александер Лири смотрел, как его домочадцы шествуют через холл. Эмили, прямая и стройная, как всегда – будто пламя свечи, которого не дано коснуться ветру. Старший сын и его жена, погруженные в молчаливое выяснение отношений. Наверняка они будут заниматься этим, даже если в Ормсби разразится революция или с неба рухнет метеорит. Младший сын… Внуки, числом три: девяти, семи и четырех лет. Секретарь и гувернантка. Кто бы мог подумать, что под его началом разрастется эдакое замечательное, благообразное семейство!..

Леди Эмили подняла глаза вверх и, увидев супруга, послала ему краткий укоризненный взгляд.

– Я работаю! – счел нужным объявить лорд Александер. Кевин, младший сын, ухмыльнулся и помахал ему рукой. Милорд возмущенно фыркнул и возвратился в кабинет.

Вот чего они совершенно не желали понимать: он в самом деле работал! Стопка исписанных листков на бюро росла с каждым днем. Он никому не разрешал до нее дотрагиваться. Чтобы листки не разлетались, придавливал их роскошным пресс-папье. Лиловые и сиреневые кристаллы аметиста, слепленные природой в увесистую друзу – подарок еще одного русского, давно покойного князя, любителя шелковых галстуков и сладкой туалетной воды. Этот князь тоже вошел в повествование. Под измененным именем, разумеется, – лорд Александер отнюдь не планировал покушений на чью-либо приватность, даже если речь шла об обитателях такой мифической вселенной, как Россия.

Страна Сновидений – так любят выражаться современные этнографы.

Кабинет был невелик и полон того мрачноватого уюта, который так близок сердцу британца. Бюро – напротив жарко натопленного камина; лорд Александер, будучи законченным сибаритом, использовал его отнюдь не для работы, а только для складывания листков. Писал же, сидя в мягком кресле у камина, положив на колени, вместо доски, обширный том Гете в сером переплете, с виньетками и гравюрами Доре. Когда мысль не шла, он открывал том и разглядывал иллюстрации к «Фаусту», в которых, как ему казалось, главным было то же, что и в его романе. Иногда ему хотелось поговорить с кем-нибудь об этом. Просто, чтобы уточнить собственные ощущения. Увы: из собеседников к его услугам был только вертлявый и своенравный бордер-терьер с грозной кличкой Баньши. Россия Баньши не интересовала совершенно.

Сбоку от камина широкое французское окно открывалось на галерею, с которой очень удобно было любоваться вересковой пустошью и скалами, источенными ветром. Ветер дул всегда. Теплый и сырой – с запада, принося острый запах водорослей из Ирландского моря (Oceani Hibernici, как выразился бы тот же сибирский знаток латыни); с востока – холодный, звенящий от свежести. Лорду Александеру порой казалось, что восточный ветер пахнет кедровой хвоей. И запах этот отличался от того рождественского аромата, что царил сейчас в его доме, как русский меделян от бордер-терьера.

Нет, он отнюдь не был погружен в эту тему с утра до вечера. Однако же – работа есть работа. Или ты занимаешься ею всерьез, или не стоит и начинать. Лорд Александер мог сколько угодно игнорировать пятичасовой чай и месяцами не появляться в клубе. Но его писательская репутация была обязана оставаться безупречной.

Впрочем, этой репутации мало что угрожало – в силу ее нежного возраста. Поскольку никто, кроме немногих друзей и домашних, пока не знал о том, что лорд Александер Лири, известный путешественник, политик, основатель благотворительных фондов, член Верхней палаты, и т. д., и т. п. – еще и писатель.

Мягко скрипнул паркет в коридоре, Кевин, постучав, заглянул в кабинет с простодушным вопросом:

– Очень занят? Можно, зайду на минутку?

Кевин был куда больше похож на отца, чем старший сын: та же длинная физиономия с отстраненно-заинтересованным выражением. Правда, очков он не носил и гораздо активнее, чем лорд Александер в молодости, занимался спортом. Точнее – полетами на аэропланах. Сперва для себя, теперь для отечества. Он приехал домой в отпуск неделю назад, и о чем-то еще, кроме воздухоплавания и предстоящих ему боевых подвигов, говорил с трудом.

– Летать! – с радостной ухмылкой повторил он – в сотый, наверно, раз, – придвигая к камину еще одно кресло. – Эта война, может, еще и не будет выиграна в небесах, но уж следующая – точно.

Ответная усмешка лорда Александера была совсем не такой широкой.

– Постарайся, если возможно, до следующей дожить.

– Непременно. Что может угрожать летчику? Какой-нибудь сверхвезучий снайпер… Или коммунистический заговор механиков. Кстати, всем известно: русские – лучшие авиаторы. Ты, когда путешествовал по России, с ними встречался?

– Их тогда еще не существовало в природе.

– Не может быть! Впрочем… да, если посчитать – это было как раз года за три до Райтов. Время летит фантастически быстро. Как представишь, что всего двадцать лет назад не было самых обычных вещей… А что будет еще лет через двадцать? В этой твоей России, например?

Лорд Александер издал неопределенное мычание, что, скорее всего, означало: ничего хорошего.

– Ну, должны же они наконец успокоиться.

– А если, глядя на них, разволнуется вся Европа?

– Старая песня! В эти страшилки уже никто не верит, – Кевин щелкнул пальцами. – Для удачной революции, согласно твоей же собственной теории, необходимы: «а» – несчастное детство, «бэ» – несчастная любовь и что-то еще «цэ»… пространства, наверно?

– Начнем с того, что это не моя теория. Ее сформулировал один джентльмен в тот самый вечер, когда я решил отправиться в Россию.

– Да, и хотя ты после нее побывал еще в сотне разных мест, околдовали тебя именно там. По крайней мере, мама в этом уверена.

– Еще бы, – лорд Александер самодовольно хмыкнул; и завел, слегка грассируя и гнусавя, как это было в обычае у его супруги:

– Посмотрите на этого человека! С виду – вполне вменяем, а попробуйте рядом с ним существовать. Одержимость. Mania furiosa!

– А разве нет?

– Не отрицаю. Всякий чем-нибудь одержим, иначе жить не интересно. Ты – аэропланами, например. А я вот взялся портить бумагу.

– Хотелось бы почитать.

– Успеешь.

Лорд Александер подошел к окну, потянул за ручку. Стеклянная створка отворилась, впуская в кабинет сумерки и холодный ветер с улицы.

– Не уверен, что вам это будет интересно, – пробормотал он, щурясь от ветра.

Остановился в проеме, глядя, как в темном воздухе мелькают снежинки. Вересковая равнина уже слегка посветлела от снега. Должно быть, к утру станет еще холоднее, и снег не растает.

– Русская любовь как архетип… Мм-да…

– Любовь? – недоверчиво переспросил Кевин, глядя на отца как на внезапно возникшее явление природы. – Твоя книга о любви?..