Великосветские посетительницы салона к Валерии благоволили, называли ее «милочкой» и всегда советовались с ней касательно новинок, прежде, чем сделать ту или иную покупку. Бесцветная Валерия Коврова имела вкус к красивым вещам и их сочетаниям, и это все признавали. Мужчины салон посещали относительно редко, быстро делали покупки (как правило, они брали что-то в подарок женщинам) и уходили. Стало быть, и с этой стороны все в жизни девицы Ковровой было устроено правильным и безопасным образом.
То есть, подводя итог вышесказанному, можно было сказать, что работа в салоне приносила Валерии не только средства к существованию, но и удовольствие, а, кроме того, почти полностью исчерпывала круг ее общения и интересов.
Одновременное появление в салоне нескольких девушек с отчетливой восточной нотой во внешности поначалу Валерию нисколько не удивило. Персоналу салона сразу было объявлено, что бывшая хозяйка новых работниц (то ли белошвеек, то ли вышивальщиц – Валерия не поняла) скоропостижно скончалась от пневмонии, здание передали наследникам, и девушки поживут при салоне, пока не определятся и не подыщут себе что-нибудь подходящее. Что ж тут удивительного? – Варвара Остякова, сама самоедка из Сибири, решила помочь землячкам в трудную минуту…
Валерия разговаривала с девушками ласково, хвалила их за попытки учиться у мастериц и освоить художественные навыки. Надо признать сразу – девушки старались. У одной оказался явный дар к росписи по дереву, другая ловко вязала оплетки для подвесных цветочных горшков, третья, по-видимому, вспомнив босоногое детство в каком-нибудь степном становище, резала удивительно звонкие, какие-то кружевные дудочки разных тонов, которые связывала по три и по пять гибкой лозой. Получались странно, но приятно звучащие музыкальные инструменты, и посетительницы салона охотно раскупали их в подарок детям…
Все было хорошо довольно долго, ровно до того момента, когда однажды Валерия, скрытая плотно составленными ширмами, услышала, как девушки чирикают между собой. Несколько минут Валерия стояла, плотно стиснув руки у груди, и тешила себя надеждой, что она ошибается и просто что-то не так поняла в беглом и легком разговоре новых мастериц…
Потом надежды не осталось.
И теперь надо было что-то решать. То есть, на самом деле, конечно, решать было абсолютно нечего. Всего лишь подняться к Варваре Остяковой и попросить расчет. Но…
На что жить дальше? Идти служить? Но куда? В гувернантки? У Валерии нет рекомендаций… В компаньонки? Та же проблема, да и место найти не так уж просто… К тому же Валерии нравится именно эта работа, ей нравится каждый день встречаться с людьми, предлагать им красивые вещи, советовать, убеждать, угощать чаем с пирожными, вести светскую беседу… Ей вовсе не хочется проводить весь свой день рядом с какой-нибудь усохшей (или, наоборот, безобразно растолстевшей) старухой… Ей довольно маменьки и тетушки дома…
Но ведь с другой стороны она, дворянка Валерия Коврова, не может постоянно находиться в одном помещении с… с девицами легкого поведения, которые… которые не просто делали это с мужчинами, но и получали за это деньги и подарки… Из подслушанного разговора сообразительная Валерия наконец-то уяснила для себя, где именно работали раньше девушки, которых теперь приютила у себя Варвара… В борделе…
Что стало бы с маменькой, если бы она узнала…
Нет, об этом лучше даже не думать!
Валерия вдруг поймала себя на том, что ощущает себя необычно собранной и решительной. Она, несомненно, найдет выход.
Прежде, чем прийти к окончательным выводам, ей следует с кем-то посоветоваться. Но с кем? Подруг с детства у Валерии не осталось (в гимназии ее считали зубрилкой и фискалкой. Зубрилкой она была, но никогда не фискалила), а после ей и познакомиться-то было негде. Варвара Алексеевна и девушки-мастерицы исключались…
Аграфена Михайловна… – пришла и осталась мысль.
Круглолицая, немолодая по меркам девицы Ковровой женщина в монашеской одежде появилась в салоне не так уж давно. Как поняла Валерия, Варвара и Аграфена были знакомы с детства и жили в Сибири в одном городке… Аграфена происходила из духовной семьи, после жила в монастыре, а теперь после каких-то несчастий прибыла в Петербург с рекомендательным письмом от той самой красивой госпожи, у которой такие милые, воспитанные дети, и еще несчастный слабоумный сынок, для коротких ножек которого эти дети брали расписную скамеечку…
Аграфена Михайловна подходила для целей Валерии просто идеально.
– Я просто не знаю, что мне делать, сестрица! Душа моя истерзалась! – Валерия несколько театрально заломила руки, но сочла это оправданным, так как именно хотела показать Аграфене всю силу своих переживаний.
– Да что ж приключилось-то с тобой, Валерочка?! – испугалась Фаня, отложила в сторону неизменные пяльцы с вышивкой (с самого приезда Валерия никогда не видела Аграфену без работы в руках), и шагнула навстречу к девушке, раскинув руки и готовясь открыть ей свои мягкие объятия.
Валерия с детства сторожилась чужих прикосновений, находя всякие телесные проявления чувств не только неприличными, но и неприятными, но здесь отчего-то изменила своей привычке.
В Фаниных объятиях было тепло и уютно, пахло лавандой, корицей и нитками-мулине. «Как будто бы в середине клубка сидишь,» – подумала Валерия.
– Расскажи, девочка, – мягко попросила Фаня. – Расскажи все, как есть. Неужто, наконец, влюбилась? Я-то все думала: когда ж?
– Нет! Что? Отчего вы подумали?! – Валерия отшатнулась и покраснела.
– А что ж в этом такого? – удивилась Фаня. – Самое время для тебя, и самое дело… Девушка ты строгая, умная, собою видная, если бы еще одевалась покрасивше…
– А чем это я вам не так одеваюсь? – внезапно обиделась Валерия, хотя и отметила, что Аграфена назвала ее «собою видной девушкой». Что это значит, она толком не поняла, но решила считать комплиментом.
– Ну… – замялась Фаня. – Отчего бы тебе, в твои-то годы… Ну хоть голубенькое что-то не носить… Или, еще лучше, золотистое… Вот так, в таком вот сочетании… – Фаня достала из своей корзинки три пучка мулине – насыщенно-голубой, нежно-голубой и темно песочный – и, соединив их вместе, выложила перед Валерией. – Гляди, как ладно получается… Щечки чуть-чуть нарумянить и ты бы у нас сразу такой красоткой стала…
– Я? Буду румянить щеки?! – возмутилась Валерия (имея вкус, она сразу оценила предложенное Аграфеной сочетание, и, против воли, представила свою весьма рослую и стройную фигуру в голубом, в два цвета костюме с песочным, с золотой искрой кантом). – Да за кого вы меня…
– Да. А что ж в этом такого, если тебе Господь не дал? – спокойно возразила Фаня. – Надо и самой о себе порадеть. А то годы пройдут, с чем останешься?
– Я… я не такая… – кусая губы, прошептала Валерия.
– А какая ж ты? – удивилась Аграфена. – Особенная, что ли? Разве не всех Господь по своему образу и подобию создал? Разве не сказал: любите друг друга?
– Но ведь нельзя же… нельзя же… – за деньги?! – шмыгнула носом Валерия.
– А причем тут – деньги? Ты о чем это говоришь-то? – не поняла Фаня.
Валерия рассказала о подслушанном разговоре и о своих терзаниях.
– И что ж? – подумав, серьезно и вроде бы даже сурово спросила Аграфена. – Ты теперь бежать собралась? Они – жрицы любви греховной, о том и спорить нечего. Но куда же, можно у тебя спросить, куда же ты, безгрешная и безлюбая, пойдешь? Где найдешь в мире тебя достойный уголок? Чтобы без греха, без соблазнов, без мужчин даже, если я тебя правильно поняла?… Не хочешь ли в обитель, монашенкой? Я там была, все знаю, все рассказать могу… Иди. Только там все то же. И грех, и гордыня, и зависть. В мыслях-то, да в мечтаниях бессильных грех еще страшнее, бывает, выходит. Удушливее. Тот, кто проклинает, сам проклят – неужели это так сложно понять?!
– Значит… – Валерия искренне пыталась уразуметь (и одновременно – найти повод не уходить, так как именно к этому, как ей казалось, клонила Фаня). – Вы думаете, что мне нет смысла теперь бежать отсюда, потому что везде, где бы я ни спряталась… Я должна научиться… Но ведь я не должна при этом стать… стать такой же, как они? – с тревогой вопросила Валерия. – Я не хочу…
