— Спасибо, — пробормотала она.

— Вы еще собираетесь в обморок падать или я побегу? — поинтересовался парень. — У меня экзамен.

Он помахал букетом. Яра вяло улыбнулась и сделала невнятный жест, который вроде бы означал, что не собирается. Парень улыбнулся и пошел к выходу. Потом остановился, вернулся и неуверенно сказал:

— Я понимаю, что не в вашем состоянии… Но не дадите свой номер?

Яра посмотрела на него странно и непонимающе.

— Ах, черт! — замялся он. — Ладно!

Он полез в сумку, достал ручку, поискал что-то еще и вытащил зачетку. Открыл на последних страницах, что-то написал и вырвал лист.

— Вот, — сказал он. — Вдруг вам однажды захочется компании, и тут вы вспомните хорошего человека с бутылкой воды и дурацким букетом. Можете так и сказать, что обморочная девушка.

Он сунул листик Яре в руку и почти бегом направился к эскалатору. Яра посмотрела на листок. Там был телефонный номер и имя, нет, ник: «Северянин». Она скомкала бумажку, оглянулась в поисках урны, вспомнила, что в метро и засунула в карман — потом выбросить. Ей было уже лучше, но ни на какое собеседование она уже ехать, конечно, не собиралась.

Но самое жуткое, что узнал демон с момента своего пробуждения — что других больше нет.

Город, где он родился, где рос и питался силой, где его окружала семья — и не только семья, стал больше, много больше, неизмеримо и невероятно больше, и весь он склонялся перед мощью демона. Но других таких не было.

Тех, кто спал бы или бодрствовал, тех, к кому он мог бы обратиться, даже тех, с кем мог бы сразиться — во всем городе не оказалось.

Это было шоком.

Столько годных воинов.

Столько спящих магов.

Столько ведьм, которых он усыпил бы обратно, он были не нужны, но всегда мешались.

Но демонов больше нет. Он один, и он старший, хоть и слишком молод.

Но это хорошо.

Молодость дает больше места для силы, а много силы — легче ритуал.

Хорошо, когда в человеке рождается душа воина, а тело его открывает глаза на лиловых вересковых пустошах веке этак в десятом. Можно взять в руки меч и прожить славную короткую жизнь, наполненную подвигами, победами и смыслом.

И на пять веков позже тоже неплохо родиться. Лучше поточнее — мужчиной, но в принципе и женщина может как-нибудь исхитриться…

Чем дальше, тем сложнее родиться воином. Все чаще попадаются семьи торговцев и ремесленников, ученых и крестьян, работников фабрик и машинистов поездов, менеджеров по закупкам и копирайтеров.

И однажды душа воина появляется в теле девочки, рожденной в обычной семье учительницы и инженера. Да еще и ведьмы. Так получилось. Причем ведьмой в семье учительницы и инженера быть тоже нелегко. Ведьму еще надо пробудить, а спящая суть навевает кошмары. А воина надо бы усмирить, иначе эта пацанка влезет во все неприятности, что сумеет найти.

Родители не знали, что у них получилось, лишь бабущка что-то чуяла.

Тяжело быть воином и ведьмой, но учиться на химическом. Ведьма принюхивается к реактивам, чует свою волю, но засыпает, заскучав от формул. Воин хочет пить и драться, и это очень мешает на сессии. Особенно, если ты девочка.

Даша закончила институт только потому, что воин с ведьмой соединились, когда она влюбилась в декана своего факультета. Против прямых атак воина он был еще устоял, но обернутые в ведьминские чары, они сделались неотразимыми. От декана у Даши осталась дочь, диплом и исполосованные шрамами руки — пятикурсница ему оказалась старовата.

Дочь живет у Дашиной мамы в деревне, диплом повешен в туалете, а шрамы забиты новыми шрамами, а поверх — татуировками.

Ведьма Даше по жизни не мешает. Ее страсть к духам и настойкам дает ей глоток воздуха — и она спит дальше. А вот с воином тяжелее. И каждый раз, когда душу тянет в битву, Даша уходит в запой.

Ее загулы на неделю-две-три — как сражения, с которых она все чаще возвращается израненная и едва живая. Но не может не сражаться.

Если бы не демон, Даша, ведьма-воин, не дожила бы и до сорока.

Демон мог читать в сердцах тех, кто был на самом краю города, так же легко, как тех, кто стоял прямо за стеной маленькой комнаты, где он оказался заключен.

И то, и другое требовало одинаковых сил, но одиночество вдруг сделало демона старше и разумнее.

Зачем тянуться далеко, если есть прямо тут.

Зачем ждать часы, пока нужный ему человек доберется к нему, если можно позвать — и через пять минут он на месте.

Но сначала демон собрал тех, кто станет его маяками, глазами, ушами и руками, когда он их отпустит.

В крохотной комнате стало невыносимо тесно, но демону требовалось дотронуться до каждого, чтобы погрузить часть себя в них.

— Конечно, он мертв.

После больницы у Даши появился странный взгляд. Будто она смотрит внутрь тебя, ищет что-то, не находит и от того начинает обращаться немного свысока. Яра ее не узнавала. Она уже неделю писала ей во все мессенджеры, звонила и даже готова была подкараулить у дома, когда та наконец согласилась, чтобы Яра зашла в гости.

Пятиэтажная хрущевка, зассанный кошками подъезд, обитая коричневым дермантином дверь, которую лет двадцать назад порезали какие-то хулиганы и теперь грязная вата вываливалась из ран. Раньше это был пример классического «бабушатника», как их называют модные и молодежные столичные съемщики. Внутри еще хуже — советская «стенка» с обязательным набором хрусталя, особенно те два сапожка-рюмки. Даша запрещала из них пить. Ковер на стене, ковер на полу — оба с густым восточным узором, разным. Один потемнее, поблагороднее, можно даже подумать, что и правда турецкий, другой — явная совпромышленная поделка: яркие цвета, примитивные узоры и синтетика. Телевизор на тумбочке. Застекленные полки со знакомым каждому, родившемуся в СССР набором книг: Дюма, Шолохов, сказки народов мира. Трехстворчатый гардероб, высокая кровать с пружинным матрацем и сверху — полосатым. Гобелены из соломки, глазастые бра, табуретки с подушечками, клеенка с цветами, раздвижной стол. Постельное белье в зеленоватый бледный цветочек. Полосатые плетеные дорожки в коридоре. Тюль с лебедями. Массивные кресла — неумелая попытка советского промышленного производства скопировать хорошие вещи. Отрывной календарь за девяносто седьмой год. Обои, рисунок которых знаком каждому третьему, рожденному до 90-х. Линолеум, загибающийся на стыках. Паркет — издевательство над этим словом — скрипящий на каждый шаг по-новому. Крашеные белой краской двери с толстыми потеками.

Яру тошнило от этого всего. Даша так и жила в этой квартире после смерти бабушки и ничего в ней не переделывала. Раньше запрещала ее мать, потом не считала нужным. В запоях ей было не до того, а в трезвом состоянии ее этот музей застоя даже как-то забавлял. К тому же она редко поднимала голову от старенького ноутбука, работая как проклятая, чтобы отвоевать обратно просранную за время запоев репутацию. И заработать деньги на следующий период безработной жизни после того, как репутацию отвоевать все-таки не получится.

Но сегодня все было иначе. Яра даже как-то сразу не сообразила, поначалу шокированная каким-то новым видом Даши. Но потом хозяйка и ее тяжелый взгляд ушли на кухню ставить чайник, и Яра огляделась.

Стопки газет в коридоре от пола до потолка, которые стояли там с самого рождения Даши, куда-то делись, вместо них были свалены ветки деревьев. Облупленная штукатурка как-то разом облупилась до конца, и из-под нее стало видно цемент. Это не сделало вид хуже, даже как-то наоборот. Яра осторожно прошла на кухню и удивилась еще больше. Больше не было никакой скатерти, никаких крашеных дверей, ржавчины в раковине. Двери были ободраны до дерева, раковина вычищена, на деревянном столе стояли хрустальные рюмки, вазочки и салатницы, и в них были налиты разноцветные жидкости.