Мысль Нестерова была проста и гениальна, и он обстоятельно излагал её, чертя карандашом схемы на почтовой бумаге.

Нестеров был одинок в своих исканиях, и не нашлось человека, который решился бы помочь ему. В одиночестве закалялся характер великого летчика. Царское правительство губило много гениальных изобретений и порой Нестерова пугало, что ему суждено увеличить и без того длинный список русских неудачников.

После окончания школы он служил в киевском авиационном отряде, летал на «ньюпоре», участвовал в маневрах, разрабатывал новые модели самолетов, но давнишний замысел напоминал о себе и томил длинными бессонными ночами.

Опыты задерживались. Первое испытание пришлось отложить — не из-за заботы о себе, просто он боялся, что его мысль будет отвергнута. Люди забыли, что в воздухе везде опора. Он должен напомнить об этом.

Мертвую петлю предсказал знаменитый русский ученый профессор Жуковский за два десятилетия до опытов Нестерова, и все-таки ретрограды не верили в неё.

Однажды утром, собираясь в полет, Нестеров особенно долго прощался с женой, особенно долго целовал детей, особенно долго шел на аэродром.

…Подымаясь в небо, он думал только об одном: о предстоящей практической проверке идеи, которой были отданы годы неутомимого труда. Сколько бессонных ночей он провел за письменным столом, вычерчивая схему предстоящего испытания. Если он осуществит давно задуманную фигуру — можно будет уверенно сказать, что человек, наконец, победил воздушную стихию…

В кармане у него — анероид. Дешевый аппарат недорогое казенное имущество — стоит только 13 рублей 50 копеек… Если повороты будут выполнены неправильно, то во время полета вверх ногами анероид выпадет из кармана. Вот, пожалуй, — единственное, чем придется рисковать сегодня…

Привязанное к сиденью ремнем, каким-то легким, совсем невесомым казалось ему в эти мгновенья тело… Удивительно, как легко была выполнена сегодня мечта многих лет… Но ведь так и всегда бывает в науке: упорный, кропотливый, занимающий все время труд — и недолгая радость свершения, счастье осуществления мечты приходит всегда, как предвестье новых исканий…

И подумать только, — он сам малокровен, если долго работает согнувшись в кабине «ньюпора» — сразу же испытывает сильное головокружение, а сегодня во время полета чувствовал себя так хорошо, словно выполнял самое несложное гимнастическое упражнение…

Спускаясь, Нестеров пожалел, что не предупредил никого о предстоящем полете, но его уже встречали восторженными криками собравшиеся на аэродроме люди. Он шел к ним, зажимая в руке анероид, — да, все произошло так, как он предполагал несколько лет назад, — и даже анероид уцелел, не выпал из кармана…

Мертвая петля стала очередной сенсацией прессы.

На страницах бульварных газет появились заметки, осуждающие великое открытие Нестерова. «Можем ли мы позволять себе красивые жесты?» — вопрошала одна правая газета. «Не душите героизм наших летчиков в мертвой петле», — вопил кадетский листок. Им вторил тупой черносотенный генерал, нагло заявивший, что в поступке Нестерова больше акробатизма, чем здравого смысла, и полагавший справедливым, поблагодарив летчика за храбрость, посадить его под арест на тридцать суток.

К окрикам реакционных русских кругов вскоре присоединились голоса из-за границы. Французские конструкторы и немецкие теоретики авиации высказывали свое неверие в успех Нестерова, отрицали его опыты, указывали, что авиация не пойдет по избранному русским смельчаком пути.

Все честные люди почувствовали в торопливом осуждении нестеровской мертвой петли иностранными авиационными деятелями какой-то подвох. Очевидно, за границей готовились присвоить открытие русского гения. Профессор Жуковский твердо решил начать борьбу за Нестерова, за утверждение его первенства в области, которая начинает новую эпоху в истории авиации.

Луи Блерио, ставший к тому времени одним из крупнейших заводчиков Франции, лихорадочно работал над приспособлением самолета своей конструкции к высшему пилотажу. Работа была завершена в короткий срок, и через двенадцать дней после того, как Нестеров — впервые в истории человечества — замкнул мертвую петлю, французский летчик Пегу повторил опыт Нестерова.

Известие о полете Пегу сразу облетело всю мировую печать. На ста языках мира газетчики писали о мертвой петле и о достижениях Пегу. Имя Нестерова замалчивалось. Реклама Пегу сделана, приоритет русского в области высшего пилотажа перехвачен, — казалось, отныне и это русское открытие будет носить иностранное клеймо… Но Нестеров быстро нашел последователей, — в скором времени прославились первые русские петлисты — Раевский, Васильев, Янковский, Габер-Влынский…

А тем временем полеты Пегу, демонстрировавшего мертвую петлю, были организованы во многих городах Европы. Антрепренеры — богатые австрийцы — устроили полеты Пегу и в России.

Узнав о приезде Пегу, Нестеров, с разрешения начальства, прибыл в Петербург, а потом направился и в Москву.

Через несколько дней в Москве, в Большой аудитории Политехнического музея, состоялась лекция Пегу. Могучий лоб профессора Жуковского покрыла мелкая испарина пота. Великий ученый волновался, и волнение его невольно передалось аудитории. Исполнялись мечты его жизни. Точные математические выкладки в работе о парении птиц были осуществлены русским летчиком, но раболепные люди уступили славу великого подвига иностранцам…

На кафедру поднялся Пегу. Его встретили овацией. Француз был превосходным оратором. Нестеров сидел в первом ряду и внимательно слушал. Вдруг он вздрогнул: француз назвал его фамилию. Он плохо разбирал слова, но понял их смысл. Пегу признал, что первым авиатором в мире, замкнувшим мертвую петлю, был русский летчик Нестеров.

Выждав мгновенье, Пегу протянул руку Нестерову. Грянули аплодисменты. Жуковский радостно улыбнулся: честь побеждала наживу, правда торжествовала.

В дни, когда происходили полеты Пегу в Петербурге, хозяин завода «Дукс» Пеллер вызвал Быкова, предложил ему папиросу и начал неприятный и обидный разговор.

— Ну-с, как самочувствие? — спросил он, отгораживаясь от летчика дымовой завесой. — Как дела?

— Самочувствие хорошее, — угрюмо ответил Быков, уже понимая, о чем будет говорить хозяин.

— Как спите последние дни?

— Хорошо сплю.

Хозяин выдвинул ящик письменного стола и протянул Быкову кипу газетных вырезок.

— Это зачем же? — отстраняя руку хозяина, спросил Быков.

— Чтобы вы прочитали о полетах Пегу.

— Я и без вас прочел… До того, как прочел статейки о Пегу, я уже знал, что сделал Нестеров. Вам как иностранцу его имя не дорого, а для нас Нестеров — знамя…

— Все-таки напрасно отказываетесь.

— Вы хотите, чтобы я летал на «дюнердюссене»?

— Наконец-то вы меня начинаете понимать.

— Но я же говорил вам, что не верю в нынешний вариант «дюнердюссена»…

— Странное неверие… Летает же на нем Жакнуар…

— И я смогу летать, когда изучу машину. Но для этого нужно время. «Дюнердюссен» очень трудно выровнять.

— Такой разговор я уже слышал. Скажите лучше прямо, что вы боитесь летать на нем.

— Боюсь? — вздрогнул Быков. — Как вы сказали?

— Боитесь.

— Хорошо. Завтра же я полечу…

— Зачем такая спешка? Испытание назначено на послезавтра.

Они расстались не попрощавшись.

Быков ушел с завода взбешенный. Выйдя на улицу, он задумался на минуту: может быть, все-таки не стоит лететь? Может быть, плюнуть на иронические улыбки, уйти с завода, уехать куда глаза глядят, чтобы только не видеть опостылевших лиц, наскучившего аэродрома? Он было решил уже поступить именно так, но вспомнил слова хозяина о страхе.

«Боюсь»? Обвинение в трусости — самое обидное для летчика. Он полетит, чего бы это ни стоило…

Да, он полетит… Но сегодня впервые в жизни тайный голос подсказывал Быкову: лететь не следует. Он не знал «дюнердюссена». На этом аэроплане разбилось уже несколько человек. Завод попросту не хотел тратиться на договор с другим летчиком.