Но теперь настоящая жизнь была для него не здесь, в городах дальнего тыла, где несколько лет назад шумно проходила молодость, а у подножия зеленых гор, где стоял родной авиационный отряд и от зари до зари слышался шум запускаемых моторов.

Ранним осенним утром с первым попутным поездом Быков выехал из Москвы.

Отец провожал опечаленный, грустный, в слезах.

— Ты, Петя, того, береги себя на фронте, — тихо говорил он напоследок. — И Ваню разыщи. Может, его по этапу домой отправят?

На узловой станции, за Киевом, скопилось тысяч пять пассажиров. Там были солдаты, возвращавшиеся на передовые позиции, и беженцы, ждавшие поездов, уходивших в Центральную Россию. Быков беспокойно ходил по перрону. Он надумал зайти к начальнику станции, узнать, скоро ли отправляется поезд на юг, но ничего не удалось выяснить толком… Потом пошел к дежурному по станции, но и дежурный только вздыхал да разводил руками.

На вокзале в комендатуре Быков увидел двух мальчишек в гимназической форме. Они спали на полу, подложив под голову пухлые кулаки, и грязные лица их улыбались во сне.

— Откуда ребята? — спросил Быков у коменданта. — Спят-то как безмятежно…

— На фронт пробирались, — вздохнул комендант. — Воевать поехали… Прямо беда с ними! Начитаются книг да газетных рассказов и тотчас — на фронт…

— Много их приезжает? — спросил заинтересованный разговором Быков (ведь именно так, где-нибудь на грязном вокзальном полу, спал и его приемный сын).

— За два месяца трех отправили обратно… А те, кто порискованней, проскакивают, попадают на фронт.

Встречая мальчишек в поездах, Быков приглядывался к каждому, словно казалось ему, что обязательно встретит он и Ваню в прокуренном, дымном вагоне.

В Черновицах Быков хотел задержаться только несколько часов, но вышло не так, как он думал: в штабе армии встретил знакомых летчиков из соседнего отряда, и они рассказали, будто объявился в Черновицах его сын — реалистик московский — и живет при штабе армии, ожидая возвращения отца из Петрограда.

«Как он умудрился разыскать меня?.. Должно быть, в журнале каком-нибудь нашел очерк о летчиках юго-западного фронта и узнал у досужих людей, что нужно сперва пробраться поближе к штабу фронта, в Бердичев. А оттуда уже разузнал и путь в Черновицы…»

Мастерские, где работал Николай Григорьев, теперь тоже находились в Черновицах, и Быкову пришлось задержаться в городе на несколько дней.

И обрадовался же Николай приезду летчика! Так не терпелось ему поглядеть на привезенные из Петрограда подпольные газеты и листовки, что сам он распорол подкладку быковского френча и осторожно извлек из-под неё чуть смятые листки.

— По моему методу зашивал? — добродушно спросил он, осторожно откалывая английские булавки. — И гляди, какой догадливый — клеенкой еще их снаружи покрыл…

— Зато другое неудобство было… Чистосердечно признаюсь, Коляков мне литературу дал, но бесед со мной подробных не вел из-за занятости своей. Я даже толком не знал, что везу. Если бы арестовали меня дорогой, так и не выяснил бы, за что именно отвечать придется…

— Ан видишь, и не пришлось… С умом будешь действовать — плохого не жди. А ты умно сообразил: пакет с нелегальщиной нельзя брать с собой в такую дальнюю дорогу, обязательно нужно все хорошенько запрятать.

Целый день провели они за чтением в комнате Николая, и только поздно вечером, перечитав все, Николай предложил погулять по городу.

— Может, пойдем перекусим? — спросил он Быкова, сидевшего за столом, — сам Николай любил читать лежа, попыхивая своей трубочкой.

Они шли по темным улицам южного городка. Высокое небо, казалось, тревожно дышало, и тучи, освещенные изнутри мягким лунным светом, быстро уходили на запад. Обоим до боли хотелось обо всем прочитанном сегодня сказать громко сотням, тысячам людей, чтобы и они узнали правду, которой жили Николай Григорьев и Быков. Слово Ленина дошло до них через тысячи верст, и каким ясным сразу стал путь к заветной цели! Они шли молча. Быков чувствовал, что Николай перерабатывает в себе прочитанное сегодня, перерабатывает именно так, как привык делать всю жизнь. Мысли, почерпнутые из газет и листовок, из подпольных большевистских изданий, из ленинских статей, должны были претвориться в практически нужное дело, и летчик не удивился, когда Николай сказал:

— Надо к вам перебросить одного дельного работника, бывшего путиловца. Ты постарайся его устроить и извести меня о его приезде.

Очевидно, в решении больших задач, вставших сегодня перед Николаем, какую-то роль играла и судьба путиловского слесаря, одетого в солдатскую шинель, — живые люди и их интересы стояли всегда для Николая за каждым теоретическим спором и за любым организационным решением.

Утром Быков распрощался с Николаем и направился в штаб армии. Ему сказали, что Ваня находится у кого-то из штабных писарей. Вскоре Быков разыскал низенький дом на окраине, у самого берега Прута.

Мальчик в форменной шинели ходил по садику, заложив руки в карманы, и дразнил вертлявую собачонку, ни на шаг не отходившую от него.

Заметив Быкова, он сразу побежал навстречу летчику.

— Петр Иванович! Наконец-то мы с тобой встретились…

За два года мальчик не то чтобы вырос, но как-то сильно раздался вширь, и теперь, глядя на его широкую, сильную грудь, на высокие плечи, на большие короткопалые руки, Быков обрадовался.

«Крепыш!» — сказал он про себя и сразу решил, что обязательно отругает мальчишку за сумасбродную и взбалмошную затею — за дикий побег из Москвы. До отряда они добрались в бричке, присланной делопроизводителем. Быков молчал, ни о чем не расспрашивал.

Ваня и сам понимал, должно быть, что на него следует сердиться, — боязливо поглядывая на названого отца, он вздыхал украдкой.

Долго ехали они, не перемолвившись ни словом. Характер у Вани был упрямый, и Быкову все-таки пришлось заговорить первому.

— Не стыдно тебе? — спросил он строго.

— Стыдно…

— Есть, небось, хочешь?

— Я у писаря хорошо жил.

— А жалеешь, что от деда сбежал из Москвы?

— Дед сам виноват, — строго и, пожалуй, обиженно ответил Ваня. — Я его звал, он обещал со мною поехать.

— Но ведь он-то в Москве остался.

— Значит, шутил, — спокойно ответил Ваня.

Быков поглядел на мальчика, не похожего на него фигурой, ростом, сложением, со странным чувством волнения и тревоги. Лицом Ваня походил на Вахрушева, но зато в повадке было что-то, очень напоминающее названого отца. Ваня был так же немногословен, как Быков, зато взбалмошен, любил неожиданные решения, озорные слова, — этих черт характера у Быкова никогда не было.

— Как же до меня добрался?

— Мне в Москве рассказали. Там тебя помнят.

— И ты рискнул, пустился в такое дальнее путешествие?

— Знал, что найду тебя. Сам ты писал, что в Буковине теперь стоишь.

— А откуда ты узнал дорогу в Буковину?

— Я о Буковине семь книг прочитал, — похвастал Ваня, — вот и решил сперва в Черновицы ехать…

— А в Черновицах тоже не так просто было меня найти…

— Нашел же я, — уверенно ответил мальчик и, переждав немного, спросил: — Что же, скоро мы на войну поедем?

— Ты не поедешь, — строго сказал Быков. — Назад в Москву к деду отправлю.

Ваня молча слушал, словно не верил, что придется возвращаться обратно, и вдруг улыбнулся:

— А я снова сбегу.

«Взаправду сбежит!» — решил Быков, глядя на него, и сам улыбнулся.

— Ну ладно, так уж и быть, поживи немного в отряде. Только имей в виду: месяц проживешь — и обратно поедешь. Согласен?

— Согласен, — подумав, ответил Ваня.

У переезда бричку задержали надолго: шлагбаум был закрыт, и по путям бегали маневровые паровозики.

Быков ходил по дороге, приглядываясь к буковинским крестьянам, толпившимся у переезда, — мужчины были в белых длинных рубахах и соломенных шляпах, в черных хорошо сшитых сюртуках, а женщины в шерстяных юбках, в рубашках с богатой пестрой вышивкой на плечах.