Беспокойно шарит руками по груди, животу, где кровь сочится ручейками.

— Что там?

Рву пакеты медпомощи с лихорадочной быстротой. Рану заливаю гемостатиком и бинтую так крепко, что Макс делает большие глаза и сигнализирует, что не может вздохнуть. Чуточку ослабляю и вкатываю ампулу анальгетика. У парня до смерти испуганные глаза.

— Все хорошо! Смотри на меня, Макс! Все будет нормально, понял?

Он трясет головой. Но ужас не уходит. Я замечаю, что лицо у меня перекошено в оскал. Спина мокрая от ледяного пота, по лбу скатываются на глаза холодные капли.

Жуткая догадка, что мучила меня с того момента, как я увидел Макса, превратилась прямо-таки в уверенность. Дан, говорю я себе, у тебя уникальная способность влипать в самое дерьмо.

Укутываю нашего товарища во все три одеяла. Йохан наконец опускает винтовку, устраивается рядом со мной. Изо рта выдуваются белые облачка теплого пара, от всех треволнений холод отступил. Я осмеливаюсь закурить, чтоб успокоиться, унять дрожь в руках.

Шорох гравия по тропе, мы снова вскакиваем и тут же опускаемся на место. Локхи вернулся. Длинный, мокрый язык хлещет по морде, облизывает нос. От него несет кровью, и он весь ею вымазан. Я устало откидываюсь, спиной прижимаясь к холодной скале. Хоть одной проблемой стало меньше — Дружок сам обеспечил себя пропитанием. Вот только думать о том, ЧТО стало его обедом, мне не хочется.

— Дан, что это быть? — шепотом, оглядываясь на задремавшего Макса, спрашивает Йохан.

Мне совсем не хочется сейчас обсуждать свои догадки.

— Ложись спать, до утра осталось четыре часа.

— Нет, ты ложись… я не уснуть, — качает головой Хольд.

Но и я не усну сегодня. Уснешь тут, пожалуй, в этих синих равнодушных горах, где смерть, кажется, оживает старухой из дурных сказок.

Дым сигареты отгоняет холод и страх, озноб постепенно сходит на нет, и я примиряюсь с отсутствием одеяла. В конце концов, Максу оно нужнее.

— Ты неправилен… неправеден… не прав, Дан, — Йохан пытается подобрать слова на имперском, — ты знать что-то, но молчать. Ведь мы друзья?

— Друзья, конечно. Мороз крепчает…

Отвинчиваю пробку фляжки, делаю глоток и передаю.

— Будешь?

Хольд берет, не отводя глаз. На сканере подмигивает крошечный алый диодик.

— Ладно, — сдаюсь я, — расскажу о своих догадках. Но, надеюсь, они не имеют отношения к нам. Просто догадки и все. Была одна история, очень давняя. Я только закончил кадетский корпус, вернулся в Ориму…

Воспоминания нахлынули, и сердце снова заныло. Мне было пятнадцать. Это было в другой, сейчас кажется — не моей, жизни.

Орима. 5 июня 962 года.

Ворвался в дом, будто вихрь, будто снаряд семидесяти миллиметрового калибра, едва не выбив дверь. У меня не хватило терпения ждать внизу, так хотелось увидеть брата, поделиться с ним радостью, что пронесся по лестнице и только на втором этаже, в пустой столовой заорал:

— Корд!

Никто не ответил. Мой голос гулко разнесся по дому и затих в конце коридора.

— Корд, ты дома?

Брата не было дома. Он, конечно, вышел бы навстречу. Но почему? Глупая, детская обида горькой желчью хлынула в душу. Ведь он обещал! Мы целый год не виделись. Корд обещал взять отпуск и провести его дома, когда у меня закончится срок подготовки в офицерском корпусе. А брат никогда не обманывал. До сих пор.

Я вошел в спальню. В лучах солнца кружатся фанерные макеты самолетов, подвешенные к потолку. Когда-то Корд отдал мне все свои макеты, сам подвесил к потолку. Тогда он тоже закончил офицерский корпус и проводил каникулы дома. Что это было за лето!

Поджав коленки, я уселся на постель. В танце золотых пылинок гас вечер. На северном фронте, где сейчас брат, не прекращались бои. Должно быть, Рагварн просто не дал отпуск командиру десантного подразделения. Корд, Стальной Сокол имперского флота, на хорошем счету, скоро ему присвоят очередное звание. С гордостью за брата я уснул.

Проснулся в пустом доме. Солнце все так же пронизывало светом пыльные, прибранные комнаты. С портрета на тумбочке улыбался Корд.

В обед посыльный принес телеграмму. «Дан. Корд в госпитале. Мейсон.»

Сердце едва не разорвало грудь, в глазах потемнело, и я ухватился за край стола, чтобы не упасть. Вспомнилось — когда погибли родители, Корд держал в руках такую же телеграмму. А я, маленький, не мог разобрать, что означают сдвинутые брови брата.

В госпитале. Ранен? Наверное, серьезно, иначе сам связался бы со мной. А что, если я больше не увижу его? Увижу, увижу, не могу не увидеть. Напялив куртку, выскочил из дома. Таксисту пришлось приплатить, но зато он гнал, как сумасшедший, отрабатывая тройную плату.

— В чем дело, парень, на пожар спешишь? — усмехнулся он, но лишь увидел мое перекошенное злостью лицо, спрятал улыбку.

За окном мелькали улицы и проспекты, меня колотило, как в ознобе. Страх за Корда сменялся неистовой надеждой, что все обойдется. Голова слегка кружилась, и перед глазами все расплывалось в длинные блестящие полосы. Только бы он был здесь, только бы он был здесь…

Его не было. Равнодушная тетка в регистратуре, щелкнув клавишами компьютера, сказала, что в списках наземного госпиталя не числится больного по имени Корд Райт. Наверное, он в одном из полевых госпиталей — летающих медицинских крейсеров, которые обслуживают районы боевых действий. Где можно об этом узнать? Во втором блоке, в справочном бюро.

Со всех ног бросился в справочное бюро. Девушка, улыбчивая, с выступающими передними зубками, долго искала брата в списках раненных и убитых. Мне казалось, что сердце сейчас пробьет ребра и выскочит прямо на стойку. Пришлось зажимать его руками, но от тревоги я не мог стоять и все приплясывал на месте. Наконец, девушка улыбнулась, выставив зубки:

— Второй крейсер, отсек восемнадцать, хирургия.

— Что с ним?

— Такими данными мы не располагаем, — виновато пожала плечами она.

Только бы крейсер был на базе, только бы на базе…

Их не было на базе.

— Второй полевой вернется через два месяца, — сообщил мне хмурый смотритель посадочных площадок.

Через два месяца. Я сжал кулаки, меня захлестывали злость и отчаяние. Как мне хоть что-то узнать о брате? Что предпринять? Не могу же я вернуться домой и ждать, как ни в чем не бывало, два этих проклятых месяца.

— Эй, ты, идиот! — услышал я негромкое шипение. За большим ангаром двое рабочих загружали грузовой шатл.

— Сам идиот, — буркнул другой.

— Неси аккуратней, долбанешь о землю, раньше времени все тут разлетится.

— Да понял я.

Кто-то тронул меня за плечо. Я резко обернулся и чуть не свалился под ноги Джерри Мейсону.

— Дан, а я тебя ищу везде, весь порт обежал!

— Мейсон! — я едва не закричал от облегчения.

— Корд велел забрать тебя к себе. Тебе небось скучно будет одному, вот я и…

— Что с ним? — заорал я.

— Эй, парень, ты чего нервничаешь? Все с твоим братом хорошо. Корд связку порвал на правой руке, ты ж знаешь, не восстановится — комиссуют. Это важно, но не страшно, Дан.

От сердца отлегло. Я разозлился на Джерри:

— Трудно было в телеграмме написать?!

— Какой ты нервный, Дан, — захихикал Мейсон. Вот гад!

За ангаром снова раздались приглушенные голоса. Загудели турбины двигателей.

— Пойдем, перекусим в буфете, — позвал Джерри Мейсон, — потом поедем ко мне. У меня, кстати, кузина гостит, она миленькая…

Его покровительственный тон задел меня, будто Корд велел ему нянчиться со мной.

— Поеду к себе, — буркнул я, нахмурившись.

— Обиделся? — ухмыльнулся Мейсон. — Не дуйся, парень, на обиженных воду возят…

Я развернулся и пошел к мерцающим синеватым блеском воротам порта. Меня обуревали самые разные чувства: досада, грусть и облегчение — мешались в груди причудливым клубком ощущений. Два месяца одному в доме — ужасно! Все мои однокашники разъехались из Оримы, даже Нелли…