— И… где они?

— А то мне неведомо. Может, в ирии, но что-то сомневаюсь. Скорее уж огненная бездна сожрала, — сказал Потемкин.

За алтарем обнаружился Синюхин, правда, в жреческом облачении был он непривычно серьезным, вот Николай не сразу и узнал.

— Вы их…

— Во-первых, я не мог допустить, чтобы имя Потемкиных изваляли в грязи. Твой отец переступил черту. И был наказан. Но наказал его я.

Алексашка Потемкин отчетливо вздрогнул.

— Вот он скажет, — кривой палец ткнулся в его плечо. И Потемкин вздрогнул снова. Но кивнул. — А уж ту-то погань… решили, что вытянут украшения. Опоили матушку твою. Допрашивать начали. А девка боевой оказалась. Ну и зашибли ненароком, придурки. Знал бы…

— Сами бы допросили?

— Зачем? — он глянул на Николая снисходительно. — Сила, она, конечно, хороша, но порой вопрос можно решить иначе. Я бы тебя признал. И ей бы положил что содержание, что… нашел бы, чем привязать к семье. Девочка, вон, толковенькая была. Это она с Андрюшкою ошиблась. А уж там, глядишь, и пришли бы драгоценности сами, с тобой ли, или благодарностью.

А ведь у него вполне могло бы получиться.

Он ведь и не похож на чудовище. Он умеет казаться если не милым, то внушающим доверие. И матери Марусиной внушил бы. Опутал бы её, обласкал. А там уж…

— Все было бы куда проще.

— Почему… почему вы просто их не забрали? — спросила Маруся, глядя в белесые глаза. — Вы ведь знали, у кого они хранятся…

На этот вопрос у Николая ответ имелся:

— А еще знал, где хранится кое-что куда более ценное. Но это ценное не далось бы ему в руки, верно? И вы решили подождать еще немного. Погодить. Посмотреть, что получится. Благо, ваш сын вынудил хранителей действовать. И сила Маруси уходила к артефакту, его пробуждая и… привязывая, так?

— Умненький.

Старик вздохнул.

— Вот почему одним и дети умные, и внуки сообразительные, а другим по жизни маяться со всякой… неучью.

Николаев хмыкнул.

— И теперь вы хотите, чтобы она не просто отдала вам артефакт, но чтобы сменила привязку?

Старик склонил голову.

— Вы отдаете себе отчет, сколько понадобится… силы.

И крови.

Тьма, она ведь не поддастся на уговоры. И только потому еще он, Николаев, жив. Как жива и Маруся. Стоит, прикрывает ладошкой древний артефакт, а тот затаился.

Выжидает.

Древние артефакты — они такие.

Старик же прищурился. И… стало очевидно: отдает. И потому-то не спешил, готовился, выбирал… место, людей… с местом вот еще не понятно.

— А храм этот, — Николай огляделся. — Он здесь давно?

Показалось, что старик промолчит. Но нет, усмехнулся, очевидно, довольный тем, что соступили со скользкой темы, и ответил.

— Так… всегда был, испокон, считай, веков. Только вот ныне укрыли его, спрятали от людей. Да силу не удержишь. Некогда моя прапрабабка писала о «месте чудесном, исполненном темной силы, каковую след поставить во служение». Да и не она одна, но вот… забылось, потерялось. И нашлось. Ко времени. Все, что ни случается, оно ко времени… а времени уже, почитай, не осталось. Полночь давно минула, рассвет скоро… это неправда, что ночь — лучшее время для жертвоприношений. Перед рассветом самое оно, когда грань меж мирами истончается.

Он замолчал, задумался, уставившись в одну точку. Правда, прежде чем Николай успел прикинуть, сумеет ли свернуть старику шею, очнулся.

— Так-то… теперь все просто… осталось малое. Сменить привязку.

— И… что надо делать? — тихо спросила Маруся, поглядев с такой надеждой, что стало неудобно. Николай бы… он бы помог, если бы знал, что делать.

А он понятия не имел.

И стоял дурак дураком. С карамелькой в кармане.

— Ничего-то сложного. Все-то за тебя сделают…

— Жертвы принесут, — тихо сказал Николай. — Им нужна сила. Много силы. Темной. И потому они будут приносить жертвы. В месте, где и в былые времена приносили жертвы…

— Не только в былые, — отмахнулся старик. — Он ведь действует. Просто… о том вспоминать не принято.

Пусть так.

— Жертвы?

— А без них никуда… сила нужна. Ты эту силу возьмешь и направишь, а после прикажешь ему признать нового хозяина.

— А… если откажусь?

— Тогда… — улыбка старика сделалась пренепреятною. — Это сделают за тебя. Жертв понадобится больше, раза в два… а твоя тетка с её щенком первыми пойдут.

Маруся сглотнула.

— Не разочаровывай меня, девочка, — добавил старик. — Чревато…

В общем, Беломир еще когда понял, что любая военная ли, спасательная ли операция, сколь бы хорошо ни была она разработана, рано или поздно превращается в хаос. И задача тех, кто планирует операцию, сделать так, чтобы момент этого хаоса наступил как можно позже.

Получалось не всегда.

Он сунул палец в ухо и поскреб внутри. В голове чесалось, причем было ощущение, что зудит именно череп и именно изнутри. Наверное, в былые времена Беломир даже обеспокоился бы этаким престранным явлением. Но теперь лишь сунул палец в ухо и огляделся.

А старый приятель икнул и сказал:

— Извини, но… ты ведь будешь сопротивляться.

После слов этих в плечо воткнулась игла, причем хорошо вошла, в мягкие ткани. Беломир оглянулся. Надо же, нежить, а как ловко с уколами управляется. В больничке, небось, цены бы не было.

— Блокиратор? — по телу прокатилась волна слабости.

Прокатилась и…

— Так надо, — Потемкин отвел взгляд, а после, шагнув ближе, пусть и с опаскою — и правильно, желание свернуть этому поганцу шею было почти непреодолимым, добавил: — Дед велел…

А потом исчез, оставивши Беломира наедине со жрицей.

Как, наедине… в сопровождении дюжины военных, причем не со шприцами, но с автоматами. Дернешься и мигом словишь полное упокоение.

На упокоение Беломир готов не был.

Но руку поднял, поскреб плечо.

— И что дальше? — поинтересовался он у жрицы, которая разглядывала руку. Клятву она принесла и, что характерно, на крови, которая теперь сочилась из тонкого пореза. — Дай сюда, а то истечешь еще…

Платка не нашлось, но от майки кусок оторвался.

Правда, майка была не слишком чистой, но лучше так, чем глядеть, как кровь льется.

— Ей не нравятся эти люди, — сказала жрица и посмотрела светлыми ясными глазами. Будь Беломир помоложе, он бы непременно в них провалился и утонул бы.

— Это хорошо или плохо?

— Смотря для кого.

…цель Беломир увидел сразу. И понял, что будет крайне непросто добраться до горла вот этого старика, обманчиво немощного, ковыляющего с видом таким, что было не понятно, как он вовсе на ногах держится. Старик волочил ноги, громко шаркал и… глядел превнимательно.

А взгляд холодный.

Характерный такой. За стариком виднелся бледный Потемкин и не менее бледный племянничек, а уж за ним и ведьма, которая, кажется, ведьмою быть перестала.

Момент хаоса определенно близился.

— Привет, дедуля, — сказал Беломир, перевязывая рану жрицы тряпкою. — Обнял бы на радостях, да вот, боюсь, поймут неправильно.

— Все дуришь?

— А что еще делать? — Беломир погладил ладонь.

И жрица покачала головой. То есть… ну да, глупо было бы вот так… а выходит, что не всю дрянь из крови-то вычистили. Или въедливой она оказалось, или… тело изменилось?

Беломир никогда-то не вникал в подобные тонкости. И ныне не станет.

— Так… мне тут баили, что мы родня, если по матушке… не обнимешь внучка?

Не обнимет.

И близко не подойдет. Старый. Опытный зверь. Точно знает, какое расстояние безопасно. И те, что за спиной Беломира стоят, напряглись. Одно неверное движение и… пуля его если и остановит, то не сразу.

Влажные пальцы сжали руку, успокаивая.

Не время.

Не сейчас.

А когда? Глядишь, шею свернуть и… все развалится. Алексашка, поганец этакий, стоит за дедовым плечом. И вид совершенно несчастный. Сам сгорбился, скукожился, сделавшись на десяток лет старше. А ведь и вправду… вон, седина даже на висках пробивается. Морщины. Будто не молодой парень, а…