— У тебя его волос, случайно, нет? — поинтересовалась Линка отстраненно.

— Я из больницы сбежала… знаешь, наверное, это бред, но… когда я поняла, что беременна, то обрадовалась. Мне же казалось, что в целом у нас все неплохо, что есть какие-то сложности, но это временное. И стоит ему узнать о ребенке, как все тут же само собой наладится.

Ксюха нервно хохотнула.

А я подумала, что, если дядька Берендей узнает хотя бы часть… в общем, волос и не понадобится. Он в Лопушки всю тушу этого героя притащит.

— Он на гастролях был с какой-то из своих… девочек. Он их так всех называл. Мои девочки. И я ведь старалась не ревновать. Быть гибкой. Понимающей. Дурой.

Ксюха дернулась было, словно желала вскочить, но осталась на месте.

— Он вернулся. Опять выпивший и не только… он начинал что-то принимать, правда, не говорил, что именно. И вообще это была запретная тема. У нас много имелось таких вот запретных тем. Я накрыла стол. Я хотела устроить праздник. А он выслушал. Потом поднялся медленно так… подошел ко мне. Обнял. И сказал, что я такая же, как остальные. Все испортила. Удара я не почувствовала. Сразу. Потом… потом стало так больно…

— Ты мне фамилию скажи, — попросила Линка.

— Зачем?

— Маму попрошу… она не будет задавать лишних вопросов.

Я кивнула.

Линкина матушка порой была диво до чего понимающей. А волкам Мары все одно, на кого охотиться.

— Не стоит, — Ксюха покачала головой. — Я… я просто хочу обо всем забыть.

— Если передумаешь…

— Дам знать. Очнулась я уже в больнице. У его хорошего знакомого. А тот сказал, что у меня выкидыш случился, что… вряд ли дети еще будут.

Линкины ноздри раздулись, а губы слились в тонкую нить. И подумалось, что имя она выяснит. Потом. Позже. Когда Ксюха подуспокоится. А то и говорить ничего не станет.

И я не стану.

Но ночью схожу к Ведьминой пади, есть у меня один заговор, на кровь. А кровью мы еще когда обменялись.

— И он тоже рядом был… держал за руку, все повторял, мол, как получилось так, что я была неосторожна, что оступилась, упала с лестницы… голова у меня закружилась. С беременными такое бывает. Но он не сердится. Ничуть. Он даже готов жениться. Хоть завтра.

— А ты…

— Я ж не дура. Я… кажется, именно тогда я и увидела его, настоящего. И поняла, что меня ждет, что он будет пить силы, пока не выпьет все досуха. А потом найдет другую дуру.

— И ты ушла.

— Сбежала. Сюда, — Ксюха поднялась. — Вы только… папеньке не говорите. А то ведь расстроится.

— Папеньке не скажем, — пообещала Линка.

И мы переглянулись.

Сами справимся.

— А вот тетушку я попрошу, чтобы глянула, — я погладила теплую Ксюхину руку. — Тот доктор… он ведь мог и ошибиться. А если даже и нет, то ты же знаешь… у нас тут все иначе. И что там не поправят, здесь сделают.

Ксюха поджала губы.

И не стала отрицать, что вовсе о тех сказанных словах не думала. Думала. И гадала. И мучила себя.

— Она умеет молчать, — добавила я. — Поверь.

Если не нам, то кому?

Николай Николаев думал о ведьме.

О той ведьме, которая вновь заглянула, став невольным свидетелем скандала. И за это вот было стыдно. Что она о нем подумает?

Если вообще подумает.

Потом предложение это, за которое он уцепился, порадовавшись, что таким вот образом привяжет ведьму к лагерю. Что она будет приходить, готовить, а Николай станет за ней приглядывать.

Издали.

И все будет если не как раньше, то всяко похоже. Правда, судя по тому, как полыхнули яростью ведьмины глаза, предложение вовсе не пришлось ей по вкусу.

Но он извинится.

Потом.

Когда-нибудь, когда наберется духу подойти и…

— А вы заняты? — раздалось над самым ухом. — Правда, есть в этом что-то донельзя романтичное…

Верещагина Ольга Ивановна опустилась на одеяло и прижалась узким плечиком, что заставило опытного некроманта и надежду отечественной науки слегка занервничать. Он, признаться, рядом с женщинами всегда-то чувствовал себя не слишком уверенно.

А уж с подобными женщинами и подавно.

Ольга Ивановна была хороша. Нет, более того, она была прекрасна той хрупкой совершенной красотой, которой хочется любоваться, но исключительно издали.

— Знаете, никогда бы не думала, что небо может быть таким… таким… — ее лицо вдруг оказалось близко, и Николаев на всякий случай отстранился.

Оно, конечно, может статься, Ольга Ивановна и вправду желает лишь поделиться впечатлениями, но что-то подсказывало, что все не так просто.

— Звездным, — выдохнула Верещагина.

— Это потому как облаков нет, — сказал Важен, тоже присаживаясь по другую сторону от Ольги Ивановны, которую он весьма фамильярно обнял. — И огней иных. Ты у нас, Оленька, к Москве привыкшая…

Она попыталась выбраться из-под тяжелой руки Важена, но тот, кажется, этих попыток не заметил.

— Там всегда что-то горит, мелькает… людишки суетятся. А здесь — почти как дома, — Важен прищурился, и на огромном лице его застыло несвойственное подобному человеку мечтательное выражение. — Там горы… в горах знаешь, какие звезды?

— Какие? — поинтересовался Николай с некоторым облегчением.

Все же ситуация складывалась… неоднозначная.

С самого начала.

Что разговоры декана о бесперспективности работы с материей распада и попытки перевести Николаева на другую тему, причем абсолютно бессмысленную. Потом постоянная канитель то с оборудованием, то с лабораторией, которая вроде бы как Николаева, но пользоваться ею без разрешения невозможно. То с разрешением этим.

И самое поганое, что Николай точно знал, кого благодарить за этакое участие в своей судьбе.

Дед.

Не было печали.

— Огроменные! — сказал Важен и руки развел. — Вот такущие! И главное, что светят… вот не поверите, в горах наших ночью светло, что днем…

Где-то далеко раздался протяжный волчий вой. Сперва один голос, затем к нему присоединились и другие. Ольга Ивановна вздрогнула и поежилась.

— Не боись, — Важен глянул на неё снисходительно. — Молодняк, небось, на полную луну вывели… туточки недалече поселение. Отец мне велел сходить, засвидетельствовать, так сказать, почтение.

— От тебя воняет, — сказала Ольга Ивановна, кажется, теряя остатки терпения. — Ты бы помылся, что ли?

— Помоюсь, конечно, но после, — Важен руку поднял, возвращая коллеге свободу. — Утречком… а теперь, если позволите… самое оно прогуляться. Вон, луна какая…

Луна и вправду была знатною. Круглая. Гладкая. С маслянистым блеском. Пятна и те в нем исчезли.

— Боги… совершенно распустился. Извините, Николай…

— Егорович, — мрачно произнес Николаев, раздумывая, не стоило ли ему все же принять другое предложение. Конечно, военная база на границе степей, может, для науки не самое подходящее место, однако до неё дед точно не добрался бы.

Как и Ольга Ивановна, которая надулась, всем видом показывая, что не прочь бы отбросить некоторые условности.

Важен же поднялся, потянулся до хруста в костях.

— Это… безопасно? — на всякий случай уточнил Николай, поскольку, как ни крути, а руководителем этой нелепой экспедиции назначили его. Следовательно, и ответственность за здоровье аспирантов тоже на нем лежит.

— Вполне, — Важен оскалился, и зубы его заострившиеся блеснули в свете костра. Стало… не по себе. Нет, Николаев был далек от мысли, что Важен опасен.

Он себя контролирует.

Но инстинкты не обмануть. И темная сила подалась, спеша окутать Николаева теплым облаком. И уже оборотню пришлось отступить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Я в крайней палатке переодеваюсь, — сказал он Ольге Ивановне и подмигнул. — Приходи, красавица…