— Господин…

— Почему ты не называешь его отцом? — перебила Верещагина, нахмурившись. И глаза её нехорошо блеснули. Я даже отодвинулась. На всякий случай. Теперь она злится, так мало ли, вдруг да о секире вспомнит.

— Не привык, наверное. Изначально было проще. У д’харэ иные обычаи. Младшие служат старшим. Это долг. И великая награда, — он прижал ладонь к груди. — Мой… отец никогда не требовал служения, но моя суть мешала воспринимать его иначе.

— Ага… — огонь в глазах Верещагиной погас. — Ты и дальше…

— Нет. Мы говорили. Мой долг исполнен. Я не чувствую его больше. А привычка осталась… у д’харэ привычки возникают так же легко, как и у людей, — мне показалось, он усмехнулся. — Отец… сказал, что старый договор еще действует. Император помнит о нем. И храм… его захотят изучить, но дозволять ли изучение — решать хранителям.

— Мама дозволит, — Линка почесала нос. — Да и восстанавливать бы надо. Там все стены переломаны.

— Я не специально! — воскликнула Верещагина. — Я… я вообще плохо себя помню. То есть, помню-то все преотлично, но… это не я!

— В тебе живет дух Бадб неистовой. Дитя битвы…

— Да какое из меня дитя битвы! — Верещагина возмутилась. — Господи… я маме никогда возразить не умела! А тут же… хотя…

Она поглядела на меня искоса, вздохнула и сказала:

— Извини. Я… я должна была отказаться участвовать во всем этом. Но мама… ты не знакома с моей мамой. К счастью.

Она вздохнула еще более тяжко.

А я подумала, что если так, то хорошо, что я не знакома с мамой Верещагиной.

— Если хочешь, я помогу составить апелляцию. И признаюсь в подлоге… пусть будет скандал.

— Будет, — согласилась Линка. — И признаешься, как миленькая… ты уже ведь все решила, верно? До того, как в храм попала.

— Ну… не совсем. Я решила уехать. Надоело все… вечно я не такая, как надо! — она опять нахмурилась и сделала глубокий вдох. А потом поинтересовалась: — И что? Теперь вот так всегда будет? Мне ведь реально хочется за секиру взяться!

— Не берись, — сказала Линка.

— Не буду, но нервы лечить пора. С вами точно… — она тряхнула головой. — Думаешь, поэтому она… или потому, что больше некого взять было?

— Думаю, если покопаться в твоей родословной, кто-то из детей Дану в ней отыщется.

Верещагина открыла рот. Подумала. И закрыла.

— И… — осторожно поинтересовалась она. — Что теперь? Мне остаток жизни с секирой ходить? Притом думая, как бы не прибить кого ненароком?

Меня, к слову, этот вопрос тоже заинтересовал несказанно. Почему-то появилось такое вот нехорошее ощущение, что прибить Верещагиной захочется прежде всего меня.

— Вы суть воплощенная ярость богини, — спокойно произнес Игнат. — А стало быть, неподвластны суду человеческому.

Взгляд Верещагиной сделался еще более задумчивым. А мне поплохело. Выходит, если я, конечно, правильно поняла, что, если Верещагина кого-нибудь да прибьет, ей за это ничего не будет?!

Где справедливость, спрашиваю?!

— Только не вздумай с этим играть, — сказала Линка, словно мысли мои подслушавши. — С богиней не шутят.

Верещагина кивнула.

И доспех погладила.

— А он ничего… тепленький… маме вот позвонить надо, — последнее она произнесла тихо-тихо. Очевидно, что против родной матушки воплощенная ярость богини Морриган помочь не могла. — Я…

Верещагина поднялась, пошатнулась и с благодарностью оперлась на предложенную руку.

А я подумала, что, наверное, эти двое нашли друг друга.

Хорошо это?

Не знаю.

Главное, из палаты она выходила, ступая медленно и без обычного своего пафоса. А мужчина, что поддерживал Верещагину, смотрел на неё… в общем, наедине с матушкой ли, с яростью ли богини, но её точно не бросят.

А меня?

Вопрос застрял где-то в горле, и я обняла Ксюху. Так легче. А Ксюха меня. И всех нас обняла Линка.

— Ой, девоньки, — сказала она. — Мамка, как в себя придет… точно за ремень возьмется.

— Все же хорошо? — Ксюха нахмурилась.

— Да… как сказать… этот храм — место силы, и можно туда только посвященным. Я же не посвященная. Была. А теперь как?

— Теперь посвященная.

— А вы?

— И мы… и еще куча народу, — подозреваю, что договор там или нет, но храм этот изучат до самого распоследнего камушка. Скажут, мол, для реконструкции надобно.

— Никто ведь не пострадал… почти, — Ксюха погладила косу. — Олег говорит, что есть раненые, много, но тяжелых всего два человека, да и те не из наших. Оборотней выведут из комы…

И дядька Свят разозлится, не столько потому, что все вот так вышло, сколько от того, что защитить не сумел. Он всегда-то гордился тем, что оборотни деревню берегут.

А тут… не уберегли.

— Да ладно вам, — подал голос Васятка, до того сидевший настолько тихо, что я про него и забыть успела. Он же сунул вихрастую голову между мной и Ксюхой. — Добро победило! Теперь пожениться надо.

— Кому? — поинтересовалась Ксюха.

— Зачем? — уточнила Линка.

— Всем. Ну, чтоб как в сказке, — Васятка зевнул во всю ширь рта. — Марусь… я усталый, утро уже, а не спал, почитай. Хватит вам языками молоть, отдыхайте.

И на кровать повалился.

Вот ведь… иродище.

Представитель Службы безопасности Его Императорского величества оказался человечком невысоким, пухлым и вида совершенно безвредного. Он скорее походил на немолодого бухгалтера, которого за некою высшею государственной надобностью запихнули в мундир.

И оттого в мундире он чувствовал себя до крайности неловко.

Сперва.

Он и с Николаем-то говорил, старательно отводя взгляд, вздыхая и извиняясь, словно испытывая крайнюю степень неловкости, что случается меж людьми. Однако стоило опуститься в храм, и человек этот разом преобразился. Движения его сделались скупы, а взгляд — внимателен.

— Интересно, — сказал он, обошедши пещеру. Правда, к алтарю приближаться не стал, проявив редкостное для человека благоразумие. Впрочем, вытянув шею, он разглядел и алтарь.

Снимок сделал.

Попытался, ибо массивный незнакомой модели аппарат его отказался работать.

— Вот даже как… что ж… прошу прощения, — сказал он и поклонился, низко, уважительно. Еще и руку к груди прижал. — Я здесь по велению долга и в мыслях не имею оскорбить.

— Она не оскорбилась, — сказал дядюшка, все еще мятый, взъерошенный и бледный, но для покойника выглядящий на редкость бодро. — Это остаточный фон.

— Учтем.

Гость одарил Беломира долгим взглядом, потом кивнул и бросил:

— Жду отчет.

— Как только, так сразу… вы покойников вынесете?

— Вынесут. Все вынесут, и покойников, и…

Он запнулся, явно сообразив, что не след дразнить богиню в её храме.

— …все лишнее, чему тут не место. А завтра пришлем бригаду стены восстанавливать. Вот, Беломир, скажи, ты же вроде взрослый человек. Понимать должен, что нельзя древние храмы рушить! Это, между прочим, историческая ценность. Ковальский узнает…

По дядюшкиному лицу будто судорога прошла.

— …он тебе выскажет все, что думает по этому-то поводу…

Неведомый Ковальский сразу представился человеком взрослым. Впрочем, весьма скоро гость прервал беседу, чтобы вновь одарить высочайшим вниманием Николая.

— Стало быть… вы утверждаете, что Потемкин-старший превратился…

— В лича, — подсказал Николай.

— В лича, — это слово гость произнес так, что было видно: в существование личей он, как и официальная наука, не верит.

— Сперва я полагал его просто немертвым, — пояснил Николай, ибо шкурой чувствовал, что от него ждали пояснений.

А он бы поспал.

И поел.

Переоделся бы. А еще заглянул бы в больничку, чтобы убедиться, что все-то в порядке. Но кто ж позволит? Там, сверху, у скрытого входа уже разбили лагерь. И военные суетились, что твои муравьи. Они деловито растянулись, оцепив и храм, и верхний алтарь, и усадьбу. Возле опустевшего бочага выросли башенки силовых установок незнакомой конструкции. Подобные же появились и в лагере, впрочем, ненадолго. То ли не работали, то ли…