— Будем, — ответил Николай. — А людишкам…

Он обвел пещеру.

Люди… весьма условно люди… лежали на полу. Не шевелились. Надо будить, но сил все еще нет. Пусть и дышится легче. Другие держались у стен, которые в форме. Этих уцелело немного, кого-то поглотила буря, кого-то тьма… и правильно, было бы сложнее.

— Скажи, что если жить хотят, то пусть думают… лучше пойти свидетелями, чем обвиняемыми, — Николай отер лицо и сделал глубокий вдох.

Место было… правильным.

Для некроманта.

Хорошо, что он некромант. Потрепанная тьма зализывала раны, и он потянул к себе остатки той, другой, что расплескалась и ныне таяла, лишившись хозяина. Тьма — капризный питомец, но она поползла, потекла к Николаю, наполняя тело силой.

Хорошо.

— Простите… — тонким голосом произнес воин в доспехах. — А… может… кто-то объяснит, что тут вообще произошло?

Воин выронил секиру, и та упала с оглушительным звоном.

Огляделся.

И зажал обеими руками рот.

— Это… это не я! — сказала Оленька Верещагина, избавляясь от шлема. — Это… это ведь… невозможно!

— Маруся! Видела?! Видела?! Как она рубила! — из-за спины воина высунулась вихрастая голова.

— Васятка!

— Ага! А меня вот… украли. А потом нашли. И я дядьку Свята тоже нашел. И… всех нашел! А Оленька их зарубила…

Вот не стоило ему этого говорить. Все-таки Оленька Верещагина была особой с тонкой душевной организацией, а потому мысль, что она кого-то там зарубила, оказалась излишне шокирующей.

И Оленьку стошнило.

Потом еще раз.

Васятка вздохнул и заметил:

— Как-то оно… не героически, что ли?

Беломир чувствовал, как уходят силы. Все-таки нож в сердце — еще тот аргумент против бытия. И то странно, что он, Беломир, так долго продержался. С ножом в сердце, как правило, отходят быстро.

Он чувствовал, как его уложили на алтарь.

И даже глаза закрыл, смиряясь с неизбежным. Но на грудь легла горячая рука, и невозможная женщина, наклонившись к самому уху, поинтересовалась:

— Замуж возьмешь?

Беломир открыл один глаз. Он все-таки умирает.

— Если жив останусь.

— Куда ты денешься, — сказала женщина и второй рукой обхватила рукоять ножа. А потом потянула, медленно так. Беломир чувствовал, как клинок выходит из тела. И, проклятье, это чувство было самым гадостным в жизни его.

Но сердце, было остановившееся, застучало.

Легкие расширились, вдыхая застоявшийся воздух, щедро приправленный ароматами крови и дерьма. А где-то под лопаткою закололо. Нехорошо так закололо. Предчувствием скорой счастливой семейной жизни.

Беломир глаза закрыл.

Может, все-таки помрет? Но в ушах будто бы смех раздался. Звонкий такой. Веселый. Богиня… все они бабы… нет, он нисколько не хотел оскорбить.

И, наверное, даже благодарен.

За то, что избавила от могильной тьмы. За сны, которые вернутся и, коль повезет, когда-нибудь не кошмарами. За возможность исправить те глупости, которые он сотворил.

За все благодарен.

Но жениться…

— Из меня выйдет на редкость дерьмовый муж, — счел нужным предупредить Беломир.

— Ничего, — его погладили по волосам, ласково так. Непривычно. — Думаю, мы поладим…

Сказано это было с какой-то обреченностью, от которой возникло нехорошее чувство, что поладить-таки придется. Богиням не перечат.

— Я… могу встать? — поинтересовался Беломир.

Мало ли, вдруг чудесные воскрешения требуют последующей госпитализации.

— Если хочешь.

— Не знаю.

В целом лежалось неплохо даже. А что, камень теплый, нагретый. И лежать спокойно. Беломир руки на животе сцепил, но открыл второй глаз. Гудит… как-то странно гудит.

Внутри.

Внизу.

— Ты знала, что так будет? — спросил он во поддержание беседы. А жрица присела на алтарь, отерла нож о платье — кровь на клинке, что характерно, была.

— Догадывалась. То, что я принесу жертву, еще не значило, что жертва эта будет принята. Они…

— Меня заставили! — раздался тонкий писк, прерывая такую хорошую беседу. — Меня… шантажировали! Вы должны понять…

Понять не получалось.

И Беломир поморщился. Впрочем, тому, орущему, сказали:

— Заткнись, пока я тебе шею не свернул.

Доходчиво.

И главное, действенно, ибо человечек заткнулся.

— Они воспринимали храм, как какой-то механизм. Вроде тех автоматов, что чипсы продают. Или там воду. Кидаешь монетку, получаешь бутылку. Или пакет. Или что-нибудь. А это место так не работает.

Жрица подала руку, и Беломир осторожно взялся за тонкие белые пальцы. Поцарапалась где-то. И сама бледная… надо будет её на море отправить.

Женщинам море нравится.

— Богиня, она ведь видит. Всех. И тех, кто приходит просить, и тех, кем просят… и она свое слово сказала еще там, наверху…

Голова слегка кружилась. Оно, конечно, понятно… живы? Николай стоит, обнимает свою ведьму, в которой что-то крепко переменилось, а что именно — не понять. Главное, живы.

Оба.

Хорошо.

Беломир покрутил головой, прислушиваясь к тому, как приятно потрескивают позвонки.

…рядом с Николаем… надо же, вылитый Сашка… точно… и скрыть не выйдет. Хотя… может, и не надо. Хороший мальчишка.

Светленький.

Около него стоит, покачиваясь, придерживаемая Игнатом Оленька Верещагина. Она бледна и страшна до того, что глаз не отвесть. Волосы всклочены, покрыты чем-то бурым, кажется, кровью. И секира в крови. И… и не стоит злить женщин.

Определенно.

Страшные создания. Даже без секиры.

…а этот бритоголовый не знаком, но оглядывается спокойно, стало быть, крепкие у мужика нервы. Руку вон подал, помогая выбраться из-под медведя женщине в помятом брючном костюме. А вторая, в сарафане, сама вылезла.

— Ксюха! — воскликнула его, Беломира, невеста — надо привыкать к этой мысли, хотя бы потихоньку — и бросилась той навстречу. Обняла, прижала к себе. — Красноцветов, и без тебя не обошлось…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Знакомая фамилия.

И… быть того не может! Или может? Хотя… Беломир прикрыл глаза, сделал глубокий вдох и сказал:

— Детки, надо бы отсюда линять, пока есть возможность…

Почему-то спорить никто не решился.

…Алексашку Потемкина Беломир сам поднял. Тот дышал. Ровно. Спокойно. Улыбался даже, словно во сне. Хотя сон этот скорее на кому походил. Ничего, на Базе откачают.

Что-то подсказывало, что без базы не обойтись.

А на верху горел рассвет. Пылал алым и золотым. И золотом этим хотелось дышать. Беломир и дышал полной грудью. Просто стоял над спуском и дышал.

Дышал, не способный надышаться.

И даже появление людей в форме — где их раньше носило-то — ничего не изменило. Почти ничего.

Мы сидели в палате.

В городской больничке, куда нас всех отправили вертолетом. И Васятка, вцепившись мне в руку, поскуливал от переполнявших его эмоций. Я же глядела, как уходит вниз земля, и темный лес, такой знакомый, превращается в лоскутное покрывало.

Глядела и думала.

Обо всем и сразу. Правда, думалось как-то через силу, поэтому и думать-то я бросила, просто смотрела.

Вертолеты… вертолетов было много. И людей с оружием, которые, правда, держались крайне вежливо, но все одно напрягали одним своим присутствием.

Эти люди забрали Синюхина. И того, который был моим братом. И еще других людей, что пришли с чудовищем. Те не сопротивлялись, не столько от осознания бесполезности сопротивления, сколько потому, что потерялись.

Растерялись.

Их ведь тоже коснулась тьма, и пусть не успела сожрать до конца, но обглодала изрядно. Сложно им будет вернуться. Если позволят.

Нет, лучше и вправду было глядеть на землю. Поля-лоскутки, облака… город вот, сонный, почти погасший. Больничка.