— И я буду ждать… я найду на вас управу. На вас всех.

Она оторвала взгляд от темной поверхности и, уставившись на меня, сказала:

— А подглядывать нехорошо!

Еще и пальцем погрозила.

Вечером мы сидели на старой лавочке, которая была не чьею-то, но общею, прячась в остатках старого сада. По-за кронами яблонь виднелись развалины дома, и впервые я подумала, что этот самый дом кому-то ведь принадлежал.

А кому?

И почему меня это волнует?

Мы сидели, Линка задумчиво грызла семечки, Ксюха глядела на небо, где уж высыпали первые звезды, а я рассказывала тот сон, пытаясь хоть так убедить себя, что не имеет он значения. Мало ли, что ведьме присниться может. Тетка наговорила сказок, потом я еще её рассказ повторила некроманту, и Васятка с его кладом заклятым, вот и сложилось одно к одному.

— Вот как, значит, — Ксюха коснулась моей головы. — Надо к бочагу идти.

Я вздрогнула.

Вот чего-чего, а возвращаться в лагерь совершенно не хотелось. Нет, никто-то меня не обижал, даже Верещагина сделала вид, будто совершенно меня не узнает и вообще негоже человеку важному обращать внимание на какую-то кухарку. Синюхин последовал её примеру. Некромант объявился только под вечер, после долго-долго извинялся и клятвенно пообещал, что вот прямо с утра мы в город и отправимся. Я сделала вид, что верю, и накормила его гречкой.

Просто гречкой, поскольку тушенки тоже не осталось.

— Сегодня?

— Нет, сегодня не выйдет, — Ксюха покачала головой. — Надо, чтобы луна ушла, тогда и пойдем. На полную луну не всякую воду услышать можно…

Где-то за оградою громко завыл волк.

— Слышала, Игорек вернулся, — встрепенулась Линка, отсыпав мне семечек.

— Вернулся.

— И как?

— Да… ушла любовь. К лучшему, — почти не покривив душой ответила я. Было все еще немного обидно, хотя разумом я понимала, что обида эта — пустая. И радоваться надо бы, что Игорек образумился.

— К папке опять приезжали, — Ксюха протянула руку. — Какие-то… важные. Маги. Силой так и плескало, стало быть, не захотели скрываться. Себя казали.

Она поморщилась.

— Говорили, что он себя ведет неправильно.

— А он?

— Сперва слушал, а потом пообещал голову оторвать да прикопать в лесочке.

Мы синхронно кивнули, согласившись, что мысль в целом дельная.

— Только вот не отстанут. Там один еще ко мне подходил. Знакомиться хотел, — то ли пожаловалась, то ли похвасталась Ксюха. — Звал покататься.

— А ты?

— Сказала, что уже накатанная по самое не могу, — Ксюха тряхнула головой, и тяжелая коса её сама собой рассыпалась на тонкие пряди. Волосы Ксюхины в лунном свете гляделись серебряными, что ожившая вода. И потекли, потянулись к земле. А под ногами заворочались, оживая, травы. — Посмеялся еще… но… папенька сказал, чтоб осторожнее были. И не гуляли по одиночке.

— Думаешь, рискнут?

Линка высыпала недоеденные семечки и руки отряхнула.

— Не знаю… не нравятся мне они.

А я поежилась. Стало вдруг холодно, и холод этот шел будто бы от земли, чего быть не могло.

— А твой как? — сменила тему Ксюха, расчесывая волосы костяным гребешком. И капли падали на листья, на травы, пригибая их, чтобы напоить иною, заговоренною силой. — Зачем вообще одна сунулась.

— Не знаю. Просто… правильно так было. Я поняла, что правильно. А он странный совсем будто… пришибленный какой-то. Сам на себя не похож. Дрова у тетки Иры колол, — Ксюха поймала каплю на ладонь и к губам поднесла. — Чтобы он и дрова… и главное, неплохо колол. Сказывается сноровка. А еще, думала, как меня увидит, так разорется.

— А он?

— Не разорался. Вообще никак… будто не было ничего.

— Может, его тетка чем своим попотчевала? — предположила Ксюха и мне протянула горсточку капель, больше похожих на крохотные жемчужины.

— Да нет, не похоже, чтобы замороченный. Замороченные — они соображают туго, и говорят не так. Он же нормальный, только… не пойму пока.

— Но договорились-то до чего?

— А ни до чего, — Линка обняла себя. — За машиной просил провести. Но завтра почему-то. Сегодня, мол, с дровами надо разобраться. Чтоб когда машину и на дрова какие-то… может, я ему в голове чего повредила? Но я ведь не нарочно!

Ксюха погладила Линку по руке, успокаивая.

— Завтра вместе и сходим. Вместе!

Линка кивнула, соглашаясь.

— Даже разговора толкового не вышло. Но уезжать отказался. А у него там свадьба. И невеста такая… думаю, скоро заявится. Или пошлет кого.

— Пусть шлет, — великодушно разрешила Ксюха. А потом ко мне повернулась: — Скажи тетке, что ручьи волнуются, что… срок пришел. И вода устала хранить чужое.

Глаза её расширились, а зрачки и вовсе растеклись, оставив от радужки тончайшую полоску. Дыхание участилось. Ксюха вцепилась в мою руку и стиснула так, что кости затрещали.

Нахмурилась Линка.

— Вода… вода жалуется… кто-то травит… травит воду, травит лес… плохо, плохо… — она вцепилась в это слово, повторяя его вновь и вновь. И мне стало страшно: вдруг да она такой и останется.

Но нет, Ксюха моргнула.

Качнулась было, но мы с Линкой её удержали.

— Что? — тихо спросила Линка.

— Вода… жалуется, — Ксюха отерла лицо, и с рук её посыпались темные капли-бусины. Они летели на землю, чтобы войти в неё. И тотчас я услышала плач трав.

Тонкий.

Надрывный…

— Надо, — Ксюха поднялась. — Отцу сказать… кто-то… воду травит… родники…

— И тетке, — я попыталась поделиться силой своей, но травы, еще недавно густые, темные, полегли желтыми стеблями.

Нет, они не совсем мертвы, отойдут, но…

— И матушке, — Линка тоже поднялась. — Ишь, придумали… если леса не станет, то статус заповедника можно будет снять. А лес уйдет, и… оборотни уйдут.

Словно отзываясь на слова её, печально завыли волки.

— Не уйдут, — Ксюха мрачно тряхнула головой. — Кто им позволит. И лес попорядкуем. Отец найдет, где неладно.

Вот в этом я не сомневалась.

К тетке я пробиралась бочком, осторожненько. Не то чтобы мне запрещали гулять, скорее уж я опасалась разбудить Васятку, который ныне был более тихим, нежели обыкновенно, что и вызывало некоторые опасения.

Тетка, как я надеялась, не спала. Сидела у окна, распустивши волосы, их и чесала простым гребешком. Гребень-то простой, а вот волосы — тяжелые, когда-то светлые — я помню — ныне они потемнели, и появились в косе первые серебряные нити, которые её ничуть не портили.

— Нагулялась? — поинтересовалась тетка тихо.

— Ага…

А маму я не помню. Вот совершенно. Нет, тетка показывала мне снимки и её, и её со мною, и нас втроем. Но… снимки — это совсем-совсем не то. Так что, матушку свою я не помню.

Косу же теткину — распрекрасно.

И голос её звонкий. Смех… она давно не смеялась. Почему?

— Ксюха сказала, что родники травят. И лес тоже травят, — сказала я, удержав вопрос, задавать который права не имела.

Тетка нахмурилась.

— Она видела. И… вправду травят. Ксюха воду позвала, и та черной с волос скатилась, — все-таки рассказывать я не умела. — А Линка думает, что собираются лес извести. Лишить статуса заповедника, а там оборотни уйдут и нас всех…

Я махнула рукой.

Стало грустно.

Надо же, было время, когда я полагала Лопушки самым что ни на есть крайним краем мира, за который дальше и падать-то некуда. Мечтала уехать. Сбежать и никогда-то не возвращаться. Вот ведь… а теперь страшно от мысли, что у тех, у других, может получиться.

— И еще сказала, что срок пришел. Вода устала хранить. А что — не сказала. Там и вправду клад? В бочаге? — последние слова я произнесла вовсе шепотом.

Вдруг да Васятка сквозь сон услышит. Слух у него больно избирательный.