— Вписали?

— А то… что еще? Вопросов эта история вызывает великое множество. Почему никто не бросился искать сбежавшую девицу? И её жениха, который то ли был, то ли не был? Но гарнитур-то имелся… и исчез. Возможно, конечно, что артефактом он не был, а потому царица его и вправду подарила. А что занемогла потом — лишь совпадение. В жизни немало совпадений случается. И уже болезнь помешала ей и дальше следить за судьбой дочери. Та пропала… с гарнитуром. Так считалось долгое время.

— Но? — Николай шкурой чувствовал, что дед не договаривает.

— Но… но лет этак десять, может, больше… встретился мне один человечек, который божился, будто бы собственными глазами видел браслет… на левую руку, что характерно. С сердечной жилой, да… и человек надежный.

 — И…

— А вот где и у кого видел… знаешь, наберу-ка я ему, раз такое дело. Уточню.

— Спасибо, — Николай поблагодарил деда вполне искренне.

— Пока не за что… пока не за что… но ты, коль чего такого отыщешь, руками уж не трогай. Непростая вещица. Непростая… а Наташку набери. Да…

Советом Николай воспользовался. Правда, было слегка-то совестно, время ведь позднее.

Беломир добрался до речушки, чтобы, забравшись в ледяную воду, окунуться с головой. А потом он также жадно пил эту самую темную, слегка горьковатую, воду. И не мог напиться. И остановился-то только потому, что дальше пить было невозможно.

Он стоял, дышал и… пытался понять, что с ним случилось.

Божественная сила?

Провидение?

Повезло? Или наоборот?

Жрица устроилась на бережку.

— Одеться все-таки надо, — сказал Беломир, к этому самому бережку подбираясь. — У тебя, может, репутации нет, а у меня есть… еще увидит кто?

— Увидит, — жрица широко зевнула, прикрыв рот ладонью. — И что?

— Отцу донесет. Тот обрадуется. И решит, что я одумался. Женить захочет.

— Сурово он.

— А то… — Беломир ополоснул лицо и руки. И осторожно поинтересовался: — А ты замуж не хочешь?

— Смотря с какими намерениями уточняешь.

— Ну… чтоб знать.

— Тогда не слишком, — жрица потянулась. — Выходи. И пошли. Тут недалеко заимка есть, там и оденешься.

Заимка оказалась крохотной хижиной, то ли выросшей меж корнями древних дерев, то ли вросшей в них. Домишко этот, сложенный из неошкуренных бревен, заросший толстой моховой корой, гляделся весьма естественно. Внутри пахло деревом и зверем.

— Дядька Берендей закладывал, — сказала жрица, с легкостью откинув крышку огромного сундука. Из него она вытащила рубаху из небеленого полотна, которую и натянула. Рубаха оказалась длинной, пусть и не до пят, но почти. — Ищи. Тут одежды хватает.

Спрашивать, откуда та взялась, Беломир не стал, как и копаться в сундуке. Не та ситуация, чтобы излишнею переборчивостью страдать. От ткани пахло так же, как от дома, деревом и самую малость — зверем. Чья-то майка легла на плечи и оказалась даже свободной, а вот штаны были чуть широковатыми, но Беломир лишь потуже затянул пояс.

Так-то лучше.

— Садись, — велела жрица и указала на лавку. А после протянула кубок, наполненный доверху. — Пей.

Беломир выпил.

Снова травы. И горькие, и сладкие, и сладость эта вяжет рот. Еще немного, и его, кажется, стошнит. Но тут уж гордость свое взяла. А потому он молча вцепился в протянутую краюху хлеба.

— Ту отраву, что тебя искорежила, так просто не вытянешь, — сказала жрица, присаживаясь рядом. И тонкие пальцы её перехватили запястье, сдавили, будто она желала прорвать кожу. — Но дальше уже проще. Будешь пить зелья, да и вообще напишу, что надо.

— Спасибо.

— Не за что, — она глянула искоса и вздохнула. — Ты ей понравился.

— Это… хорошо? — на всякий случай уточнил Беломир.

На смену тошноте пришел голод, и ему пришлось заставлять себя есть медленно.

— Не знаю. У неё… иные представления о том, что есть правильно. Но у тебя сильная кровь. А ты не представляешь, до чего непросто найти мужчину с сильной кровью, чтобы он еще и ей понравился.

Она вздохнула.

И руку отпустила.

— То есть, жениться все-таки придется?

— Мой род не должен прерваться. Так я понимаю. Тут… — жрица несколько смутилась. — Дело в том, что я не слышу её, как, допустим, тебя. Не могу поговорить. Спросить. То есть спросить-то могу, но не факт, что правильно пойму её ответ. Она не требует брака. Она… она просто как бы… указала… что ты мужчина сильной крови. Правильной. Нужной. И все. Если мы сейчас разойдемся, она не разгневается. Ни на тебя, ни на меня… но… в то же время…

Теперь жрица разом растеряла свое величие, да и вовсе Беломир вдруг понял, насколько та молода. И несчастна. И захотелось обнять, успокоить.

Но он давно уже научился справляться со своими желаниями.

— Вряд ли от меня будет толк.

— Потому что тебе не нравятся женщины? — она кривовато усмехнулась.

— Да нет… нравятся. И женщины тоже, но… — он с сожалением собрал крошки в ладонь. — Проблема в том, что кровь эта уже никогда не годится. Понимаешь… есть проект… изменения людей. Магов. Улучшения. Развитие дара. Силы. Физической и магической. Не только это.

Слова приходилось подбирать осторожно. Не обо всем стоит рассказывать женщине, даже красивой, особенно красивой, и такой внимательной.

— Когда-то я добровольно согласился поучаствовать в одном… проекте, скажем так. И меня изменили. Честно говоря… в общем, нас предупреждали, что дети у нас вряд ли будут, а если вдруг, то не стоит надеяться, что здоровые. Все-таки изменения вносились глубокие.

— Ты поэтому…

— Проще так, чем объяснять всем, что ты урод. К тому же обреченный. Нет, я сперва пытался отцу сказать, но он решил, что это глупость. Потом… после Сашкиной смерти, тоже пытался жить, как говорили, нормальной жизнью… ну, когда понял, что в принципе жить буду. А отец давить стал. Наследники нужны. От меня. Какие, мать его, наследники? Пару раз говорил, потом… потом разругались, и я решил, что особо разницы нет. Да и в голове её действительно не было. Не поверишь, вспоминаю, что было, и как будто не со мной. Пройдет?

— Понятия не имею.

Калина.

Ей идет это имя. Яркое, как ягоды калины в темно-зеленых кипенных листьях.

— Но знаю, что если богиня сказала, то… — она нарисовала в воздухе фигуру, больше похожую на скрипичный ключ. — То опасаться больше нечего.

Беломир кивнул.

И отодвинулся. На всякий случай.

Нет, не то чтобы он богине не верил. Чревато это не верить богине, которая взяла и… но пока он до нормальных целителей не доберется, пока… в общем, лучше будет держаться в стороне.

А то ведь испортить жизнь девчонке проще простого.

Оленька провалилась.

Шла-шла и провалилась. Это все сорока! Бестолковая птица. Вот у приличных ведьм совы там или вороны, те, которые черные и мудрые. А сорока… прыгала, прыгала, стрекотала, и Оленька поверила, что в этом стрекотании смысл скрыт глубокий.

Поверила.

И пошла.

Понадеялась, что птица её выведет к людям. Но только, кажется, глубже в лес забрела. Брела, брела… и провалилась. Сперва провалилась нога. И Оленька еще решила, что это так, просто в кочку. Бывает же? Бывает. К этому времени она устала невероятно, а потому даже не выругалась.

Не так, как могла бы.

Только дернула ногу, чтобы убедиться: та застряла. И Оленька тогда без сил опустилась на кочку, сказав:

— Сейчас, вот освобожусь и дальше пойдем.

А сорока устроилась над Оленькиной головой и замолчала, только уставилась круглыми глазенками. Наверняка, знала, что там, под корнями. Оленька же… сидела.

Просто сидела.

Минуту.

Или даже две. Вряд ли дольше. Сидела и думала, что влипла во все это по собственной глупости. И не надо было маму слушать, еще раньше не надо было, а она слушала. Никогда не умела настоять на своем. Бестолковая она. И бесхарактерная.