Ольга Ивановна фыркнула и отвернулась:

— Хам!

А после, убедившись, что указанный хам все-таки удалился, вновь сделала попытку подвинуться.

— Если вы и дальше будете так ерзать, то моя половина одеяла закончится, — счел нужным сказать Николаев.

— Но тогда останется моя! — выдохнула Ольга Ивановна, пытаясь заглянуть в глаза. — Я поделюсь!

— Не стоит.

Николай поглядел на небо.

И вправду красиво. Темное. Гладкое. Звезды россыпью. В степях они больше, а в горах вот бывать пока не приходилось. В степях… там все немного иначе. И он бы вернулся.

Он бы остался.

…матушка огорчилась бы. Нет, не сказала бы ни слова, но огорчилась бы. И сестры тоже. Они все степей боятся. И нельзя сказать, что страх этот вовсе лишен оснований. Степи забрали отца. Степи… полны темноты, той, древней, которую и ныне живущие опасаются тревожить.

Но тем интересней.

А здесь… да, Москва.

Перспективы.

Лаборатория. И жизнь, к которой матушка вернулась, изо всех сил показывая, что нисколько-то по ней не скучала. Хотя… ложь.

Да.

— Знаете, а мне кажется, у нас с вами много общего! — Ольга Ивановна определенно относилась к числу людей, которые не умели отступать.

Жаль.

— Отнюдь, — Николаев поморщился.

Все-таки он не умел разговаривать с женщинами. Но придется. Лучше с самого начала расставить приоритеты, чтобы потом не попасть в неудобное положение. За прошедшие годы он уже успел убедиться, что столица ничуть не безопаснее степей.

— Вы полагаете меня удачной партией, — сказал он, отвернувшись. — Вам, верно, доложили, что я не только перспективный ученый, но и вероятный наследник одного весьма уважаемого рода. Правда, я пока не согласился принять фамилию, а с ней и некоторые обязательства, которые возлагаются на наследника. Но вы полагаете, что при вашем активном участии сумеете меня переубедить. В целом, конечно, вы неплохая партия. Не лучшая, конечно.

Ольга Ивановна слегка побледнела.

— Есть куда более родовитые особы, опять же, воспитанные согласно традициям. Вы же отличаетесь вздорным характером, капризностью, да и уровень силы для ведьмы вашего рода, мягко говоря, не велик.

— Вы…

— Привык говорить, что думаю, — Николаев поворошил угли, и над костром поднялся сноп искр. — Не знаю, сами ли вы это придумали или же с помощью родственников… ректором, кажется, ваш родной дядюшка выступает? А дед — бессменный глава Императорского комитета по образованию? Батюшка ваш тоже занимает должность при министерстве, да и матушка где-то там числится. Так уж в вашем роду принято.

— Вы не знаете, о чем говорите!

— О том, что вы вовсе не собирались поступать в аспирантуру. Более того, мне шепнули, что и документы-то вы подали задним числом. И место под вас организовали специально, вдруг выделив финансирование.

— Это обвинение?! — она пыталась играть оскорбленную невинность, но получалось дурно.

— Это реальность, — вздохнул Николаев. — И в ней под вас организовали экспедицию… недалеко. Нашли какую-то замшелую аномалию, которую вот срочно прямо надо изучить. Знаете, я впервые в своей практике вижу, чтобы экспедицию собрали буквально за месяц. Причём, при всей её нелепости, абсолютно неограниченную в финансах.

— Радоваться надо.

— Чему? — он посмотрел в ясные глаза Ольги Ивановны. — Тому, что ближайший месяц я потрачу впустую? У меня были свои дела, но увы… как можно отказать ректору?

…надо будет побеседовать с матушкой.

Объяснить, что база защищена, а прорывы — дело редкое, случайное. Отцу просто не повезло. Николай же… он задыхается в этой треклятой Москве.

— И вот мы с вами оказались здесь. Небо. Звезды. Костер. Сплошная, если подумать, романтика… таков был замысел?

Молчит.

Сопит.

Обижается. Ну и пускай себе.

— Проблема одна. Это напрочь лишено смысла.

— Почему? — не выдержала Ольга.

— Потому что вы мне не нравитесь.

— Я?!

— Вы. Вы… уж извините, слишком привыкли к здешним игрищам. И давно уже перестали видеть в людях людей. Вы полагаете, что стоите над всеми, что вам по праву рождения дано и позволено больше, чем прочим. И это отношение… оно не изменится. Даже если, не приведите Боги, мы поженимся, я никогда не стану человеком, которого вы полюбите. Я буду лишь еще одной фигурой в вашей затянувшейся игре, — Николаев поднялся. — А еще я не люблю манипуляций. И манипуляторов.

Он отвесил короткий поклон.

— Так что… извините.

Волки вновь завыли, и уже где-то рядом, но им ответил другой голос, громкий, тяжелый, и вой этот заставил Ольгу Ивановну вздрогнуть.

— Вы… вы меня бросаете!

— Ничуть.

— Но здесь же… волки!

— Оборотни, — поправил Николаев. — Но если вас что-то смущает, то вы вольны вернуться в Москву. К примеру, завтра?

Ольга отвернулась.

Не вернется. И не успокоится. Все-таки Николаев никогда не умел разговаривать с женщинами. А жаль. Жить стало бы много проще.

Олег слушал нервический щебет секретарши и пялился в окно.

Настроения не было.

Совсем.

Было желание взять что-нибудь этакое, вот, к примеру, ту каменную фиговину, которую ему то ли подарили, то ли заставили купить.

— …и таким образом… — секретарь запнулся и замолчал, уставившись круглыми испуганными глазами.

— Иди ты… — Олег добавил пару слов из тех, что давно сидели на языке, но вот высказать их кому-то было никак невозможно.

И секретарь не заставил себя уговаривать.

Выскользнул за дверь и дверь, что характерно, прикрыл.

А может, он? Трусоватый человечишко, а трусость, она всегда сродни подлости. И на Калину засматривался. Издали, конечно, но все же… с другой стороны, его проверяли, да и на Калину многие засматривались.

Олег мотнул головой и упал в кресло, сжал голову, задумавшись, что ему делать.

Нет, старый приятель прав.

Забыть.

Только не получалось.

Вот… никак. Он старался. Честно. И с Ингой в люди вышел. Опять же, в газетах о сговоре написали, так что теперь дороги назад нет. Не простят ему, если отступится.

И Инга…

Может, не красавица, конечно, но ей и не надобно. Умная спокойная женщина, рядом с которой, впрочем, Олег ощущал себя… неспокойно.

Нельзя ехать.

Никак нельзя. Да и… то, что вчера случилось… он не собирался вовсе. До свадьбы. Потом бы, конечно, пришлось, ибо наследники нужны. Хорошие правильные наследники. Такие, которым и дело передать можно, и вообще гордиться. Но после свадьбы.

А тут вдруг…

И не понять даже, как оно произошло. Ехали… с галереи той ехали, которую на Олеговы деньги открыли. И на Ингиного папаши тоже. Совместный проект в знак большой взаимной любви. Галерея… никогда-то Олег не понимал этого. Нет, живопись — это хорошо. Он сам рисовать не умел, думал как-то научиться, да все времени не хватало.

И цветочки любил.

Еще корабли, особенно которые с парусами. Красиво. Душа отдыхает. А на выставке кораблей совсем не было. И цветочков. И ничего-то понятного нормальному человеку. Инга что-то там щебетала восторженное о новых направлениях в искусстве, о поддержке молодых талантов.

Раздавали грамотки.

И гранты.

Вот Олег, руку на сердце положа, никому б из этих малевальщиков и рубля бы не дал. Велико искусство, набрызгать краски на холст или там пару полосок провести. А стояли с таким видом, будто по меньшей мере императорский дворец расписывали.

Ну их.

Не в этом дело. А в том, что на выставке было муторно, потому он и выпил. Инга сама поднесла, почувствовала настроение, даром, что баба, но вот… понимающая.

Ей бы мужика толкового.

Олег дернул головой. О чем он вообще думает?

О вчерашнем.

И о том, что потом, после уже, Инга сама вызвалась его довезти, хотя шофер имелся. А Олег взял и согласился. И поехали. Говорили… хорошо говорили. А потом уже в доме, и тоже… и как-то вышло, что в постели очутились.

И утром встали.

Ему было слегка совестно, но Инга, мягко улыбнувшись, сказала: