Также молча это сделал и наш сопровождающий Антон, который всё это время стоял в сторонке и наблюдал. Его рукопожатие было очень крепким и уважительным, а железные пальцы так сжали мою ладонь так, что я почувствовал богатырскую силу этого человека.

Наконец мы тронулись в путь. Три машины, все «эмки», ГАЗ-М-1, надёжные довоенные автомобили, выстроились в колонну и покатили по улицам ещё спящего Горького к выезду из города.

Все они были внешне очень свежие, на спидометре нашего, я сумел разглядеть даже цифры пробега: три с половиной тысячи, это всего ничего.

Мы едем на юг, через Арзамас, Саранск, Пензу, Саратов и дальше вдоль Волги: Камышин и, наконец, Сталинград. Это почти тысяча километров, может, чуть больше. По военным дорогам сорок третьего года это возможно два дня пути, а то и три, в зависимости от состояния дорог и погоды и еще ряда факторов.

Антон, наш сопровождающий, ещё до выезда объяснил порядок движения:

— Слушайте внимательно, товарищи. Остановки в пути планируются только для заправки горючим и по физиологической необходимости. Всё остальное в расчёт не берётся. График движения жёсткий, отставать нельзя. Подкрепляться будем в движении и во время заправок бензином. Для этого в багажнике стоит корзина с едой: хлеб, сало, консервы американские, термоса с чаем. Ночевать будем в Саратове, там для нас зарезервированы места в гостинице обкома. Вопросы есть?

Вопросов не было. Всё было ясно и понятно.

Новая личность после попадания образовалась из органического слияния первоначального Георгия Хабарова, девятнадцати лет от роду, родившегося в тысяча девятьсот двадцать четвёртом году, и Сергея Михайловича Павлова, родившегося на двадцать пять лет позже и прожившего достаточно долго и, в общем-то, счастливо в своём времени.

Страшная госпитальная действительность и очень свежие воспоминания первоначального Георгия Хабарова практически доминировали в новом разуме, получившемся в результате этого слияния, во время его нахождения в госпитале. Поэтому он без проблем, не напрягаясь ни морально, ни умственно, вспоминал свою прежнюю жизнь Георгия Хабарова до момента попадания: детство на погранзаставе, смерть родителей, детский дом, школу, начало войны и фронт.

Но всё радикально изменилось чуть ли не по щелчку пальцев, когда кортеж машин выехал из Горького и покатил по просёлочным дорогам на юг.

Попадание активизировало такие ранние детские воспоминания Георгия, которые обычно люди не помнят или крайне редко вспоминают, да и то достаточно своеобразно, обрывками, фрагментами. Он безошибочно и в деталях вспомнил, как жил с родителями на погранзаставе: какая там была казарма, как пахло солдатской кашей, как отец его учил читать по букварю.

И как погибли родители, как он оказался в детском доме в Минске. И как ему страшно и тяжело жилось там поначалу.

И один в один также произошло с воспоминаниями Сергея Михайловича. В памяти человека, который по документам был девятнадцати лет от роду, всплыли возможные картины календарного будущего человечества, но реально это было его прошлое, прошлое Сергея Михайловича Павлова, уроженца тех самых мест, по которым они сейчас ехали.

Картины весны тысячи девятьсот пятидесятого года.

Пока мы ехали по городу, а потом по ближним пригородам, всё выглядело более-менее нормально. Обычная весенняя картина: грязь на дорогах, подтаявший снег в канавах, первые проталины на полях.

Но когда мы углубились в область, когда начали проезжать через сёла и деревни, когда поехали через поля и небольшие леса юга Горьковской области, я увидел то, что потрясло меня до глубины души.

Внешне всё выглядело вполне обыденно, даже мирно, до тех пор, пока нам не начали встречаться встречные машины и мы не увидели тех, кто работает на полях.

У меня реально заболело сердце и заплакала душа, когда я понял, что меня так поразило в увиденном.

Почти полное отсутствие взрослых мужчин! Это было страшное, жуткое зрелище. Практически одни женщины, женщины, женщины и ещё дети.

Женщины в кузовах машин, перевозящих людей на полевые работы. Женщины за рулём грузовиков и легковушек. Женщины за рычагами редких, драгоценных тракторов на полях, сутулые фигуры в ватниках и платках. Женщины и подростки там, где пашут на лошадях: худых, заморенных, еле переставляющих ноги лошадях.

На одной из обочин, километрах в пятидесяти от Горького, шла разгрузка лесовоза, тяжёлого грузовика, гружённого брёвнами. Толстые, метров по шесть длиной хлысты разгружали одни женщины, в замызганных ватниках, с измождёнными лицами. Они работали медленно, с видимым трудом, но упорно.

Здесь мы увидели первого мужчину. Он сидел на уже разгруженных хлыстах и неторопливо курил самокрутку, глядя куда-то в пространство. Водитель нашей машины, даже притормозил, увидев его, видимо, удивился, что мужик сидит и не помогает женщинам.

Но когда мы поравнялись с лесовозом, всё стало ясно. Мужик явно был богатырских статей: широкоплечий, с мощной грудью, если бы не одно страшное «но». У него была только одна рука и одна нога. Левая рука по плечо и правая нога выше колена, просто обрубки, пустые рукава и штанины, подвёрнутые и приколотые булавками. Костыли аккуратно были приставлены рядом.

— Господи, — прошептал Виктор Семёнович. — Вот она, цена победы.

После этого мужики стали попадаться нам чуть ли не пачками. Но почти все они были безногие или безрукие инвалиды. Кто на костылях, кто с пустыми рукавами, кто с повязками на глазах или просто пустыми глазницами.

Несколько раз мы видели и внешне настолько хилых и тщедушных мужиков, что непонятно было, на чём в них душа держится. Это были наверное те, кого не взяли на фронт по здоровью: дистрофики, туберкулёзники, инвалиды детства. Или следы ранений просто были не видны. Еще стали попадаться и старики. Все они тоже работали, надрывались, тянули лямку, и было видно было, как им тяжко.

Останавливаться для обеда после таких видов не было желания ни у кого. Кусок хлеба просто не лез в горло, застревал комом. Как можно есть, когда видишь, что творится в стране? Когда понимаешь, какой ценой досталась эта война?

Поэтому трёх очень коротких остановок для заправки оказалось более чем достаточно. Мы ели на ходу, запихивая по куску хлеба с салом, по кружке чая из термоса. Молча, глядя в окна на проплывающие мимо картины разорённой страны.

Везде на заправках нас обслуживали опять женщины: молодые и не очень, в грязных ватниках, с красными от ветра и работы лицами. Но рядом с ними мы всегда видели взрослых, нормального вида и здоровья мужчин. Все они были в форме и при оружии, автоматы, винтовки, у кого-то пистолеты в кобурах.

Война есть война, и заправки это режимные объекты, стратегические пункты, которые тщательно охраняются. Бензин это кровь армии, без горючего не поедет ни одна машина, ни один танк. Поэтому охрана строгая, бдительная.

Ночевали мы действительно в Саратове, в гостинице обкома партии неплохом трёхэтажном здании в центре города. Нам дали отдельные комнаты, накормили горячим ужином: щи, каша, даже котлета была. После дороги это показалось царским пиром.

Утром тронулись рано, ещё до рассвета. Впереди оставалось километров четыреста до Сталинграда, реально целый день пути или даже больше, тут много следов прошедших намного южнее боев, которые затрудняют наше движение. На дорогах даже пробки, когда в обоих направлениях идут какие-то колонны. Ехали теперь вдоль Волги. Великая русская река, широкая, могучая, плыла слева от дороги.

В Сталинград мы въехали ночью, сразу после полуночи, уже тридцатого марта. Было темно, холодно, дул пронизывающий ветер с Волги.

Городская улица, если так можно было назвать расчищенное от развалин, засыпанное свежим, но уже укатанным щебнем пространство, даже освещалась редкими фонарями. Тусклый желтоватый свет выхватывал из темноты остовы разрушенных зданий, груды кирпича, торчащие из земли обломки труб и балок.