Расчистка трамвайных путей это сейчас главная задача, надо скорее пустить трамвай, чтобы появилась возможность хоть как-то более-менее свободно перемещаться по городу. Весь центр города представлял собой картину абсолютного, тотального разрушения. Когда я шёл по нему утром первого апреля, направляясь в горком партии на свой первый рабочий день, меня не покидало ощущение нереальности происходящего. Словно попал в какой-то постапокалиптический мир из фантастического романа Уэллса или из тех страшных снов, что снились мне после ранения.

Не было ни одного уцелевшего здания. Ни одного! Я специально всматривался, пытаясь найти хоть что-то целое, хоть одну стену с окнами, но тщетно. Большинство домов были разрушены до основания или представляли собой обгоревшие остовы стен без перекрытий и крыш. Торчали только обломки колонн, иногда с остатками лепнины, провалившиеся этажи, горы кирпича и бетона, арматура, торчащая во все стороны. Где-то ещё сохранились лестничные пролёты, ведущие в никуда, в пустоту. Где-то висели куски арматуры, изогнутые взрывами, как проволока. Балконы, оборванные, свисали с верхних этажей.

Проезжая часть улиц везде была изрыта воронками от бомб и снарядов, некоторые диаметром метров по пять-шесть, глубиной по два метра, местами асфальт отсутствовал полностью, обнажая утрамбованную землю и булыжную мостовую под ним. В воронках стояла мутная талая вода, отражая серое низкое небо. Кое-где еще и что-то плавало.

Проспект был завален обломками зданий, разбитой техникой, преимущественно немецкой: подбитыми танками «Панцер IV» и «Панцер III», полугусеничными машинами, легковыми автомашинами «Опель-Кадетт» и грузовыми «Опель-Блиц», артиллерийскими орудиями разных калибров. Тела погибших, которые лежали открыто на поверхности, уже были убраны санитарными командами, работавшими день и ночь, но под завалами их было ещё достаточно, и местами, особенно возле развалин подвалов, стоял нестерпимый сладковатый смрад разложения. Приходилось зажимать нос платком и идти быстрее, почти бегом.

Все коммуникации на проспекте, водопровод, канализация, электросети, теплосети, были полностью разрушены. Из-под земли торчали обрывки чугунных труб, из которых ещё недавно, наверное, текла вода. Провода валялись на земле, оборванные, местами ещё под напряжением, опасные. Видел, как сапёры проверяли их специальными приборами и обрубали топорами.

Практически отсутствовало гражданское население, как и во всём центре города. Немногие оставшиеся жители ютились в подвалах и полуразрушенных блиндажах, опасаясь выходить в тёмное время суток. Да и днём на улицах было мало обычных людей, только рабочие бригады да патрули военных комендатуры с автоматами и красными повязками на рукавах.

Но уже начались работы по расчистке проспекта от завалов. Этим занимались военные сапёрные части, немногочисленные оставшиеся местные жители и те, кто начал возвращаться в родной город, начавшие прибывать добровольцы со всей страны, как мы, и пленные немцы. Немцев было достаточно много, целые колонны в рваных шинелях, худых, с впавшими глазами. Они разбирали завалы под охраной автоматчиков.

Разминирование продолжало оставаться главной задачей. Немцы при отступлении минировали руины, ставили растяжки, закладывали фугасы замедленного действия. Поэтому первоочередной задачей было разминирование территории. Сапёры работали осторожно, методично, проверяя каждый подозрительный предмет миноискателями.

Другой не менее срочной задачей было скорейшее завершение уборки тел погибших и убитых животных. Весна, тепло, всё это грозило эпидемиями. Санитарные команды работали не покладая рук. Тела из под развалин доставали пленные немцы и румыны. Эта «почетная» миссия заслуженно принадлежала им. После процедуры опознание «свой-чужой» они грузили тела на разные машины.

Началась расчистка проезжей части. Проспект расчищали для возможности проезда военной и гражданской техники. Обломки просто сдвигали немногочисленными бульдозерами к обочинам, образуя вдоль тротуаров целые горы мусора.

Уже началось временное восстановление коммуникаций. Прокладывали временные водопроводные линии из шлангов и труб, электрические кабели для первоочередных нужд. Где-то уже работали полевые кухни.

Я шёл по этому адскому пейзажу и думал о том, что предстоит сделать. О масштабе разрушений. О том, сколько лет потребуется, чтобы восстановить город. И о том, что могу сделать лично, зная будущее, чтобы этот процесс шёл быстрее и эффективнее.

В Советском Союзе образца 1943 года обычной практикой было совмещение одним человеком самых различных руководящих постов, и в частности почти повсеместно обкомы и горкомы партии областных и краевых центров возглавлял один и тот же человек.

В их числе была и Сталинградская область. Летом 1938 года тридцатитрёхлетний Алексей Семёнович Чуянов стал Первым секретарём Сталинградского обкома и горкома ВКП(б). Сразу после назначения на должность он инициировал пересмотр ряда следственных дел как необоснованных, заведённых во времена руководства наркоматом внутренних дел СССР Ежовым.

Рассмотрение этих обращений было одним из первых действий только что назначенного в августе тридцать восьмого года первым заместителем Ежова по НКВД СССР Лаврентия Павловича Берии.

В их числе был и Виктор Семёнович Андреев. Он об этом, кстати, не знал, но резонно предполагал такое развитие событий. Слишком уж быстро и гладко прошла его реабилитация после возвращения из внутренней тюрьмы дома на Лубянке. Да и освобождение было каким-то странным. Непонятно, правда, было последующее недоверие, например, отказ в службе в действующей армии после начала войны.

Когда враг начал летнее наступление 1942 года, Чуянов был председателем Сталинградского городского комитета обороны и членом Военных советов Сталинградского, Донского и Южного фронтов. Это был человек, переживший всё то, что город пережил в эти тяжелые месяцы, когда хотелось выть от горечи очередных поражений и плясать наконец-то от радости огромнейшей победы, которая вне всякого сомнения начала ломать хребет проклятой нацистской гадине.

Когда после ночного совещания в Кремле Маленков позвонил и спросил, не будет ли он против возвращения в Сталинград товарища Андреева вторым секретарём горкома, промолчав при этом, что это прямое указание Сталина, Чуянов не растерялся. Он был воробьём стреляным и без подсказки сообразил, откуда дует ветер.

Поэтому на прямой вопрос Маленкова он ответил коротким:

— Да, товарищ Маленков. Виктор Семёнович, человек опытный, город знает. Будем рады его возвращению.

В верности своего предположения Алексей Семёнович убедился, когда на следующий день из ЦК была получена с грифом «Совершенно секретно» шифрограмма с фамилиями товарищей, направляемых на усиление руководства области и города. В основном это были те, кто должен будет работать на дополнительных должностях парторгов ЦК на важнейших предприятиях Сталинграда, которые надо было восстановить как можно скорее. Персонально назначения предполагается сделать с учетом мнения руководства обкома.

И только в отношении Виктора Семёновича было особо сказано о прямом указании товарища Сталина о его будущей должности.

За два дня, пока Георгий Хабаров решал жилищный вопрос свой и группы уральских комсомольцев-добровольцев, Виктор Семёнович более-менее вник в проблемы восстановления города. Он не удивился, что Чуянов предложил ему лично курировать самое проблематичное направление: восстановление жилого фонда Сталинграда и соответствующей инфраструктуры. С этой целью было проведено параллельное назначение нового второго секретаря заведующим профильным отделом горкома партии. Это кстати был единственный чисто горкомовский отдел, в обкоме был свой, но там было всего два сотрудника.

Поэтому Виктор Семёнович с нетерпением ждал Георгия. Он был совершенно уверен, что тот предложит ему что-нибудь неординарное для ускорения этого процесса. За годы партийной работы товарищ Андреев научился безошибочно определять людей незаурядных, способных мыслить нестандартно. И молодой лейтенант-инвалид, судя по всему, именно к таким и относился.