Я рассказал про госпиталь, про товарищей, с которыми работал над протезами.

Небо на востоке начало светлеть, когда мы наконец замолчали, прислушиваясь к пробуждению города. Где-то вдалеке завыла сирена, началась смена на восстановительных работах.

— Так что насчёт твоего жилья? — спросил Антон утром, наливая себе кружку горячего чая из закопчённого котелка, с которым он сходил в здание горкома. — Я серьёзно готов помочь. Мне сегодня явно делать нечего, пока не разберутся с нашим переподчинением. Тут на самом деле такая сумятица, что в лучшем случае вечером. раньше они приказа с Москвы не ждут.

Он протянул мне кружку с дымящимся чаем. Чай был крепкий, почти чёрный, наверное, заваривали раза три одну и ту же заварку. Но горячий и бодрящий.

— Кадровичка предложила поискать что-нибудь на наших бывших позициях, — ответил я задумчиво, вспоминая вчерашний разговор с Ольгой Петровной. — Знаешь, идея не самая плохая. Я эти места знаю как свои пять пальцев. Каждый блиндаж, каждый ход сообщения, каждую воронку. Мы тут сидели с сентября считай по февраль, всё изучил вдоль и поперёк. Помню, как в ноябре, после начала нашего наступления, штаб дивизии перебрался в блиндажи у набережной. Их тогда специально укрепляли, двойной накат делали, мешками с песком обкладывали. Капитальные были землянки.

— Тогда поехали прямо сейчас, пока народ не проснулся окончательно, — предложил Антон, допивая чай и ставя кружку на ящик из-под патронов, служивший столом. — Коржиков, ты как, в форме? Сможешь за руль?

— Куда деваться, товарищ капитан, — откликнулся Коржиков, потирая лицо ладонями и зевая во весь рот. — Поехали. Только дайте умыться хоть. И бензина надо проверить, да долить, а то вчера на одних парах доехали.

— Быстро, — кивнул Антон. — Полчаса на сборы. Егор, попроси выделить кого-нибудь из этих приехавших ребят. Вдруг пригодятся лишние руки. Если там раскапывать придётся, вдвоём не справимся.

Я попросил кадровичку, которая уже была на своем боевом посту, выделить мне двух ребят. Она тут же позвала Петра Громова и Сашу Ковалёва, двух крепких парней из нашей уральской группы. Громов работал на Уралмаше слесарем, руки у него были золотые, а Ковалёв был лесорубом, плечи широченные, ростом под метр девяносто.

— Мужики, поедем со мной жильё искать, — сказал я. — Может, придётся копать, разбирать завалы. Берите лопаты, ломы, всё что есть.

— Всегда готовы, товарищ лейтенант, — бодро ответил Громов, вытягиваясь в струнку. — А далеко ехать?

— К набережной. Где наша дивизия стояла.

— А, к нашим старым позициям, — кивнул Ковалёв. — Понял. Говорят там блиндажи там хорошие были.

— То, что были хорошие, это точно. Вот мы и проверим, а что сейчас.

Мы тронулись, когда солнце только начинало подниматься над горизонтом, окрашивая развалины Сталинграда в розоватые тона. Комендантский час закончился буквально полчаса назад, и на улицах появились первые люди, спешащие на работы по расчистке. Город в этом утреннем свете смотрелся страшно и дико. Разрушенные здания, торчащие из руин остовы заводских корпусов, искорёженные конструкции мостов, обгоревшие деревья, похожие на чёрные скелеты. Но если бы эти руины были древними памятниками, сохранившимися с античных времён, то можно было бы сказать даже о какой-то их трагической красоте. О величии погибшей цивилизации. Как те греческие храмы, что я видел на фотографиях в красивых буклетах и в поездках в Грецию и на Восток.

— Жутковатое зрелище, — пробормотал Антон, глядя на проплывающие мимо развалины. — Я тут с дня ранения не был. Тогда ещё хуже было. Трупы везде, техника горелая, смрад стоял невыносимый. Противогазы даже надевали, когда на улицу выходили. А сейчас хоть воздухом дышать можно. Город отмывается, можно сказать.

— А народу-то сколько погибло здесь, — вздохнул Громов, сидящий рядом со мной на заднем сиденье. — Страшно подумать.

— Лучше не думать, — отозвался Коржиков за рулём. — А то с ума сойти можно.

Ехали медленно, километров десять в час, не больше, объезжая воронки, обломки техники и горы кирпича, среди которых были проложены временные дороги. Машина подпрыгивала на ухабах, скрипела рессорами, мотор натужно ревел. Кое-где уже работали бригады восстановителей, расчищая завалы. Женщины, которые и здесь были в большинстве, в ватниках и тёмных платках таскали кирпичи, складывая их в аккуратные штабели для будущего строительства. Кто-то пилил деревянные балки ручными пилами, кто-то разбирал завалы ломами и кирками, кто-то грузил мусор в телеги, запряжённые лошадьми.

— Смотрите, уже и трамвайные пути начали восстанавливать, — показал я на бригаду путейцев, работавших с рельсами неподалёку от остановки. — Быстро берутся за дело. Рельсы правят, шпалы новые кладут.

— Город же областной центр, промышленный, — отозвался Антон. — Без транспорта не обойдёшься. Да и символически важно, чтобы трамваи пошли. Людям это поднимет дух. Увидят, что жизнь возвращается.

— Говорят, к первому мая запустить хотят первую линию, — вставил Коржиков. — Слышал вчера.

— Ну это загнули, — усомнился Антон. — Месяц всего. Не успеют.

Я уже знал, что большинство тел погибших и трупы животных собрали и куда-то вывезли. Почти сто двадцать пять тысяч немецких солдат и офицеров и больше десяти тысяч живности, лошадей, коров, собак. Но это только те, что лежали открыто, а не под развалинами. Но все равно в воздухе местами стояли запахи начавшейся весны, талой воды, строительного мусора и кирпичной пыли.

— Вон там, за тем заводским корпусом, были наши траншеи, — указал я рукой на почерневшие от пожара остатки цеха. — А дальше, почти на набережной, были штабные блиндажи и хорошие командные землянки. Там размещались штаб дивизии и соседнего полка. Если их не разбили окончательно, может, подойдут. Блиндажи те были капитальные, с двойным накатом, брёвна толстые.

— Точно помнишь место? — уточнил Антон.

— Абсолютно. Там ещё остов какой-то башни рядом стоял, наверное водонапорной. Ориентир отличный.

Мы нашли место, где дорога к набережной была уже частично расчищена, и аккуратно и осторожно проехали почти до самой Волги. Впереди открылась панорама великой реки. Здесь она даже наверное и не пыталась замерзать, ей водная гладь сейчас была спокойной не кипела от взрывов, как это было еще не давно.

Главная опасность были не мины. Здесь, на наших позициях, их уже не было. Тринадцатую гвардейскую вывели из Сталинграда через неделю после окончания боёв, и наши сапёры позаботились и расчистили всё, что могло представлять опасность. А вот что-нибудь неразорвавшееся, авиабомба, мина или снаряд, могло оказаться в самом неожиданном месте. Поэтому ступали мы осторожно, всматриваясь в землю.

— Стоп, — поднял руку я. — Дальше пешком пойдём. Машину здесь оставим.

Нужный блиндаж, к моему удивлению, нашёлся не сразу. Пришлось побродить среди траншей, уже начавших зарастать первыми весенними травами и даже какими-то жёлтыми цветочками. Мать-и-мачеха, кажется. Я даже не ожидал, что мы будем плутать на наших позициях, которые мы ещё несколько месяцев назад знали как свои пять пальцев. Но за два месяца всё изменилось. Снег, дожди, всё это изменило рельеф. Траншеи осыпались, ходы сообщения обвалились, ориентиры исчезли.

— Егор, может, не там ищем? — засомневался Антон, вытирая пот со лба. — Уже полчаса ходим кругами.

— Нет, точно здесь, — настаивал я, оглядываясь. — Вон та водонапорная башня должна быть ориентиром. От неё метров двести к Волге.

— Башня-то есть, а блиндажей не видать, — заметил Ковалёв.

Но потом я сообразил, в чём дело, и спустился в местами уже обсыпающийся ход сообщения. Надо было смотреть не сверху, а изнутри траншей. Вот она, старая солдатская мудрость: всё познаётся в сравнении и с правильной точки зрения. Восприятие старых позиций сразу изменилось, и я без труда обнаружил нужные блиндажи. Вот он, знакомый поворот. Вот эта ниша, где хранили боеприпасы, ящики с гранатами и патронными лентами. Вот старая каска с пробоиной, валяющаяся в углу, из тех, что носили еще до войны.