У нас от удивления в буквальном смысле вылезли глаза. Кузнецов даже открыл рот, вероятно собираясь возмутиться такой роскошью в голодное время. Но Марфа Петровна решительно пресекла «благородный» порыв его души.

— Это приказ товарища Чуянова, — решительно отрезала она, глядя на нас строго. А потом как-то неожиданно, с непонятными просительными интонациями закончила: — Мальчики, для вас сейчас ничего не жалко. Только сделайте, пожалуйста. Сделайте для города.

Такого от нее никто не ожидал. Марфа Петровна всегда была строгой, даже суровой женщиной. Увидеть ее почти молящей было странно и непривычно. Мы молча начали есть. Котлеты были действительно настоящие, из мяса, а не из хлеба с примесью мяса, как обычно.

Андрею принесли все то же самое, что и нам. Он ел с глазами по пять копеек, явно не веря своему счастью. Возможно, такой ужин у него был первый раз в жизни. Не все до войны жили хорошо. Большинству что такое голод и недоедание было знакомо не понаслышке. Особенно в деревнях после коллективизации.

Андрей вручил каждому ответное послание семьи. Даже мне протянул записку, написанную Василием. Я с удивлением взял её, развернул.

«Георгий Васильевич, за нас не волнуйтесь. Мы трудимся, оборудуем дальше наш общий дом. У нас должны появиться соседи. Мы нашли еще несколько хороших блиндажей и доложили о них. Нас похвалили, и наверное завтра туда кого-нибудь заселят. Все будет хорошо. С комсомольским приветом Василий и остальные ребята».

Читать это послание мне было очень приятно. Действительно, этим ребятам я не чужой человек. Они считают меня своим, заботятся. Это дорогого стоит.

Гольдман записку из дома прочитал с совершенно каменным лицом, потом аккуратно сложил её и убрал в карман. Савельева что-то рассмешило, он даже тихо хмыкнул. А Кузнецов отошел к окну, повернулся спиной к нам. Мне показалось, что он вытирает слезы. У него осталась дома жена с тремя детьми, младшему всего два года.

К полуночи мы сделали еще два перерыва. Оба раза уже не с кофе, а с чаем. И не с хлебом с маслом, а с шоколадом. Настоящим горьким шоколадом, который в обычное время достать было невозможно.

Все мы были заядлыми курильщиками. Чтобы избежать развешивания топоров в нашем кабинете из-за густого табачного дыма, постоянно держали открытой фрамугу большого трехстворчатого окна. Благо, апрель выдался теплым, ночью температура не опускалась ниже нуля.

Ровно в ноль часов четвертого апреля мы подвели первый итог нашей работы. Собрались за большим столом, разложили все наработанные материалы.

Гольдман и Кузнецов в мельчайших подробностях расписали начало строительства завода панелей на площадке СТЗ. Несмотря на первичные сомнения о достаточности её площади, они сумели все компактно и очень, на мой взгляд, продуманно разместить.

План завода был начерчен на большом листе ватмана. Производственные цеха, складские помещения, подъездные пути, места установки кранов, все было учтено и рассчитано.

— Если нам дадут башенный кран, мы сможем увеличить высоту складирования панелей, — объяснял Гольдман, показывая карандашом на чертеже. — Это высвободит дополнительную площадь под расширение производства.

Кузнецов кивал, добавлял свои соображения по организации работы цехов, графику смен, потребности в рабочей силе.

Совершенно неожиданно к ним подключился Андрей. Оказывается, он перед войной поступил в строительный техникум и успел окончить два курса. Уже во время войны он продолжил учебу, совмещая её с работой в горкоме.

— Я учусь на специальности «Гражданские и промышленные сооружения», — объяснил он, глядя на нас снизу вверх. — До получения диплома осталось полгода учебы. Ну и, конечно, выполнить дипломный проект.

— Почему же ты раньше молчал? — удивился Гольдман.

— Не спрашивали, — пожал плечами Андрей. — Да и не думал, что пригожусь. Я же еще студент, без диплома.

— Еще как пригодишься, — обрадовался я. — Значит, чертежи читать умеешь? Расчеты делать можешь?

— Могу, — кивнул юноша. — И чертить умею. У меня даже инструменты свои есть, дома остались.

— Отлично, — Гольдман потер руки. — Завтра пошлем за ними. Ты нам очень поможешь с оформлением документации.

Андрей покраснел от удовольствия. Было видно, что возможность применить свои знания радует его больше, чем должность ординарца.

Савельев к этому времени уже исписал целую тетрадь моих диктовок. Листы лежали стопкой, аккуратно пронумерованные. Копии тоже были сложены отдельно.

— Георгий Васильевич, у меня рука уже отваливается, — признался он, массируя затекшие пальцы. — Может, передохнем часок?

— Давайте, — согласился я. — Всем немного поспать. Завтра продолжим с новыми силами.

Мы перебрались в комнату отдыха. Там действительно стояли раскладушки, лежали одеяла и подушки. Роскошь неслыханная для военного времени. Я устроился на своей раскладушке, снял протез, укрылся одеялом.

Последнее, что я услышал перед сном, был храп Кузнецова. Он заснул мгновенно, стоило только голове коснуться подушки.

Утром четвертого апреля к нам пришел Виктор Семёнович. Я услышал его характерный голос в коридоре еще до того, как он вошел в наш кабинет. К его приходу был подготовлен подробный список того, что необходимо для продолжения работы над проектом. В основном речь шла о чертежах и подготовке чистового варианта текстовой части. Без профессиональных чертежников и опытных машинисток нам было не обойтись.

Мы с Петром работу возобновили в половину четвертого утра. Спали всего три часа, но усталость отступила перед азартом работы. Практически к завтраку закончили черновой вариант всех без исключения положений проекта. Работали напряженно, почти не отрываясь от бумаг. За окном медленно светало, серое апрельское утро наползало на город.

После этого начали дорабатывать текст, все проверять. Петр методично просчитывал нагрузки и составлял схемы, его карандаш скрипел по бумаге ровно и уверенно. Я записывал основные технические решения и старался не упустить ни одной важной детали. Временами возникали споры о тех или иных параметрах, но мы быстро находили компромиссы. После этого оставалось только отшлифовать формулировки и самое главное, детализировать саму технологию производства панелей. Нужно было описать каждый этап так, чтобы даже неспециалист смог понять суть процесса.

Виктор Семёнович появился как раз в тот момент, когда мы за обе щеки уплетали гречневую кашу с котлетами. Котлеты были удивительно вкусными, с настоящим мясом, а не с хлебом и водой. Повар явно постарался. После каши нас ждал кофе и бутерброды с маслом. Завтрак был плотным, почти праздничным по военным меркам. В госпитале я так не питался, там была больничная диета. А здесь, видимо, действительно решили кормить нас как летчиков. Наверное, считали, что интеллектуальный труд требует хорошего питания.

— Виктор Семёнович, — предложил я, ответив на приветствие второго секретаря горкома, — присоединяйтесь к нам. Каша отличная, еще горячая.

Он засмеялся, покачал головой, а затем ответил совершенно серьёзно, но с легкой усмешкой:

— Это вас приказано почти как летный комсостав кормить, а мне такое не положено. Я ведь все-таки партийный работник, не боец на передовой. Хотя, конечно, от каши не откажусь, — он наложил себе щедрую тарелку каши и взял увесистый кусок черного хлеба. — Пахнет действительно замечательно.

— Берите котлету, товарищ второй секретарь, — неожиданно сказал Андрей, придвигая свою тарелку. — Я вторую все равно не осилю. Наелся уже.

Виктор Семёнович смерил взглядом Андрея, помолчал секунду, словно раздумывая, но котлету взял. Положил к себе на тарелку и кивнул парню с благодарностью.

Кофе мы молча пили все вместе. Стояла та особенная тишина, когда люди просто отдыхают после напряженной работы. Мне лично говорить совершенно не хотелось, голова просто горела от ночного напряжения, и было страстное желание тишины. Мысли текли медленно, словно через вату, а глаза сами собой прикрывались. В висках слегка пульсировало, но это была приятная усталость, усталость от продуктивной работы.