Сразу на въезде в город мы расстались с нашими попутчиками, две другие машины свернули куда-то влево, а мы поехали прямо. Проехав неожиданно достаточно быстро, меньше чем за час, в самый южный район города, мы остановились возле трехэтажного здания.

Это здание, в отличие от всего, что мы видели вокруг, выглядело достаточно прилично: целая крыша, целые стены, застеклённые окна. И все окна этого здания непривычно ярко светились в очень тёмной южной ночи, создавая странный контраст с мёртвым, разрушенным городом вокруг.

— Приехали, — сказал Виктор Семёнович. — Это здание Сталинградского обкома и горкома ВКП(б). Здесь нас ждут.

Я вышел из машины, опираясь на трость, и огляделся. Вокруг были руины, только руины. Но здание горкома стояло, как островок жизни в море смерти.

Началась новая жизнь.

Через час Виктора Семёновича кооптировали в состав горкома партии и тут же избрали вторым секретарём, а я ещё быстрее стал инструктором отдела строительства. Вопросов об образовании и опыте работы мне никто не задал. Люди все опытные, приказ о моей персоне пришёл из Москвы, и проявлять ненужное любопытство не стоит. Я чувствовал на себе осторожные, изучающие взгляды партийных работников, но никто не решался задавать лишних вопросов. В горкоме прекрасно понимали, что означает рекомендация из столицы, подписанная людьми с большим весом.

Неожиданно мне лично дали время на ознакомление с ситуацией и устройство личной жизни, что в переводе на русский язык означало самостоятельные поиски крыши над головой. Обычно новых работников горкома старались обеспечить хоть каким-то жильём в первые же дни, но сейчас ситуация была катастрофическая. Город лежал в руинах, каждый квадратный метр пригодного для жизни пространства был на вес золота.

Почему так нестандартно решили в горкоме с новым собственным работником, я понял почти сразу же. Только что в Сталинград приехала очередная партия комсомольцев-добровольцев с Урала, которых в городе просто негде банально поселить. Их было человек двести, может, даже больше. Молодые ребята и девчата, полные энтузиазма и решимости восстанавливать героический город, стояли растерянными группами внутри партийного здания, не зная, куда деваться. У многих были только вещмешки за плечами да горящие глаза. Кто-то пытался шутить, кто-то уже откровенно уставал от бесконечного ожидания.

Единственный более-менее приемлемый вариант, это использование «жилого» фонда, оставшегося от военных. Но даже этот вариант достаточно сложный, никто даже не пытался поддерживать хоть в каком-то более-менее приличном состоянии блиндажи и землянки, в которых ещё несколько недель назад размещались военные части. Когда войска ушли, оставив после себя пустые окопы, наспех сколоченные укрытия и целые лабиринты траншей, никому не было дела до того, в каком состоянии всё это осталось. Весенняя распутица превратила многие укрытия в ямы, наполненные талой водой и грязью. Крысы чувствовали себя там полноправными хозяевами.

В помещении горкома партии в буквальном смысле негде было яблоку упасть. Именно поэтому он и сиял как новогодняя ёлка. Коридоры были забиты людьми, в кабинетах сидели, стояли, кто-то даже устраивался прямо на полу, подстелив газеты или плащ-палатки. Стоял гул голосов, смешанный с лязгом пишущих машинок, телефонными звонками и топотом ног. Где-то на втором этаже играло радио, почему-то повторяя последнюю сводку сводку Совинформбюро. Запах махорки, дешёвого одеколона и человеческого пота смешивался в тяжёлую, душную атмосферу.

Горкомовская кадровичка, к которой мне не без труда удалось пробиться, посмотрела на меня взглядом несчастного кролика перед его последним шагом в пасть удава. Она была настолько уставшей и замотанной, что даже невозможно было предположить её возраст. Тридцать? Сорок пять? Седые пряди выбивались из строгого пучка, под глазами залегли глубокие тени, руки дрожали от усталости, когда она перебирала бумаги на своём столе. Стол этот буквально утопал в папках, списках, справках и командировочных удостоверениях.

Но, как это ни удивительно, работоспособность эта, вне всякого сомнения, железная женщина сохранила. Она достаточно быстро ознакомилась с моими документами, внимательно изучила печати и подписи, задержала взгляд на грифе «Совершенно секретно» на одной из бумаг, которую выудила достала из ящика своего стола.

Прочитав её она растолкала старшину, спавшего на стуле возле её стола и неожиданно бодрым голосом приказала:

— Старшина, отнесите в секретную часть и можете у них остаться в бытовке. У меня быть в шесть ноль-ноль.

— Есть, Ольга Петровна, — старшина поднялся и устало побрел выполнять приказ.

Кадровичка подняла на меня усталые, но проницательные глаза и спросила:

— Вы же, Георгий Васильевич Хабаров, к нам прибыли автотранспортом?

— Да, — ответил я, не понимая, куда она клонит.

— А ваш автомобиль где сейчас находится? — продолжила кадровичка свой допрос, откладывая мои документы в сторону и доставая чистый бланк какой-то справки.

— Стоит на стоянке возле горкома, — ответил я, всё ещё не понимая, к чему она ведёт.

Рядом с горкомом была расчищена площадка для служебных машин, её хорошо охраняли, и там был неплохой порядок. Часовые из охраны горкома стояли у въезда день и ночь, проверяя каждого, кто подъезжал. Машин было немного, человек десять-двенадцать, в основном «эмки» и пара трофейных «опелей».

Кадровичка вздохнула, потёрла переносицу, словно пытаясь размять затёкшие от напряжения мышцы, и продолжила:

— А вы можете остаток ночи провести в машине? У нас, как видите, даже присесть лишнего места нет, — она показала на четырёх девушек, разместившихся прямо на полу её кабинета. — Ваш Виктор Семёнович, если у него получится урвать хотя бы час для отдыха, сможет сегодня претендовать только на стул в кабинете первого секретаря. И то не факт, что освободится.

Девушки на полу спали, укрывшись шинелями и плащ-палатками. Одна из них что-то бормотала во сне, другая беспокойно ворочалась. Они приехали восстанавливать город, а первую ночь проводят на полу кабинета горкома партии. Впрочем, они ещё везунчики, подумал я, у них хоть крыша над головой есть.

— В принципе, наверное, могу, но мне… — продолжать фразу не потребовалось, кадровичка знала, в чём дело, и закончила её за меня.

— Конечно, я вам выпишу пропуск, — она уже начала заполнять бланк, который оказался чистым пропуском, выводя буквы старательно, но с заметной дрожью в пальцах. — И кроме этого, у меня к вам просьба. Вы человек опытный и бывалый, это видно по документам и по вашему виду. Не сможете самостоятельно найти себе пристанище, например, на бывших позициях вашей дивизии?

Она подняла на меня глаза, и в них я увидел не только усталость, но и надежду. Надежду на то, что хоть один человек из этого нескончаемого потока не станет дополнительной головной болью.

— Там уже разместилось некоторое количество человек из предыдущей партии добровольцев, — продолжила она, — но найти что-нибудь приличное на всех этих позициях очень сложно и, в первую очередь, небезопасно. Мины, неразорвавшиеся снаряды, обвалы. На прошлой неделе трое ребят пострадали, когда обрушился блиндаж. А вы, как я понимаю по вашим документам, там воевали, знаете местность. Вы у меня всё равно официально только с нуля часов первого апреля. Вы на самом деле везунчик, целых два дня на обустройство.

Она протянула мне заполненный пропуск, и я увидел, что рука у неё действительно дрожит. Сколько таких пропусков она написала за сегодняшний день? Сотню? Две?

— Хорошо, — кивнул я, беря пропуск и пряча его во внутренний карман гимнастёрки. — Постараюсь найти что-нибудь подходящее.

— Спасибо вам, Георгий Васильевич, — в её голосе прозвучало неподдельное облегчение. — Если найдёте что-то действительно приличное, дайте знать. Может, ещё несколько человек туда пристроим. А то ведь скоро ещё одна партия приедет, человек триста, и что с ними делать, ума не приложу.