Виктор Семёнович, судя по всему, ждал меня и даже приготовил небольшой, но потрясающий сюрприз: напиток, о существовании которого я уже почти забыл. Запах настоящего кофе, не какого-нибудь суррогата, а именно настоящего кофе, просто ударил мне в нос, вызвав лёгкое головокружение.

Я остановился на пороге, невольно вдохнув этот аромат. Господи, когда я в последний раз пил настоящий кофе? В той, прошлой жизни это было обыденностью. Каждое утро, завтрак в кругу семьи, чашка кофе с молоком. А в этой жизни? В детдоме кофе не было. На фронте иногда попадался трофейный, из немецких пайков, но это было редкостью. А в госпитале был суррогат.

Из-за моей растерянности Виктор Семёнович опередил меня. Он рассмеялся и предложил:

— Смелее, товарищ Хабаров, заходите, не стесняйтесь. Я вижу, запах вас заинтриговал. Проходите, я как раз собирался выпить. Составите мне компанию?

Я хотел было сказать, что тысячу лет не пил кофе и уже подзабыл его вкус и запах, но вовремя спохватился. Вполне резонно может возникнуть вопрос: а где вы, собственно, его пробовали раньше? Может быть, вы действительно шпион, так хитроумно подготовленный абвером?

Но Виктор Семёнович, похоже, не считал, что я, несмотря на своё официальное сиротство, не знаю вкуса и запаха этого напитка, и довольно посмеивался, глядя на моё растерянное лицо.

— Ты, я думаю, в своём детдоме не был избалован всякими изысками, — начал он, когда я вошёл в кабинет и сел на предложенный стул. — Но, думаю, вкус и запах этого напитка тебе знакомы. На фронте, наверное, трофейный доставался?

— Да, — поспешил подтвердить я. — Мне трижды доводилось его пробовать ещё в детдоме, нас, лучших учеников, угощала учительница. А на фронте бывало не раз, из трофейных пайков.

Запах и вкус кофе был знаком обеим составным частям моей нынешней сущности. И память детдомовца Георгия Хабарова тут же нарисовала мысленную картину, как их пятерых самых успевающих учеников пригласила к себе в гости в качестве поощрения за успехи учительница немецкого языка.

У неё была такая традиция: в конце учебного года устраивать торжественное кофепитие. Она целый год к этому готовилась, и в итоге получался настоящий праздник. Последний раз это было в последних числах мая сорок первого. А через три недели началась война, и больше таких праздников не было. Учительница скорее всего погибла во время первой бомбежки Минска, я был уверен в этом.

Уже на фронте, особенно в боях под Москвой, когда первый раз немчуру погнали, а потом, конечно, в Сталинграде, частенько перепадали трофейные немецкие пайки. Они, в отличие от нас, пили кофе. Надо сказать, что когда попадались офицерские пайки, то там часто был приличный напиток, а в солдатских пайках форменная бурда, особенно после окружения.

Виктор Семёнович разлил кофе по двум чашкам, подвинул одну мне.

— Пей, не стесняйся. Это не такая уж редкость для руководящих работников. Правда, не часто, но бывает. Особенно если есть заслуги перед государством.

Мы пили кофе молча. Я вспоминал ту училку, её добрые глаза, её веру в то, что из детдомовских ребят вырастут хорошие люди. И семейные завтраки Сергея Михайловича с женой и дочерью. По утрам всегда был неизменный и очень хороший кофе.

К слову сказать, этот кофе был очень даже ничего. Конечно, не растворимый, который предпочитал заслуженный строитель РФ Сергей Михайлович в той жизни, но очень даже приличный. Чувствовалось, что зёрна свежие, хорошо обжаренные.

— Как тебе твои товарищи? — спросил Виктор Семёнович, допив свою чашку.

— На первый взгляд, ничего, — пожал я плечами. — Вроде толковые люди. Гольдман показался опытным, Савельев молодой, но энергичный. Кузнецов замкнутый какой-то, но это, наверное, характер такой.

— Не удивляйся, что одни мужики, — сказал Виктор Семёнович. — Это принципиальная позиция Алексея Семёновича. Строительство, считает он, не женское дело. Они все были в ополчении, защищали родной город. Демобилизовались под угрозой исключения из партии. Так что у всех этот пункт, любимая мозоль. Имей в виду. Лучше на эту тему не говори, если сами не заведут разговор.

— Спасибо, что предупредили, — этот вопрос вертелся у меня на языке, и хорошо, что Виктор Семёнович меня просветил. — А почему их демобилизовали под угрозой исключения? Война же ещё идёт.

— Потому что город нужно восстанавливать, — просто ответил Виктор Семёнович. — И людей не хватает. Вот и решили, что толковые партийные работники нужнее здесь, чем на фронте. Тем более что все они уже повоевали, своё отслужили. Гольдман, например, до самого февраля здесь был, ушёл одним из последних. Кузнецов вообще чудом выжил, его из-под завалов откопали, он был контужен. А Савельев совсем молодой, правда немного постарше тебя.

— В столовую ходил? — продолжил расспросы Виктор Семёнович, меняя тему.

— Посетил, всё в порядке, — кивнул я. — Меня даже предупредили, что талоны действительны только в день выдачи.

Виктор Семёнович усмехнулся:

— Это тебе наверняка кто-то из твоих новых сослуживцев сказал. Глупости это. Каш и супов всяких и так готовят больше, чем нужно, а едоки, естественно, находятся. А за учётными продуктами, сам понимаешь, нужен глаз да глаз. Попробуй не выдать кому-нибудь положенный сахар, масло или печенье с консервами. За единичный случай можно и под трибунал попасть. Ты, как будет возможность, зайди в хозяйственную часть и напиши заявление, чтобы тебе сразу на месяц или на неделю выдавали консервы и печенье. Многие так делают. Ну, если тебе так удобнее. А сахар с маслом всё равно не пропадут, не сегодня, так завтра получишь, талоны действительны месяц плюс три дня.

Я кивнул, показывая, что всё понял, и Виктор Семёнович продолжил:

— Не знаю почему, но, скорее всего, за твои фронтовые заслуги ты продолжаешь официально считаться командиром Красной Армии. Приказ о подтверждении твоего статуса пришёл сегодня утром. Так что не удивляйся своему дополнительному пайку. Тебе положено питание по норме среднего командного состава, разницу сам знаешь. Наверное для тебя особо ценно, что положены папиросы, а не махорка.

— Очень, — согласился я и спросил. — А почему меня не демобилизовали официально? Ведь я инвалид, не годен к службе.

— Не знаю, — пожал плечами Виктор Семёнович. — Может, просто не успели оформить. А может, специально оставили в кадрах армии. Бывает и такое. Инвалиды войны часто остаются на учёте, получают пайки, льготы. Государство заботится о своих героях. У тебя ведь есть ордена и медали?

— Да, имеются.

— Вот видишь. Так что не переживай, это нормально. И в качестве информации, — он понизил голос, хотя мы были в кабинете одни, — Совнарком разрешил открыть в Сталинграде три коммерческих магазина. Со дня на день один из них должен открыться рядом с нами. Там совсем другой ассортимент и цены, но ты холостяк, можешь себя побаловать, если что. Хотя цены, конечно, кусаются. Но зато всё есть, без талонов.

Виктор Семёнович встал и прошёлся по кабинету. Я сразу понял: сейчас начнётся самая главная часть нашего разговора.

Виктор Семёнович встал и прошёлся по кабинету. Я сразу понял: сейчас начнётся самая важная часть нашего разговора. Он подошёл к окну, постоял, глядя куда-то вдаль за окном, потом повернулся ко мне.

— Георгий Васильевич, давай поговорим о деле. Утром Чуянов поручил тебе заняться организацией производства протезов. Это важно, очень важно. Но это не основная ваша работа. Основная — это восстановление жилого фонда. За два дня я успел вникнуть в масштабы проблем, и, признаться, у меня от этого просто голова идёт кругом.

Он вернулся к столу, достал из ящика толстую папку с грифом «Совершенно секретно» и открыл её. Я увидел машинописные листы с таблицами, цифрами, схемами. Документы были свежими, судя по всему, составленными буквально в последние дни.

— Смотри. По предварительным подсчётам, в Сталинграде, я говорю о районах, где шли бои, практически не осталось ни одного неповреждённого здания. Ни одного, Георгий Васильевич. Понимаешь масштаб? Часть из них, но предварительно процентов десять, можно попытаться восстановить, но это требует огромных ресурсов. Кирпич, цемент, лес, рабочие руки. А главное, время. Очень много времени.