— Сюда, мужики! — крикнул я наверх. — Нашёл! Точно наши блиндажи!

Вход в ближайший блиндаж почти полностью завалило обрушившимся бортом хода сообщения, который ещё и перекрыл проход к другим блиндажам. Но сама конструкция вроде выглядела прочной. Накат из толстых брёвен держался, земля и мешки с песком на месте. Видно было, что строили на совесть, с расчётом на прямые попадания.

— Коржиков, тащи лопаты из машины, — распорядился Антон, оценивающе глядя на завал. — Будем расчищать. Громов, Ковалёв, вы тоже берите инструмент. Работы на всех хватит. Тут кубов пять земли навалено, не меньше.

— Есть, товарищ капитан! — отозвались парни.

— И ломы захватите, — добавил я. — Там брёвна могут быть. Их лопатой не уберёшь.

Работали мы часа полтора, а может, и больше, время пролетело незаметно, пока не расчистили вход. Земля была мёрзлая, схваченная ночным морозцем, местами смешанная с вязкой глиной, лопаты звенели о камни и обломки кирпичей. Пот прошибал, несмотря на прохладный весенний воздух. Гимнастёрки скинули, работали в одних гимнастерках. Антон полез первым, светя трофейным немецким фонариком «Pertrix».

— Егор, иди сюда! — послышался его голос из глубины, гулкий, с эхом. — Тут вполне можно жить! Блиндаж целый! Даже лучше, чем я ожидал!

Я протиснулся следом за ним, пригибаясь в низком входе. Блиндаж был глубокий, метра три-четыре под землёй, с мощным перекрытием из брёвен диаметром сантиметров двадцать и накатом из брёвен потоньше. Внутри пахло сыростью и плесенью, затхлостью, но стены держались крепко, нары на месте, двухъярусные, даже печка-буржуйка стояла в углу, сваренная из листового железа, с трубой, выходящей наружу. На полу валялись какие-то старые бумаги, пожелтевшие от сырости, окурки, пустые гильзы от винтовочных патронов, обрывки каких-то писем.

— Надо только просушить да печку проверить, трубу прочистить, — сказал я, оглядываясь и ощупывая стены. — Но в целом жить можно. Человек пять-шесть разместятся свободно. А если нары достроить, на всю длину стены, то и все восемь влезут.

— Дрова найдём, — кивнул Антон. — Вокруг полно обломков. Балки, доски, всего навалом.

— Только сырые они все, — заметил я. — Надо где-то сухих раздобыть для растопки. Без растопки не разожжёшь.

— Не переживай, — успокоил Антон. — Найдем.

Через пару часов тяжёлой работы, когда руки уже гудели от усталости, мы расчистили весь завал хода сообщения и смогли осмотреть все уцелевшие блиндажи. Их оказалось пять. Два из них, более просторные, метров по пятнадцать квадратных, и с отдельными отсеками, перегороженными брезентом, использовались, наверное, штабом дивизии или, может быть, полка. Там даже столы остались, самодельные, сколоченные из досок, какие-то ящики и разбитый полевой телефонный аппарат.

— Смотрите, здесь же целый штаб был, — сказал Громов, озираясь вокруг.

В трёх других, поменьше размером, квадратных метров по восемь-десять, скорее всего квартировалась часть личного состава штаба. Тот, в который мы проникли в первую очередь, был наверняка командирский, и его было проще всего привести в порядок. По большому счёту, надо было навести в нём порядок и хорошо протопить, чтобы он просох. Вымести мусор, проверить нары на прочность, заделать щели паклей или мхом, если найдём.

— Антон, смотри, — показал я на брёвна перекрытия, светя фонариком. — Видишь, трещин нет? Значит, прямых попаданий тяжёлыми калибрами не было. Это важно. Конструкция надёжная, не просядет.

— А вот здесь подгнило немного, — заметил Антон, ковыряя ножом одно из брёвен. — Но это не критично. Главное, чтобы перекрытие держалось.

Скорее всего, ходы сообщения разрушились уже после ухода дивизии с этих позиций. Они много раз бывали под огнём, но их каждый раз восстанавливали. А когда дивизию вывели, некому стало следить, и талые воды, дожди сделали своё дело. Борта траншей поплыли.

Но для меня это всё не имело никакого значения. Главное, что эти пять блиндажей можно быстро привести в порядок и на первых порах разместить человек тридцать. А может, и больше, если потеснимся.

— Рядом есть ещё блиндажи, — показал я Антону. — Вон там, метрах в пятидесяти. Они в более плачевном состоянии, один провалился совсем, но три или четыре из них вполне можно за два-три дня тоже отремонтировать и устроить в них баню, общую кухню-столовую и каптёрку. И что-то типа блиндажа для занятий и бытовки в одном лице. Знаешь, как в учебке красный уголок делают.

— То есть по армейским меркам разместить более-менее, как положено, целый взвод, — кивнул Антон.

— Именно. Причём с минимальными затратами. Основное уже построено, надо только восстановить.

Естественно, моё предложение было принято на ура. Была оперативно сколочена комсомольско-молодёжная бригада в составе двадцати девяти человек из одной из уральской группы. Я был тридцатый. Всю вторую половину тридцатого марта и весь день тридцать первого двадцать девять уральских добровольцев в поте лица трудились над оборудованием расположения бригады в найденных мною блиндажах. Работали с утра до темноты, не разгибая спины, только на обед делали короткий перерыв.

Распределили обязанности сразу. Одна группа занималась расчисткой и ремонтом блиндажей, другая заготавливала дрова, третья носила воду с Волги для приготовления пищи и стирки, четвёртая искала в развалинах всё, что может пригодиться: доски, листы железа, гвозди, проволоку, куски брезента. В руинах можно было найти много полезного, если знать, где искать. Но во время поисков соблюдали осторожность и туда где не было указателей об отсутствии мин, не лезли.

Громов с Ковалёвым взялись за ремонт печей. Оказалось, что Громов в мирной жизни не только слесарем был, но и печником подрабатывал.

— Сейчас разберём, прочистим, трубы проверим, — сказал он, осматривая буржуйку. — Главное, чтобы не дымила. А то задохнёмся тут все.

Нашли в развалинах несколько листов кровельного железа, из которых Громов склепал новую трубу для одной из печей, старая прогорела насквозь. Остальные печки на удивление оказались в приличном состоянии, только прочистить требовалось.

К вечеру первого дня все пять блиндажей уже протапливались. Дым валил из труб, внутри становилось суше и теплее. Сырость отступала, стены начинали просыхать.

Тридцатого нам до самого вечера помогали Антон и Коржиков. Антон таскал брёвна вместе со всеми, чинил нары, проверял крепость перекрытий. Коржиков таскал воду, найденные материалы и дрова.

— Егор, у вас тут получается настоящий военный городок, — заметил Антон, осматривая к вечеру результаты работы. — Молодцы ребята, работают без понуканий.

— Они понимают, что для себя стараются, — ответил я. — Жить же здесь нам. Поэтому и стараются.

Тридцатого нам до самого вечера помогал Антон и Коржиков, а потом они убыли опять в нашу дивизию. Что-то где-то щелкнуло, и по капитану Дедову было принято такое устраивающее его решение.

— Егор, держись тут, — попрощался Антон, обнимая меня на прощание. — Связь думаю наладим. Не пропадай.

— Спасибо, Антон. За всё спасибо. Выручил. Без тебя бы не справился так быстро.

— Да брось. Мы же товарищи. Фронтовые братья. А это дороже всего.

Коржиков молча пожал мне руку, крепко, по-мужски. Слов не надо было, всё и так понятно.

Рано утром первого апреля я должен был приступить к исполнению своих обязанностей инструктора горкома партии, а ребята должны были получить какой-то участок для расчистки его от развалин. Поэтому трудились мы ударно, не жалея сил. К вечеру тридцать первого все пять блиндажей были приведены в относительный порядок, печки прочищены и протоплены, нары отремонтированы.

Вечером тридцать первого мы вручную расчищали проезд к нашему расположению от трамвайных путей которые расчишаются в первую очередь. Надо было сделать так, чтобы могла проехать хотя бы полуторка. Убирали кирпичи, обломки балок, куски бетона. Работа была тяжёлая, спины ныли, руки стёрли в кровь, даже через рукавицы, которыми нас оснастили.