Большая часть партийной карьеры товарища Андреева прошла в Сибири и на Дальнем Востоке. Туда он попал сначала в двадцать первом году как командир Красной Армии, а после окончательного окончания Гражданской войны стал партийным работником. В Сталинград его перевели в конце тридцать седьмого.

Единственный раз, когда у Андреева как у делегата одного из партийных съездов была возможность оказаться в одном помещении с вождями и, возможно, напомнить о себе, оказался не реализован. Притом по банальнейшей, ни от кого не зависящей причине: у Виктора Семёновича приключился острый аппендицит, и по этой причине он не участвовал в работе главного партийного форума, пролежав всю его работу в больнице, и медицинские документы это подтверждали.

То, что его линия поведения была верной, он понял почти сразу же. Допросов с пристрастием, изнурительных, многочасовых, с стоянием у стены и лишением сна, избиений, оскорблений и требований сделать какие-то признания, ему избежать не удалось, таковы были суровые правила игры. Но следователи, что называется, делали это без особого энтузиазма и огонька, просто обрабатывая «клиента» как положено, для галочки. Били методично, но без ожесточения. Задавали вопросы, но не требовали невозможного. В их глазах он был мелкой рыбёшкой, не представлявшей большого интереса, и они просто отрабатывали план, выполняли своеобразную норму.

Но настоящим откровением стал для него день, когда в военкомате, куда он явился сразу после начала войны, ему вежливо, но твёрдо отказали в отправке на фронт. Ветерану Гражданской, человеку с боевым опытом, сказали, что его знания и организаторские способности куда нужнее в тылу. Именно тогда Виктор Семенович с холодком в душе понял, что некоторые товарищи наверху о нём не забыли.

А когда пришла телефонограмма с прямым указанием из Москвы немедленно ехать в разрушенный до основания Сталинград и занять должность второго секретаря горкома, он окончательно убедился: его не только помнят, но и дают ему новый и, он чувствовал, последний шанс.

Если он оступится, не оправдает возложенных ожиданий, не проявит той твёрдости и усердия, которых от него ждут, то расплата за это будет самой безжалостной и окончательной.

Несмотря на прошедшие четыре с лишним года со времени его ареста, в сталинградских обкоме и горкоме оказалось несколько сотрудников, помнивших его и, что удивительнее, сохранивших к нему хорошие отношения. Один из них, работавший тогда и сейчас в секретариате обкома, рассказал по большому секрету:

— Ты, Виктор Семенович, даже не представляешь, как Алексей Семёнович за вас бился. Письма в Москву писал, в НКВД обращался, доказывал, что дела сфабрикованы. Берия сам ваше дела просмотрел, представляешь? И распорядился пересмотреть. Так что ты товарищу Чуянову жизнью обязан, можно сказать.

Сопоставив даты, Андреев понял, что именно это было тем камешком, который решил его судьбу на весах жизни и смерти. Чуянов спас его. Сознательно или нет, но именно его действия вытащили Виктора Семёновича из мясорубки тридцать восьмого года.

Зная теперь в полной мере о цене его возможной, даже не ошибки, а скорее недостаточного усердия с точки зрения тех, кто сейчас занимает высокие кабинеты в Москве, Виктор Семёнович тем не менее был внутренне спокоен. Тот страх, что грыз его на Лубянке, сменился холодной, расчётливой решимостью.

Он был уверен, что фатальных промахов у него не будет. Он знал систему изнутри, понимал её законы и умел в ней выживать. И, говоря высоким партийным слогом, он был полон решимости оправдать высокое доверие партии и правительства, всего советского народа, а самое главное, лично товарища Сталина.

Поэтому интересу Чуянова, проявленному к протезу Георгия, который, по его мнению, был совершенно закономерным и естественным, он внутренне обрадовался, но виду не подал. А по реакции самого Хабарова, по тому, как тот старался скрыть своё волнение, Андреев понял, что у того есть ещё какие-то, куда более интересные предложения.

Молодой человек явно горел желанием что-то сказать, предложить, но сдержался, ожидая подходящего момента.

Наладить производство нашего протеза в Сталинграде, наверное, не сложно, особенно если временно отказаться от использования дюралюминия. Тем более что, если мне не изменяет память, эта проблема будет в СССР решена ещё до конца войны. Да и не надо сбрасывать со счетов огромное количество разбитой и уничтоженной немецкой техники, оставшейся в Сталинграде и окрестностях. А там этого самого дюраля очень много.

Это, конечно, хорошо, но карьеру на этом не сделаешь, а мне надо как можно быстрее проявить себя и начать быстро двигаться по служебной лестнице Советского Союза. А для этого надо придумать что-то такое, что вполне по силам продвинуть, опираясь только на не очень большие силы самого Сталинграда, и достаточно быстро.

Идей у меня было несколько. Первая, самая очевидная, это организация производства сборных железобетонных конструкций. Но для этого нужны заводы, оборудование, квалифицированные кадры. Всё это есть, но надо время на восстановление. Вторая идея, использование трофейной немецкой техники для восстановительных работ. Бульдозеры, экскаваторы, тягачи. И небольшие по сути усовершенствования.

Немецкой технике, особенно разбитой и сожжённой море. Часть можно отремонтировать и переделать. Но опять же, нужны специалисты, запчасти, горючее.

Но когда я вышел из медпункта, пока осталась одна идея: крупнопанельное домостроение.

К этой идее я склонился только из-за того, что знал эту технологию на отлично и мог дать грамотную консультацию любому и на любой вопрос. Я помнил все ГОСТы, все СНиПы, все технологические карты. Помнил, как развивалось панельное домостроение в СССР, какие были ошибки, какие достижения. И самое главное, я знал, что еще до войны в Союзе были эксперименты с быстровозводимым жильём. А в сорок восьмом займутся этим конкретно. Почему бы не опередить историю на два-три года?

Также мне отлично известна историю этого вопроса за рубежом. Во время учебы в строительном институте Сергей Михайлович однажды делал большой доклад на эту тему и я его вспомнил слово в слово и ту гору литературы, которую перелопатил. За это наградой был автомат на экзамене.

И пока я медленно и с расстановкой поглощал в столовой свой завтрак, то продумал всё до мелочей и даже сделал кое-какие наброски на бумаге из своей полевой сумки.

Крупнопанельное домостроение, это революция в строительстве. Быстро, дёшево, массово. Именно то, что нужно Сталинграду. Город разрушен, людям негде жить. Восстанавливать всё кирпич за кирпичом, это годы. А панельные дома можно ставить за месяцы.

Конечно, есть проблемы. Нужен завод для производства панелей. Нужны краны для монтажа. Нужны рабочие, знающие технологию. Но всё это решаемо. Завод можно организовать на базе одного из цехов тракторного. Краны есть, и в достаточно большом количестве, но почти на все повреждены в той или иной степени. А рабочих можно обучить, это не так сложно.

Я достал карандаш и начал набрасывать схему. Завод панелей. Цех формовки. Цех армирования. Склад готовой продукции. Площадка монтажа. Краны. Транспорт.

Цифры сами всплывали в памяти. Один завод мощностью пятьдесят тысяч квадратных метров в год. Это примерно десять пятиэтажных домов на сто квартир в каждом. Тысяча квартир в год. Для начала неплохо. Конечно я мог уже и ошибаться с точностью цифр, все таки Сергей Михайлович этим делом занимался на заре своей строительной карьеры, но в любом случае не очень. Да это было и не принципиально.

Конечно, в 1943 году такие мощности недостижимы. Но можно начать с малого. Для начала один-два дома. Отработать технологию. Обучить кадры. А потом масштабировать.

Я закончил набросок, сложил листы и убрал их в свою полевую сумку. Так что к уже знакомой двери кабинета Виктора Семёновича я подошёл с готовым и продуманным предложением. Оставалось только правильно его преподнести, убедить, что это не фантазии, а реальный, осуществимый проект.