Нет, все-таки ему пришлось подумать о ней всерьёз, но как хорошо, что тогда его сватовство не удалось, как хорошо, что он не выдал её за Ибрагимбека. Ни к чему было родниться с конокрадом. Залез бы мужлан на трон мангытов. А что было бы с до­черью, это нисколько его не волновало. Он просто отмахнулся от неё.

Иначе думал Мукумбаев. В большой тревоге, полный беспокой­ства, он глухой ночью выехал из Кала-и-Фатту по джелалабадской дороге. Он решил во что бы то ни стало разыскать Монику. Мудрец и политик, он понимал, что принцесса она или не прин­цесса, но доставит всем немало хлопот.

Под мерное покачивание в седле он вспоминал её такой, ка­кой она предстала перед ним. И не редкая красота девушки пора­зила его тогда. «Совсем она не такая беспомощная, невинная овеч­ка! Инглизы знают, что делают, играя с куколкой!»

Он был очень умный, очень осторожный, очень прозорливый царедворец — этот купец Мукумбаев. Ошибался он лишь в одном: думал об инглизах, о восточном фашизме, о Пир Карам-шахе, об Англо-Индийском департаменте, о странной экономке пешаверского бунгало, о самом хозяине бунгало. Столько мыслей копошилось в его мозгу — но он совсем упустил из виду Ага Хана, и это сбило его со следа.

Да и мог ли многоопытный коммерсант и государственный дея­тель,  предпринявший  миллионную торговую операцию  по  снабжению всех сил антисоветской контрреволюции оружием и амуни­цией на Среднем Востоке, уделить значительное место в своих рядах какой-то девчонке, пусть неглупой, пусть вышколенной Своими наставниками из Англо-Индийского департамента.

С точки зрения Мукумбаева, саму Монику теперь, когда поли­тическая акция в Лиге Наций сорвалась, лучше превратить в товар, которому, правда, немалая цена на любом азиатском и аф­риканском невольничьем рынке. Моника, став товаром, лишится своей воли и права распоряжаться собой.

«Цена девице,— раздумывал полномочный министр, когда об­стоятельства его вынуждали вспоминать о Монике,— в портах арабских княжеств Персидского залива тысяч тридцать, а с её белой кожей и саманными волосами и все пятьдесят, может быть, И больше. На том и порешим. А переправить её на Бахрейн или даже в Оман проще простого. И от ненужных осложнений изба­вимся и прибыли свои приумножим».

При всем размахе международной своей деятельности серебролюбец и скупец Мукумбаев оставался азиатским торгашом, ни­чуть не брезгующим мелкими, весьма небезвыгодными операциями с живым товаром. Да и с точки зрения корана и шариата купля и продажа невольников является вполне законным, пристойным делом.

Но мог ли Мукумбаев даже в мыслях представить, что возмез­дие придет к нему именно по коммерческой линии, и что «товар», девчонка, рабыня заставит его понести огромные убытки и приве­дет к краху его весьма почтенного предприятия.

                                                                   Кто знает лекарство   от   заболевания,

                                                                   име­нуемого алчностью?

                                                                                        Кей Кавус

                                                                   Сорок    разбойников  не  могли

                                                                   ограбить одного голодранца.

                                                                                  Насреддин Афанди

В пучину изумления и океан недоумения погрузился Началь­ник Дверей господин Абду Хафиз при виде Молиара. Уезжал он из Кала-и-Фатту вороной, а предстал сейчас на пороге павлином е радулкным веером хвоста.

Тогда, темной предрассветной порой, в серой дервишеской мирке тайком Молиар покидал эмирский дворец после памятного разговора с Бош-хатын. Воровски провожал его Начальник Дверей в конюшенный двор, выбрал ему невзрачного конька и даже не обернулся на прощание, когда заскрипели створки ворот. Мо­лиар исчез, и Бош-хатын не вспоминала о нем, будто его и не было.

А сейчас Хаджи Абду Хафиз шагал, постукивая посохом, через всю анфиладу залов дворца и с важностью, подобающей Началь­нику Дверей, провожал Молиара, но уже не того потаенного полу­монаха, иолукоммерсанта, жалкого базарчи с суетливыми глазами и с уклончивой какой-то внешностью. За Начальником Дверей шел, нет, шествовал совершенно новый Молиар, их дородство ку­пец, коммерсант Молиар, доверенное лицо их высочества, самой эмирши госпожи бегим Бош-хатын. Внешне этот Молиар даже не походил на того Молиара, прозвище которого — Открой Дверь — неведомыми путями проникло во дворец Кала-и-Фатту.

Нет, теперь перед Ишикочем предупредительно распахивали двери и махрамы — стражи, и гулямы — прислужники, и приврат­ники, и стражники, и даже собственноручно сам всемогущий це­ремониймейстер Начальник Дверей.

В лоснящемся атласном цилиндре, в превосходно сшитом фра­ке с розочкой в петлице, в брюках с дипломатической складочкой, в лаковых ботинках с белыми замшевыми гетрами на черных круглых пуговичках, с фунтовой золотой цепочкой поперек атлас­ной жилетки господии Молиар являл собой некоего визитера с дореволюционной открытки «Христос воскрес!». Не хватало у него роскошного, отделанного золотым орнаментом фарфорового яичка, с коим чиновники Российского политического агентства в Бухаре наносили в старое доброе время праздничный визит госпоже бе­гим Бош-хатын в Бухарском арке. Но из всего этого «комильфот-ного» великолепия выглядывала все та же опухлая, плохо выбри­тая физиономия с кустистыми чернущими бровями и с теми же суетливыми глазками, которые подозрительно зыркали по сторо­нам и настороженно следили за двумя сансами — конюхами, сгибавшимися под громадными подносами с европейскими дарами. Разнообразие их и богатство наглядно демонстрировали, на­сколько успешно господин Молиар выполнил свою высокую мис­сию в Европе.

И выслушанный госпожой Бош-хатын доклад представлял со­бой образец деловитости и обстоятельности, успехов и благополу­чия. Дары и сувениры произвели весьма благоприятное впечатле­ние. Удовлетворение Бош-хатын выразилось в том, что дастархан, расстеленный для Молиара по поводу его прибытия, превосходил обилием и разнообразием все, чего можно было бы пожелать,

— Привез? — спросила Бош-хатын.

— Что?

— То, чем можно подмаслить... тех в Москве.

— О госпожа мудрости, разве я мог вести на поводку верблюдов с…

—Проклятый! Значит, ты ничего не сделал, болтун! — она говорила зло, хрипло.

Хихикнув, Молиар извлек из глубины кармана бумажник. Медленно, с ужасной важностью он раскрыл его и двумя пальцами вытащил сложенный вчетверо лист бумаги. Разворачивал он его и разглаживал целую вечность. Бош-хатын при всей своей грузности, кряхтя, подпрыгивала на бархатных подушках с живостью семилетней девочки и нетерпеливо покряхтывала.

— Извольте прочитать! — напыжился важно Молиар.— Читай­те доверенность!

— Что здесь написано, сын греха? — Бош-хатын с вожделением гладила пальчиками дорогую шелковую венелевую бумагу, кото­рая гак приятно хрустела в руках.

— «Доверенность»!

—Доверенность?

— Доверенность госпожи эмирши, мадемуазель Люси д'Арвье ла Гар,— отобрал небрежно бумагу Молиар.— Но, но! — остановил он Бош-хатын, попытавшуюся вырвать у него из рук документ.— Эта доверенность ничего не стоит еще без одной подписи. Реши­тельно ничего.

— Проклятый бездельник! Опять! Какая подпись?

— Не подвергайте свое драгоценное сердце треволнениям, гос­ложа. Вам ничего не стоит получить то, что изменчивая судьба домешала мне, скромному смертному.

Да, Молиар не мог и здесь не побалагурить.

— Как? Какая судьба?

— Хлопните в ваши уважаемые ладошки и повелите привести сюда ее высочество принцессу Монику-ой. И пусть отнесутся к ней со всем вниманием и почтительностью, ибо от неё теперь зависит всё. Ей дано раскрывать и закрывать. Ференги, крючкотворы, адвока­ты, юрисконсульты определили  и  постановили:  на доверенности необходимы  четыре подписи:  господина  эмира — она  вот,  ваша, госпожа,— она есть, и... госпожи Люси! О, сколько усилий и уме­ний стоило мне заполучить её, прошу не забыть нас своими мило­стями! И подпись госпожи Люси мы имеем. И, наконец, необходи­ма подпись девушки Моники, принцессы. Зовите Монику! Но что с вами?