—  Сели. Что прикажете?

—  Слушай ты, господин ловкости, что я тебе скажу. Вот возь­ми это «дору»,— она вытащила из-за пазухи маленькую кожаную ладанку.— Говорят, чумазая принцесса  страдает   желудком.   Не слыхал? Опять мотаешь башкой. Так вот я тебе говорю. Болеет твоя принцесса. Возьми это «дору», хорошо помогает. Отдай «дору» ей и скажи, чтобы с водичкой выпила. Сразу полегчает.

—  Прикажете, госпожа, передать от вас салам и благослове­ние?

—  Нет-нет!

Она сказала это «нет-нет» таким тоном, что Молиару сдела­лось не по себе.

—  Но смотри! Отдай лекарство в собственные руки, и чтобы при тебе выпила. Бери у неё подпись, садись на лошадь и не меш­кай. А если не подпишет, все равно незамедлительно возвращай­ся. Неважно, что не подпишет, лишь бы лекарство выпила.

—  Подписи не надо? Я же еду за подписью.

—  Тебе я сказала. Убирайся из Мастуджа сейчас же!  Когда вернешься, получишь еще тысячу «всадников».

—  Две тысячи!

—  Ладно. Только поскорей возвращайся.

«Проклятая старуха читает в мыслях. Осторожно!» — думал Молиар. В первое мгновение он ке понял, чего хочет Бош-хатын, во когда понял, судорога свела ему горло, и он долго не мог выговорить ни слова. И к лучшему. Нельзя, чтобы старуха заметила его гнев и отвращение, Надо держать себя в руках. Он пролепетал:

—  Очень дорогое лекарство! Пятьсот.

—  Какой еще задаток? Лекарство-то мое.

—  Лекарство-то ваше. А лечить-то мне придется. За такое де­ло задаток обязательно,

—  Ой, хитрец!

—  Пятьсот!

—  По рукам.

Ударили по рукам. Совсем так, будто Молиар продавал на кишлачном базарчике мешок гороха, а Бош-хатьш покупала.

Но рука Бош-хатын оказалась длиннее, чем мог вообразить Молиар. Выпроводили его из Кала-и-Фатту быстро. Рука же эмир­ши в виде того самого охранника с ржавой бородеикой, человека, похожего на пень, корявый, омерзительный, отныне держала его за шиворот в его путешествии от самых ворот дворца через все бесчисленные перевалы, переправы, мосты и овринги до самого селения Мастудж. «Рука» не отставала, «рука» не спускала с Молиара глаз.

Все продумала, предусмотрела Бош-хатын. Она воображала, что сумела раскусить Молиара, распробовать его на вкус, на цвет, запах. Могла ли она даже на секунду заподозрить, что этот про­стоватый, наивный базарный хитрец на самом деле раскусил её. Он узнал, кто самый опасный враг Моники.

Молиар впал в ярость, но не слепую, дикую, а в ярость рас­четливую, беспощадную. Если бы только он имел возможность, то самое желудочное «дору» он, конечно, без колебаний подсыпал бы самой Бош-хатын. И возможность такую Молиар имел. Но, боже правый, тогда он не сумел бы живым убраться из Кала-и-Фатту. И что сталось бы с Моникой?

Пятясь и низко кланяясь, оп удалился из покоев госпожи эмирши, поспешил к себе. Сняв фрак, облачился в одежды, более подходящие для восточного путешественника, и в сопровождения Человека-пня пустился в далекий путь.

А так как ходили слухи, что Ибрагимбек под давлением прави­тельственных войск попытался из Каттагана проникнуть со свои­ми локайцами через Гиндукуш в Бадахшан, Молиар решил ехать ие по прямой, а сделать, как он выразился, небольшой, в двести верст, крюк через Каттагап и долину у подножья снежного гиган­та Тирадж-Мир. Из памяти Молиара не изгладились еще разго­воры о том, что эмир Алимхан собирался выдать Монику за сво­его главнокомандующего-конокра-да. «Так или иначе этому не бывать,— думал Молиар.— Такие звери тоже могут болеть желу­дочными коликами».

И могла ли Бош-хатын вообразить, что она сама помогла «ца­рю хитрецов» в осуществлении его планов. А он ехал на своем отличном коне и торжествовал вслух: «Ну, теперь, девочка, ты будешь у меня принцессой! Я сделаю из тебя настоящую принцессу, моя Моника! И самую богатую в мире принцессу!»

Совсем забыла Бош-хатын про документы кызылкумских ис­следований, так долго пролежавшие без пользы в сейфе швейцар­ского банка. Вернее, не забыла, а просто в силу несколько упро­щенных своих взглядов на сущность капиталов и богатства она не знала, что какие-то исписанные бумажки могут представлять ценность. Она ужасно удивилась бы, узнав, что простак и твердая башка купчишка Молиар провел её за нос и нашел способ изъять гигантские ценности из Бухарского центра. Ну что ж! Документы и отчеты геологической разведки в Кызылкумах, находившиеся в банковском сейфе, бесспорно являлись собственностью некоего русского горного инженера, и достаточно было заявителю назвать шифр и оплатить накопившуюся за девять-десять лет пошлину, чтобы банк выдал их по первому требованию. И подпись, постав­ленная Молиаром, и предъявленный им шифр были признаны подлинными, а пошлина оплачена сполна.

Наступил момент, когда маленький самаркандец мог распоря­диться кызылкумскими документами как ему заблагорассудится.

                                                              Отведал    сладкого,    готовься  к   горькому.

                                                                                           Беруни

И все же разговор произошел.

Как ни отвиливал Молиар, как он ни прятал глаза, но доктор Бадма и Сахиб Джелял все-таки поймали его.

—  В чем дело? — спросил Сахиб Джелял, и тон его не сулил ничего хорошего. Молиар понимал это, и мгновенно лицо его сде­лалось серьезным. Он сразу же пошел в открытую:

—  Я здесь, и вы меня видите. Но я здесь не за тем, о чем вы думаете. Я тихо, спокойно пришагал сюда из Самарканда.  Каких-нибудь шестьсот-семьсот верст, да еще перешел границу. Конеч­но, не верите. Но послушайте. Вы знали вечно пьяного, накурив­шегося анаши    Ишикоча— Открой    Дверь, которого    вы нищим, обездоленным, умирающим с голоду подобрали на афрасиабской дороге, накормили, пригрели, приласкали. И вы сделали это, бо­же правый, из самых благородных побуждений. Доктор, наверно, не знает, что вы вытащили меня за уши из ямы. И я никогда этого не забуду. Вы, Сахиб, знали меня другим — молодым, энергич­ным, простодушным, носившимся с грандиозными планами, как с писаной торбой. Вы знали меня, когда мне — рыцарю Удачи — заглянула в глаза эта капризная дама. Я держался обеими рука­ми за богатство волшебной Голконды, даже когда это слюнявое высочество, господин эмир, лебезил передо мной и готов был в ножки поклониться мне, без ложной скромности скажу, гениаль­ному инженеру.    Что только не делал   он, чтобы    меня улестить. Готов был и жен всех мне отдать. Да, я был всесилен. Я наслаж­дался собой. Я мог завоевать    мир, я мог диктовать    свою волю людям. Я держал золото полными    пригоршнями, а золото говорит, его слушаются. Властелин мира тот, чье золото! Все свои мо­лодые годы я тянул, точно вол, ярмо, скитался по барханам и со­лончакам. Отказывал себе в самом необходимом. А найдя золото, добился всего. Да, да, всего. Я нашел такое, что и не приснится, я открыл такое... Мало — открыл! Уговорил эмира разрабатывать месторождения. Все делалось первобытно, варварски, руками ра­бов и каторжников. Но прибыли оказались потрясающими. Я мог по плечи засунуть руки в золото, я мог купаться   в золоте.   В од­ночасье я сделался миллионером. И... вдруг все рухнуло. Револю­ция обрушилась...    Раздавила    эмира... меня...    Я лишился сразу всего, почти всего. Пришлось    бежать из Бухары.    Что было де­лать? Идти наниматься к господам товарищам? Жить по продкарточке мне, властелину миллионов!   Нет, тысячу раз нет!   Я ушел в тень, спрятался.    Я потерял человеческий    облик, сделался ни­щим, дервишем. Я дышал пылью дорог, пил воду из канав, поды­хал... Вы меня приютили, протянули мне руку, вытащили из гря­зи. Но... золото жгло мне мозг. У меня оставался шанс, боже пра­вый. Пусть я уже старик, но я еще многое могу. И я запер ворота вашей курганчи, отдал ключ  от замка   вашей  любезной тетушке и... кинулся за вами! — И он шлепнул себя ладошкой по морщи­нистому лбу.— Все планы,  маршруты,  месторождения здесь. От­личная память! Все в сохранности. Будто и не прошли многие го­лы. А эмир? Ему золото давай. Ради золота пойдет на всё. Он знает меня, не забыл. Потому я здесь.