Так вот куда она клонит. Своими холеными, белыми руками она замыкала круг над головой Гиппа, принуждала его описать кривую в  политике.  У  розы  кроме  аромата  есть еще  и  шипы.

Мистер Эбенезер понимал, что мисс Гвендолен права. Истый сын Альбиона, он сам знал, сколько бобов в пяти штуках. Знал также, что феодалы, вожди племен, мелкие князьки отказыва­ются теперь от междоусобиц и берутся за оружие против колониа­лизма. Восточные владетели выряжаются в одежды борцов за интересы масс и разыгрывают из себя освободителей. Даже эмир бухарский в своих воззваниях сулит своим бывшим подданным какие-то свободы. Прямолинейные империалистические вояки, по­добные Пир Карам-шаху, делаются лишь помехой. Из-за таких, как он, всюду ненавидят англичан. Когда английские войска Денсервилля покидали Иран, персы показывали им голые зады. Европейцу в пробковом шлеме нельзя появиться на кабульском базаре. Камнями зашвыряют.

 Мистер Эбенезер еще глубже втиснулся в кресло. В тени от высокой спинки белела его плешь. Гвендолен уже не раз заставляла его менять, и притом круто, планы против его воли. Это неприятно. Он имеет солидную подгфтрвку, отличные познания в истории, языках, религиях, этнографии Среднего Востока и Северо-Западной Индии, многолетний опыт, связи — то есть обла­дает буквально всем, что полагается иметь чиновнику имперской службы, всем, кроме знания жизни народа, среди которого ему, приходится жить и работать. Но скорлупа традиций и сословных предрассудков отгораживает его от мира. И вдруг его «экономка», его, по существу «домашняя прислуга» мисс Гвендолен словно чайной серебряной ложечкой (в который уже раз) стукнула по яйцу и разбила скорлупу. Скорлупа разбилась с треском, и... мистер Эбене­зер Гипп вылупился. У него хватило юмора представить себя непривлекательным, мокрым цыпленком. Он предпочел проглотить обиду. На него иногда, в кризисные моменты, находило подлинное озарение, помогающее спасать голову и карьеру. Но ему претило, что музой вдохновения оказывалась в такие отчаянные минуты Гвендолен. Он презирал умных женщин. И тем горше делалось столько прослужившему, заработавшему в проклятом индо-станском климате лысину и болезнь печени.

— А  теперь   решим   с   девицей,— сказала   мисс   Гвендолен.— Господин Ага Хан всерьез заинтересовался нашей воспитанницей. Он вздумал сыграть на сентиментальности наших европейских по­литиков. Бухара   и Бадахшан   где-то рядом. Бухарская ли, бадахнанская ли принцесса, кто там разберет. Ага Хан пожелал пока­зать её в Женеве. Такой козырь упускать нельзя. Для болтунов в Лиге Наций — отличный повод поинтриговать. Французы вцепятся в принцессу. С помощью её мамаши-француженки они наделают шума. Нам это на руку.

Самоуверенность, с которой Гвендолен бралась разрешать са­мые запутанные вопросы, подавляла мистера Эбенезера Гиппа. А тут еще ошеломляющая индийская духота, влезающее жаркими лучами в щели меж занавесами солнце, азиатская, давящая на воображение богатейшая гамма красок драпировки, шум и моло­точки в голове от всего выпитого в изобилии за столом во время торжественного приема, чувственные, откровенно эротические ста­туи индийских богинь и вовсе притупили его способности мыслить логично.

Мистер Эбенезер Гипп все же вставил несколько слов:

—  Наша принцесса... воспитанница не на шутку заинтересовала господина Живого Бога. Пусть женится  на  Монике. И тогда — черт побери — повод для ссоры отпадет. Эмир поцелуется, обни­мется с Ага Ханом. Прочный альянс между Бухарским центром к агахановскими банками! Родство финансовое!

—  Раз Ага Хан вздумал   взять   нашу   пансионерку   с собой в Европу, он смотрит на неё серьезнее, чем  на  обычную прихоть. Вы же говорите, что Ага Хан связал её имя в присутствии всех немаидитских старейшин с Бадахшаном. Мы поддержим... Назовём ли мы её принцессой, правительницей, царицей, невестой или женой Живого Бога... При всех условиях с ней легче иметь дело, чем с самим Ага Ханом... Капризный, вздорный и к тому же могущественный человек! Но... посмотрим. Моника же будет де­лать то, что мы ей прикажем... А Бадахшанское буферное госу­дарство необходимо Британии в любом случае. Это и стена, отгораживающая Индию от большевизма, это и плацдарм для похода на большевиков.

Оставалось восхищаться, с каким изяществом Гвендолен — этот Дизраэли в юбке — обошла все препятствия и пришла к финишу.

Поздно вечером, когда мистер Эбенезер уехал в город, мисс Гвендолен четким, бисерным почером написала:

«Благодарение господу, мой шеф, мистер Гипп, принял пра­вильные решения». Далее подробно рассказывалась, и притом очень деловито, суть этих решений.

Скромной экономке бунгало в далеком Пешавере не полага­лось направлять какие бы то ни было рапорты и донесения в ве­домство, к которому относился Англо-Индийский департамент. Но мисс Гвендолеп отнюдь не возбранялось посылать любимому дяде сэру Безилю очень обстоятельные письма. Дядя, естественно, ин­тересовался не тем, что его умненькая племянница подавала к ленчу джентльменам в пешаверском бунгало, а тем, что означен­ные джентльмены говорили за накрытым ослепительно белой на­крахмаленной скатертью столом в дружеских и деловых беседах.

Но мисс Гвендолен не написала ничего лишнего. Она не хотела чем-либо повредить неуклюжему, непроницательному мистеру Эбенезеру Гиппу, и не приписывала себе в заслугу новые планы, возникшие в ее прелестной головке. Она знала, что в их отвественном и довольно-таки консервативном ведомстве очень легко испор­тить свою деловую репутацию не бездействием или ошибками, а попытками проявить инициативу и сделать сверх того, что преду­смотрено параграфами инструкций.

Она писала осторожно, выгораживая Эбенезера Гиппа. В планах своей личной жизни мисс Гвендолен уделяла ему кое-какое место в будущем, конечно, если в карьере его не произойдут не­желательные изменения. Она очень убедительно обрисовала в своем донесении опрометчивые поступки «небезызвестного» Пир Карам-шаха. Он далеко не идеальный офицер в местных услови­ях. Он слишком полагается на «всадников святого Георгия». Здесь он не знает удержу. Плохое знание языков и обычаев Северо-За­падных провинций выдает его с головой.

Гвендолен было отлично известно, что скуповатые ее руково­дители в Лондоне не любят, когда легкомысленно распоряжаются пресловутыми «всадниками» — золотыми соверенами, на  которых изображен святой Георгий, поражающий копьем дракона. Гвендо­лен знала, чем легче всего испортить репутацию мистера Пир Ка­рам-шаха, осмелившегося пренебречь ее расположением.

                                                    Подобные люди овладеют влиянием лишь потому,

                                                    что они умеют извлекать выгоду из той самой

                                                    свободы, которую ненавидят.

                                                                           Стендаль

Вряд ли, пускаясь в путь на поиски прокаженной девушки из Чуян-тепа,  мудрец  и  путешественник Мирза  Джалал,  более  из­вестный на  Востоке под именем  Сахиба Джеляла,  мог предста­вить и тысячную долю того, что произойдет с ней и с ним самим. Поверни он тогда на тугайной дороге к зарафшанской переправе своего коня вспять при виде пятнистого теленочка-оборотня, он не окунулся  бы  в водоворот невероятных событий,  а  возлежал бы целыми днями на своем айване под тенистыми виноградными шикамами в своей курганче, что на Ургутской дороге. Коротал бы вой век в тиши и благорасположении духа, а теперь...

Теперь он шёл с доктором   Бадмой по улице   Бомбея, людной, мой, пестрой, угнетающе душной, ведущей к Морскому парку, и делился с ним своими заботами:

—  Я видывал многих богов, и мертвых и живых. Но вообразить дряхлого старичка Ага Хана богом, «рассыпающим жемчуг и колющим сахар», могут только невежественные дикари и тупые невежи.