—  Наши тупицы   знают лишь   пули и бич!    Падайте ниц!   На колени! А не понимают, что даже самые темные дикари раскусили нас, отлично   видят слабости белых, их пороки, неумение перено­сить климат... А тут еще перед глазами вся-ких этих индусов, пер­сов, китайцев соблазнительный пример Советов. Русские насажда­ют у себя образцы социальной справедливости.

Мисс Гвендолен спохватилась, сделав вид, что наговорила лиш­него. Настораживал удивительно равнодушный тон и то, что выво­ды её мало вязались с обликом бело-розового ангела.

—  И они восстанут, и Британская империя потерпит крушение... благодаря нашей глупости.

Сахиб Джелял не возмущался и не спорил. Он предпочитал не спорить с такой очаровательной особой. Он не хотел, вероятно, ви­деть в мисс Гвендолен политика, а тем более чиновника. Разве чи­новники имеют такие голубые глаза и бело-мра-морные ручки? Он весь подпадал под её очарование.

—  Иметь совесть? — спрашивала она его, словно читая в глазах его невысказанный вопрос. — Я давно поняла, что не могу позволить себе такую роскошь. В нашем мире мы поклоняемся извечным бо­гам. О, эти боги владычествуют над людьми с тех пор, как человек встал на задние ноги   и пошел.   Эти боги — алчность, злоба, ску­пость, честолюбие, лесть, обман, лицемерие. Мы, англосаксы, жре­цы этих богов!   Мы сеем   здесь, на Востоке, смуту,   а пожнем от­чаяние...

Она выпивала еще рюмочку и подсаживалась поближе к Сахи­бу Джелялу и заглядывала в его черные глаза. Вся она делалась теплее, обворожительнее.

Гвендолен старалась показать, что она так одинока в бунгало скучного мистера Эбенезера Гиппа и потому столь чувствительна к самым малым проявлениям дружбы.

В такие моменты в ней не было и намека на высокомерие, ко­торое столь обычно в европейцах при общении с туземцами. Ей не претило; что задушевным собеседником её был азиат. Её не забо­тило, что она выдает себя, потому что её совсем не трогала судь­ба азиатов.

Она как-то даже проговорилась:

— Вы знатный! Богач! Крез! Вы первый заинтересованы в твер­дой    руке, но... не грубой!   Не правда ли?   Колониями   мы будем управлять железным кулаком... в бархатной перчатке.

— Да, добродетель и власть несовместимы.

Туманные слова эти остановили мисс Гвендолен, и она весело защебетала что-то о прелестных пейзажах долины Ганга.

Ей льстило, что она сумела очаровать этого удивительного азиа­та, умного, необыкновенного, для которого она сделалась прекрас­ной и желанной настолько, что он не замечал в сиянии её глаз ве­роломства.

Жалостью проникался суровый Сахиб Джелял к этой совсем молодой еще жен-щине, взращенной в тепличных условиях, утончен­но воспитанной, получившей хорошее образование и вынужденной коротать лучшие годы в скучном бунгало, в постоянном общении со скучным «по-и-куто» — коротконогим, некрасивым душой и те­лом чиновником.

Порой Сахибу Джелялу казалось, что мисс Гвсндолен-экономкапросто ищет человеческой ласки... Так и не известно: приласкал ли он её и приняла ли она от него ласку...

Знал ли мистер Эбенезер Гипп об их отношениях? Вернее всего нет. Да если бы и заметил   что-либо, он ни за что   бы не поверил.

Но однажды, когда гости уехали из бунгало, он счел нужным предостеречь свою экономку:

—  Не кажется ли вам, Гвендолен, что...

—  Вы имеете в виду господина Сахиба Джеляла?

—   Гм, он, так сказать, несколько фамильярен. И я думаю...

—  Когда мне   целует   руку туземец,— оборвала   мисс Гвендо­лен,— я не могу отделаться от ощущения, что меня лизнула гряз­ная собака.

—  М-да, такая   общиплет   любого цыпленочка,— пробормотал мистер Эбенезер Гнпп, не без робости взирая на свою экономку.— Общипает  начисто, чтобы он ходил голеньким.

—  Вы, кажется, что-то   сказали? — спросила   небрежно   мисс Гвендолен. — Нельзя ли членораздельнее! Или вы находите что-ли­бо предосудительное в моем обращении с туземцами?

Мистер Эбенезер вслух произнес:

—  Клянусь, если бы в иезуитском ордене Иисуса держали женщин-монахинь, то генералом ордена назначили бы вас, Гвендолен.

На первых порах своей карьеры в Англо-Индийском департамен­те мистер Эбенезер Гипп был прямо связан с Иезуитским католи­ческим университетом в Бейруте. Основанное в 1898 году, это хри­стианское учебное заведение заняло поистине выдающееся место в системе образования мусульманского юношества на Ближнем Вос­токе и снискало даже признание реакционнейших альазхарских шейхов в Каире. Просвещая мусульманскую молодежь, давая ей научные знания, преподаватели университета — иезуиты — прояв­ляли полную терпимость к исламу и его догмам.

Помолчав, мистер Эбенезер как бы невзначай заметил:

—  Наш Сахиб Джелял был бы дисциплинированным офицером у такого очаровательного генерала...

—  Ваши остроты по обыкновению плоски, Эбенезер.

—  Нет, почему же... никак   не могу выкинуть   из головы одно воспоминание. Когда я преподавал в Бейрутском университете, на лекциях в аудиториях и в библиотеке я видел, мне кажется, нашего раджу, или Сахиба, или во всяком случае его близнеца. Вот асси­рийской бороды тогда у него не было. Черт бы его побрал, побрить бы Сахиба Джеляла и поглядеть. Освежить, так сказать, в памяти.

К его удивлению, тень скользнула по белому лбу мисс Гвеидолен.

—  Вот это новость! — задумчиво проговорила она.— Это мирит меня с вашими   дубовыми   шуточками.   Нам известно, что Сахиб Джелял не Сахиб Джелял. На самом деле он Мирза Джалал Файзов, по происхождению из Самарканда. Знаем мы, что он был ви­зирем бухарского эмира и разошелся с ним во взглядах. Знаем, наконец, что он производит с советской коммерческой фирмой «Востгосторг» крупные торговые операции и имеет возможность как персидский подданный свободно ездить в Советский Туркестан. Но вот о похождениях его в Бейруте слышу впервые, а это не­безынтересно.

И она приказала:

—  Запросите телеграфно   Лондон.   Пусть завтра   же сообщат все, что известно о мистере... радже Сахибе.

                                                      Тигр бережет свою шкуру,  человек — имя.

                                                                                Тибетская пословица

Со времени возвращения доктора Бадмы в Пешавер Пир Карам-шах воспылал к нему дружескими чувствами. В час солнечного заката он приезжал с эскортом сво-их гурков в дом Исмаила Диванбеги играть с тибетцем в шахматы. Индийские «шатрандж» мало походят и фигурами и своеобразными правилами на европей­ские шахматы, и партия затягивалась на несколько дней. Пир Карам-шах играл не слишком искусно, но не расстраивался, а скорее радовался, когда противник объявлял ему «шах и мат». Казалось, Пир Карам-шаху доставляло удовольствие видеть на равнодушном неподвижном лице «сына Азии», как он называл Бадму, признаки оживления, ибо доктор неизменно выигрывал и каждый свой выиг­рыш сопровождал неразборчивым возгласом торжества.

—  По-тибетски    это значит    «извините!»,— пояснял    Бадма.— У нас в Тибете правила   вежливости   превыше   всего, и подобает любезностью смягчать даже самые малые неприятности, которые мы доставляем своим друзьям.

Но Пир Карам-шах не обижался и невозмутимо проигрывал.

— А  он умеет играть,— сказал  Сахиб Джелял  на  следующее утро после одного из таких сражений на шахматной доске. Бадма согласился:

— И я так думаю.

Теперь пришло время недоумевать Сахибу Джелялу.

— Зачем же он проигрывает? Азартного человека  при  проиг­рыше обуревает сильное волнение, а он улыбается. Почему?

—  Плохо. Надо понять, что он думает. Подозрения возникли? Или он хочет использовать меня, вас? Войти в доверие?

— Смотрите, он приехал...

— И в неположенное время...

Сахиб Джелял и Бадма завтракали за дастархаиом вдвоем. Пир Карам-шах шел по террасе своей энергичной походкой и при­ветствовал их по-восточному, прижимая руку к сердцу. Он не по­желал завтракать и заявил, что охотно сыграет партию в «шатрандж». Но, расставляя фигуры, заговорил о другом: