Пошли всякие «неувязки». На первом же приеме его величест­во Хабибулла заявил: «Русские могущественны. Пока мы не утвердим власть в государстве, ссориться с русскими нельзя. Надо иметь добрых соседей». Досада схватила за горло Ибрагимбека, и он не удержался от выкрика: «Недостойно! Мусульманский хан живет в ладу с идолопоклонниками!» Спорить Хабибулла не пожелал, степняку, посмевшему в присутствии всего двора делать ему замечания, плохого не сделал, а повелел: «Делами твоими, господин Ибрагимбек, заниматься мы сами не соизволим, а пре­поручаем тебя твоему господину, нашему брату Сеиду Алимхану...» Понимай как хочешь. Полковник Амеретдинхан твердит: «Воюй против большевиков». А шах Хабибулла: «Не воюй». А ведь не послушаешься «инглизов» — оружия не дадут, пушек не дадут, денег не дадут. Ослушаешься Хабибуллу — тоже плохо. Ведь локайцы живут в государстве Хабибуллы. И малейшее неповинове­ние грозит карами. Припадка гнева Ибрагимбека не мог утихоми­рить и сам Сеид Алимхан. Выяснилось, что Хабибулла и эмиру наказал вести дело так, чтобы Советское правительство не могло предъявить никаких претензий.

По приезде в Кала-и-Фатту Ибрагимбек получил приглашение в гости из посольства Великобритании и других государств. По­сол жаждал побеседовать со знаменитым разбойником и послушать, что он порасскажет о положении в Советском Туркестане. Согласие на приглашение Ибрагимбек дал и распорядился седлать коней. Но тут явился бухарец в золотошвейном халате. «Мы— Юсуфбай Мукумбаев,—представился он,—визирь и посол госпо­дина Сеида Алимхана. Прибыли с повелением от его величества эмира. Надлежит вам помнить, что вы его подданный и не надлежит вам  самому иметь дела  с инглизами без ведома  господина Сеида Алимхана».

Неприязнь к эмиру вспыхнула в Ибрагимбеке с новой силой, когда Юсуфбай Мукумбаев рассказал про муху и двух верблюдов: «Муха сделалась визирем сразу двух верблюдов-шахов. Жила себе в довольстве и почете, пила их пот, ела их навоз, растолстела и заважничала. А кто важничает и заносится, того не любит тво­рец. И случилось то, что случилось. Огонь вражды опалил верблю­дов-шахов. Давай они драться-воевать. Верблюды столкнулись горбами, а муха попала меж ними. Драчуны помирились, а от мухи, увы, и крылышка не нашли». Сравнение с мухой кому по­нравится? «Я не муха!»—надулся Ибрагимбек. Мозги его работали туго, но главное он понял: эмир не в ладах с инглизами. Не стоило больших усилий узнать, в чем дело.

Еще в дни смятения и разброда, вызванного восстанием Бачаи Сакао, когда бои шли в окрестностях Кабула, Сеид Алимхан перепугался и задумал бежать из Афганистана. В то время спеш­но покидали столицу многие иностранные посольства. Когда дорога в Индию оказалась перерезанной повстанцами, англичане вывезли на аэропланах дипломатических сотрудников и членов их семей. Узнав об этом от Ага Мухаммеда, своего шофера, эмир в тайне от своих приближенных и даже мул-лы Ибадуллы поехал в Багбаг в британское посольство просить аэроплан. Надмен-ный британец хоть и принял у себя его высочество Сеида Алимхана, но разговари-вал с ним словно перед ним сидел не властелин, пусть изгнанник, а какой-то югур-дак — лакей на побегушках, ла­кей-слуга. Впрочем, посол и не счел нужным скрывать, что смотрит на эмира как на слугу британской короны и притом еще мелкого, целиком зависящего от милостей и снисходительности англичан. Разговор про-исходил при свидетелях — в кабинете присутствовали драгоман и один из секретарей, — и даже теперь Сеид Алимхан испытывал болезненное покалывание в сердце от уязвленного са­молюбия. Хотя бы посол ограничился отказом дать аэроплан под уважительным предлогом. Так нет же. Посол прибег к иносказа­ниям, от чего смысл его слов не сделался вежливее: «Противоес­тественно! Льву понадобились воробьиные крылышки. Трусливый лев уже не лев. Наша фирма «Британия» вложила и вкладывает слишком много в Бухару. А когда доверенный фирмы бросает свое кресло, оставляет свой сейф открытым и вызывает кэб — весьма симптоматично. Советую вам — не уклоняйтесь от ответственнос­ти».  Беседа велась в запальчивых тонах. Слышалась стрельба на улицах. Смрад пожарищ проникал в щели окон. Посол  не дал эмиру сказать ни слова. Хуже всего, когда невысказанные возражения и доводы остаются лежать в голове тяжелым грузом. Эмир струсил. Он боялся даже выйти из крепостных стен посольства. По улицам столицы бежали воины, скакали всадники, метались людибазаров.

Циферблат гигантских часов на башне посольства, еще совсем недавно такой белый и чистый, почернел от винтовочных пробоин. И кухистанцы, сторонники Бачаи Сакао, и пуштуны-амануллисты стреляли не столько друг в друга, сколько по британской резиден­ции и избрали циферблат удобной мишенью. И те и другие оди­наково ненавидели и Доббса, и посольство, и вообще все, что свя­зано со словом «инглиз». О связях бухарского эмира с Англо-ин­дийским департаментом и Лондоном отлично знали на базарах Кабула. Показываться на улицах в такой час было явно неблаго­разумно. Сеид Алимхан сунулся во двор, чтобы скрыться черным ходом, но в ужасе отпрянул. Повар-индус как раз в этот момент вышел из кухни с подносом, накрытым накрахмаленной салфеткой. Взрыв воинственных воплей донесся с позиций и пуштунов и бачаисакаовцев, меж которых как раз и находилось британское посольство Багбад. Одинокий выстрел затерялся в пальбе, но поднос белой птицей сорвался с руки повара. По асфальту рассыпались осколки тарелок и стаканов. Смуглое до черноты лицо повара ничуть не выражало страха. Оно сияло. «Дьяволы! — возликовал ей.— Ну и стрелки! А вот хозяину придется новый завтрак сгото­вить». И, помахивая полотенцем, словно парламентским флагом, он побежал на кухню. Пережитый страх не помешал эмиру понять, что посол Доббс не потерпит слабости и, возможно, ищет более энергичного «доверенного» фирмы, именуемой «Британия» И тако­вым, заподозрил эмир, англичане считают Ибрагимбека.

Мысль эта не оставляла Сеида Алимхана. Появление в Кабуле индуса в малиновой чалме — он же «Шоу и К⁰», его настойчивое желание увидеться с Ибрагимбеком оживили подозрения. Сегод­няшняя поездка в локайский аул была связана именно с этим. Эмир решил помешать индусу встретиться с грозным локайцем, а тем временем вызнать, насколько англичане успели в своих инт­ригах. «И в навозе цветок цветет своим цветом». По запаху можно разнюхать, далеко ли успели зайти инглизы.

Он сидел на белой кошме, пил кумыс и, прежде чем начать разговор,, приглядывался.

Да, многое ему не понравилось. Не нравилось, что весь аул, все чалмоносцы-локайцы, и старые и молодые, все их локайки, раз­ряженные впестроцветные праздничные одеяния, что-то слишком суетятся, бегают меж юрт, посмеиваются, гремят казанами, раздувают в очагах огонь, свежуют бараньи туши.  По случаю приезда его — эмира — в кочевье ни разу Ибрагимбек ещё и тощего козлёнка  не зарезал, — Алимхан  тут,  конечно,  погрешил  против  истины, — а тут такой пир-веселье!

Что-то не так. Сеид Алимхан едва не задал вопрос, да вовремя сдержался. Спрашивать и не понадобилось. В стоявшей поблизос­ти белой юрте зашумели, послышались голоса, и на пороге её по­явился... индус в малиновой чалме, господин «Шоу и К⁰». Он смот­рел на растерявшегося эмира, и его взгляд говорил: «Хитрец ты, эмир, а мы похитрее».

«Снюхались псы... паршивые псы...— переполошился эмир. Он, когда думал, не выбирал цветов красноречия.— Уж больно ласко­во смотрит Ибрагимбек, черная кость. У лисы рыло в перьях. И сам ты груб, и хитрости твои из арбяной оглобли тупым топо­ром вытесаны».

Сдержанным наклоном головы он ответил на насмешливое при­ветствие Шоу и воззрился на вышедшего за ним из юрты сикха. Из-под огромного тюрбана ниспадала бахрома жесткой гривы почти до черных густых бровей. Поблескивали стекла очков та толстых черепаховых дужках. Лохматые усы, нестриженая жест­кая борода скрывали рот и подбородок, оставляя обнаженными лишь глянцево-корич-невые скулы.

Сикх назвал себя: «Амеретдинхан»,— и эмир почувствовал не­приятную расслабленность в членах. Ужасное бессилие завладело всем его существом. Проклятие Доббсу! Почему понадобилось ему удерживать его, эмира, в Афганистане? Прогуливался бы ои по прохладному, тенистому саду Исмаила Диванбеги в Пешавере, ласкал бы миленькую бадахшанку Резван, наслаждался бы, сво­бодный от дел и забот. Никого бы он из Кала-в-Фатту больше не взял бы. Даже Бош-хатын узнала бы о его вылете лишь на другой день. Вот взъярилась бы старая баба...