—  Все эти почтенные, пропахшие овечьими тулупами таксыры желают знать — сколько? Сколько    мы получим    золотых монет, и — клянусь! — не нужно нам  никаких других денег. Сколько? Сколько мы получим за пастьбу и заботу, за сторожение и выха­живание, за свежевание ягнят, сушку и выделку шкурок, за сбе­режение от завидущих глаз нищих и всякой черной кости. Сколько?

—  Что ты хочешь?    Говори яснее.    Мне не подобает слушать вывалянные в навозе слова. Чего тебе надо?

Но резкие слова повелительницы совсем не соответствовали жалкому тону, каким были они произнесены.

И все смотрели с надеждой на этого грубого, но, видимо, тол­кового Молиара, назвавшего себя карнапчульским прасолом. Чем торговал и чем вообще занимался Молиар, какие стада каракуль­ских овец и где он пас и укрывал их, никто не знал. Но все акса­калы немало повеселились, слушая байки и аския этого самого Молиара, когда пришлось коротать в караван-сарае долгие часы ожидания приема в Кала-и-Фатту.

Оказывается, Молиар не просто балагур, он еще и толковый человек, отлично знающий, когда не грех и поторговаться, даже если купец сам всемогущий эмир бухарский Сеид Алимхан или, вернее, его эмирша Бош-хатын.

И аксакалы согласно закивали головами с таким усердием, что чалмы, тяжелые и грязные, сползли на лбы, на носы и чуть не попадали на дастархан, столь скудный, что на него и смотреть не хотелось.

Но что это? Они глазам своим не поверили. Дастархан в мгно­вение оказался уставленным обильными яствами: и самсой, и гороховыми пирожками, и вареной, наломанной кусками, курицей, и фазанами, запеченными с фисташковыми и грецкими орехами, и преотличными лепешками из эмирских тандыров, от которых язык попадает в рай, а желудок испытывает сладострастие.

Дастархан преобразился по шевелению мизинца Бош-хатын. Простодушная хитрость.   Преображение   дастархана готовилось на случай, если аксакалы окажутся непокладистыми и не согла­сятся на продление кабалы, в которой их держит эмир, или, луч­ше сказать, госпожа эмирша.

Этот дьявол Молиар — чтоб ему оказаться на доске омывателя трупов — слиш-ком хитер. Надо его задобрить.

Не подвержена самообольщению госпожа. Сладостные виде­ния царственного супруга Алимхана ей не по душе. Это он все грезит о золотом троне. У Бош-хатын повседневная забота домаш­ней хозяйки, знающей, сколько в дворцовой кладовой кунжутно­го масла в тыквенной бутыли, сколько надо замесить теста на ле­пешки, чтобы накормить чад и домочадцев. Но Бош-хатын также знает, какая жидкость в политической бутыли Запада и Востока и как замешено тесто в арсеналах инглизов, много обещающих, но мало дающих.

Вот почему дастархан превратился в скатерть-самобранку. От пустого желудка и настроение плохое. Голодный — злой. Не ме­шает смазать салом глотки степняков. И особо этого хитреца Молиара, а он хитер — довольно взглянуть на его бегающие гла­за с шайтанской искринкой, жадные, загребущие.

—  И что же вы,   таксыр, не кушаете! — пропела    Бош-хатын сладенько, даже    заискивающе.— Вы,    Молиар,— человек, умуд­ренный опытом и благоразумием.

«Слушайте и внимайте! Со всеми Бош-хатын на «ты», а с этим безвестным Молиаром на «вы»!»

—  Сколько? Госпожа, сколько?

Бош-хатын на глазах переменилась, сникла. Старцы, владете­ли степных отар и пастбищ, осознавали свою силу. Но они боя­лись трех вещей: власти рабочих и крестьян, при которой, им при­ходилось жить и изворачиваться. Они боялись эмира, потому что не так просто забыть о жестоких временах деспотии. Они боялись Ибрагимбека, который не разбирал часто, где свои и где чужие, и который был очень жаден на баранье мясо и сало.

А теперь аксакалы будто сбросили с плеч тяжелый мешок и боль от расправляемых мускулов.

Видать, у эмира руки коротки, если этот купчик Молиар так осмелел.

—  Пуфф! Пшик!

Словно лопнул бараний пузырь, да так забавно, что все дружно хмыкнули. Оказывается, Молиар надул щеки и озорно шлепнул себя ладонями по ним.

—  Стада-то там, за Аму-Дарьей. А мы здесь.

И тогда обескураженная Бош-хатын попыталась овладеть положением. Позеленев, с трясущимися губами, она при­грозила:

—  Поберегись!    Проклятие   тем,    кто    посягнет   на собствен­ность эмира. По закону! Вы получите по закону. Берите, что пола­гается. Берите за овец, которых пригоните с гой стороны на аф­ганский берег. И благодарите эмира за милость!

—  В мире один эмир — золото! Золото золотом остается, хоть его в дерьмо сунь,— сказал, хихикнув, Молиар. И, кассанец Хамдулла тоже захохотал.    Он, тугодум, наконец понял, что из трех страхов остался один — страх перед Советской властью. Как бы она не дозналась, что он никакой  не председатель несуществую­щего животноводческого ширката,  а приказчик эмира, укрываю­щий от народа    имущество свергнутого   в революцию тирана. О, он, — да и остальные, — понимали существо дела, и потому им не терпелось приступить к торгу. Они хотели избавиться от эмирских отар, заполучить полновесные   желтые    кружочки,   сбросить гнет страха и, положив в мошну изрядный куш, отправиться жить ку­да-нибудь в тихое, спокойное    место за границей.    Потому они и торговались не слишком рьяно и не напомнили о плате за пасть­бу, которую Бош-хатын «зажилила», как сболтнул  Молиар.  Ког­да, уже договорившись, наконец, обо всем, купцы выходили, Бош-хатын окликнула Молиара.    Он вернулся и снова сел перед нею. Он только собрался открыть рот, когда увидел, что Бош-хатын ис­кательно заглядывает ему в глаза.

—  Очень хорошо,— сказала она вдруг, словно отвечая на ка­кую-то давно заботившую ее мысль.— А если мы напишем пись­мо большим московским начальникам?

—  Начальникам? Московским? — поднялся Молиар.

—  Вот уж десять лет источаем  мы слезы    тоски и жаждем приклонить голову   у своего порога. Желаем найти успокоение пашей старости в стороне Бухары. Мы тоже не лишены имущест­ва и имеем немало и николаевских червонцев, и гиней, и золотых франков,  накопленных  повседневными  трудами,  и   американских долларов. И всё мы готовы пожертвовать Советской власти.

—  Всё? — удивился    Молиар, и на его    круглой  физиономии обрамленной черной, с серебряными нитями бородой, отразилось изумление.

«Ну,— думал он,— ну старуха, ну и вильнула змеиным хвос­том. Китайский фокус придумала!»

Его напугало, что Бош-хатыи доверила такое желание ему, Молиару, никому не известному самаркандцу. Неужто она приня­ла его за советского человека?

А Бош-хатын, вроде и не замечая растерянности собеседника, не отступала. Видите ли, она никогда не противилась Советской власти, освободившей женщин. Она сама, Бош-хатын, угнетенная женщина, жена эмира-тирана, хоть сейчас готова возвратиться в Бухару.

—  Сколько? — смог спросить, наконец придя в себя, Молиар. Нет, ожидать от Бош-хатын такого он никак не мог.

—  Чего сколько? Близких и родственников? Тетушек, племян­ников, племянниц? — переспросила    Бош-хатын. — Да их    у меня наберется сотня-другая.

—  Нет. Сколько? Во сколько исчисляется ваш капитал, госпо­жа? Из чего он состоит?

Он жадно ждал ответа. Его интересовало сейчас лишь одно: скажет ли старуха про кызылкумские золотые месторождения.

Но Бош-хатын не знала или не хотела сказать, она говорила, да и то не называя цифр, только о том, что лежит на счетах эми­ра в Швейцарии, в Париже у Ротшильда, в Пешавере, в Мешхеде и в Бомбее в банке Живого Бога Ага Хана — будь он проклят, этот безбожник и обманщик!

—  А что скажет хозяин? Капиталы-то их высочества эмира,— шепотом воскликнул Молиар, косясь на резные дверки.

И тогда Бош-хатыи тоже шепотом поделилась о Молиаром «самой таинственной из тайн», которую, впрочем, уже знали мно­гие. На все капиталы эмир дал доверенность ей, Бош-хатын.

—  И на кызылкумское золото?

—  Какое золото? A! Ты... опять про то... Нет, вот тут у меня записаны мудреные названия и имена. Однако, господин любопыт­ства, время осведомления еще не пришло.

И она помахала пачкой листочков, которую цепко держала своими пухлыми пальчиками. Но махала она перед самым носом Молиара, и тот успел усмотреть, что названий на листках немало и что перед каждым названием стоят цифры с шестью-семью нулями. Бош-хатын запрятала бумажки подальше за пазуху. А Мо­ли-ар так и не сумел разглядеть, значатся ли в перечне документы концессии на добычу золота в пустыне.