– Вишневая водка. Забавно, правда? – говорю я, но он не смеется.

Как странно, что они принесли мне именно его любимый напиток. Он растерянно переводит взгляд с кружки на меня и обратно.

– Это Стеф тебе принесла? – спрашивает он серьезно… очень серьезно… а я соображаю так медленно.

Слишком медленно.

– Да… и что?

– Черт. – Он хватает чашку со стола. – Оставайся тут! – командует он, и я слабо киваю.

Замечаю, что моя голова наливается тяжестью, и пытаюсь сосредоточиться на Зеде, уходящем с кухни, но отвлекаюсь на огоньки у себя над головой, кружащиеся по кругу все быстрее. Это так красиво, они прыгают и танцуют над головами.

Огоньки танцуют? Они танцуют… Я должна танцевать.

Нет, я должна сидеть тут.

Прислоняюсь к стене, сосредоточившись на траекториях огоньков, которые кружатся по стенам, сливаясь в лучи. Они светят над головами… или они светят над теми, кто танцует? Это очень красиво… и так запутанно… и я уже не осознаю, что из всего этого происходит на самом деле.

Скольжу взглядом по страницам тетради и не могу решить, откуда начать читать. Это тетрадь для занятий по истории религии, и я взял ее только на минутку, чтобы понять, что это вообще такое, поскольку, несмотря на надпись на обложке, почти каждая строчка дополнена датой и заметками, большая часть которых не имеет к религии никакого отношения. И это мало напоминает эссе Тессы, которые я видел, скорее это поток сознания.

«Боль». Слово бросается мне в глаза, и я начинаю читать.

«Заставляет ли боль людей отвернуться от Бога? Если да, то как именно? Боль может кого угодно заставить отказаться от чего угодно. Боль способна заставить вас совершить то, что вы никогда не предполагали делать, например, обвинить Бога во всех несчастьях. Боль… какое простое слово, и какой в нем заложен смысл. И мне пришлось узнать, что она может стать самым сильным чувством из испытываемых человеком. В отличие от других ощущений, только это любой человек гарантированно испытывает в течение жизни, от боли нельзя абстрагироваться, в ней нет ни одного положительного аспекта, чтобы взглянуть на нее с другой точки зрения… есть только всеподавляющее чувство самой боли. За последнее время я отлично выучила, что это такое, моя боль стала уже почти невыносимой. Иногда, когда я одна, что случается все чаще, хотя недавно все было по-другому, я ловлю себя на том, что пытаюсь решить, какой тип боли хуже. Ответ не так прост, как кажется. Медленная, постоянная, ноющая боль, та, что появляется, когда тебя неоднократно ранит один и тот же человек, но вот же, пожалуйста, я все еще здесь и позволяю боли продолжаться… и никогда не заканчиваться.

Только в те редкие моменты, когда он прижимает меня к своей груди и дает обещания, которые не может сдержать, она затихает. И тогда я чувствую свободу, свободу от моей саморастравляемой боли, которая исчезает при каждом новом столкновении».

Тут же речь ни хрена не о религии; это обо мне.

«Я решила, что горячая, жгущая, бесконечная боль хуже. Эта боль приходит тогда, когда ты наконец расслабляешься, начинаешь дышать полной грудью, полагая, что проблемы остались в прошедшем дне, но это сегодняшние проблемы, проблемы завтрашние и всех последующих дней. Боль приходит, когда отдаешь себя полностью чему-то, кому-то, а он предает тебя так – это так чувствительно, – что боль давит, и ты чувствуешь, что едва дышишь, едва держишься за то немногое, что остается у тебя внутри, уговаривая себя идти дальше и не сдаваться».

Охренеть.

«Иногда это вера в поддержку близких. Иногда, если тебе повезет, можно довериться кому-то другому, доверить кому-то вытащить тебя из этой боли прежде, чем ты увязнешь в ней надолго. Боль – одно из тех отвратительных мест, из которых, если уж ты туда попал, нужно продираться с боем, и даже тогда, когда кажется, что тебе удалось уйти, обнаруживаешь на себе его несмываемые следы. Если ты такой, как я, тебе не на кого положиться, никто не подаст руку и не скажет, что ты способен преодолеть этот ад. Вместо всего этого ты должен засучить рукава, собраться и вытащить себя самостоятельно».

Мои глаза поднимаются к верхнему полю страницы, где написана дата. Она написала это, пока я был в Англии. Я не должен больше это читать. Надо положить эту чертову тетрадку и больше никогда не открывать. Но я не могу. Я должен знать, что еще написано в этой ее книге тайн. Но боюсь того, что я могу узнать из ее тщательно скрываемых мыслей.

Останавливаюсь на странице с заголовком «Вера».

«Что для вас означает вера? Есть ли у вас вера в высшие силы? Верите ли вы в то, что вера может изменить жизнь людей к лучшему?»

Это мне будет читать проще, текст не будет проворачивать нож в ране, от которой такая боль в груди. Эта тема никак не связана со мной.

«Для меня вера – это верить во что-то, кроме самого себя. И я не верю, что все люди могут иметь одну точку зрения на веру, будь то религия или нечто другое. Я верю в нечто высшее. Мы с матерью ходили в церковь каждое воскресенье и иногда еще по средам. Сейчас я не хожу в церковь, хотя, наверное, надо было бы, но теперь, когда я стала взрослой и больше не обязана делать то, что хочет мать, я все еще не выработала собственное отношение к религии.

Когда я думаю о вере, в моем сознании автоматически не возникает понятие религии. Может, и следовало бы, но нет. Там всегда возникает он. Он всегда в моих мыслях. Не знаю, хорошо ли это, но так оно и есть. И я верю, что у нас все получится. Да, он тяжел и невыносим, иногда даже контролирует… то есть он часто контролирует меня, но я верю, что он таков на самом деле, независимо от того, насколько он меня разочаровывает. Мои отношения с ним проверяют меня на прочность так, что я и представить себе не могла, каждую секунду. Я искренне верю, что однажды его страх потерять меня рассеется и мы пойдем в будущее вместе; это все, чего я хочу. Я знаю, что он тоже этого хочет, но никогда не говорит об этом. Во мне так много веры в него, что я готова вынести все, эти слезы, эти бессмысленные обвинения… я перетерплю это, чтобы просто быть рядом, чтобы увидеть тот день, когда он наконец обретет веру в себя. Несмотря ни на что, я верю, что в один прекрасный день Хардин скажет о своих чувствах открыто и честно, наступит конец его добровольному изгнанию из мира чувств, вещей и действий, которые должны быть им поняты. Что однажды он поймет, что он не злодей. Он старается им быть, но в действительности он герой. Он был моим героем, иногда мучителем, но больше героем. Он спас меня от меня самой. Я всю жизнь притворялась кем-то, кем не являлась, а Хардин показал мне, как это прекрасно быть собой. Я больше не согласна с представлениями моей матери о том, кто я и кем я предположительно должна стать, и от всей души благодарю его за то, что он помог мне понять это. Думаю, однажды он увидит, насколько он невероятен. Он так невероятно прекрасно несовершенен, и я очень люблю его за это. Он не может проявить свой героизм просто так, но он старается, – и это все, о чем я прошу. Я верю, что если он продолжит стараться, рано или поздно он позволит себе быть счастливым. Я буду сохранять веру в него, пока он сам не имеет ее».

Я закрываю тетрадь и тру переносицу, пытаясь сосредоточиться. Тесса верит в меня без всяких причин. Я никогда не пойму, зачем она впустую тратила на меня время, но, читая ее откровенные мысли, чувствую, что в ране, той, что в моей душе, проворачивают лезвие, вынимают из моей груди и вонзают вновь, раз за разом.

Я осознаю, что Тесса одновременно и боится, и поддерживает меня. Оттого, что все в ее мире вращается… вращалось вокруг меня, я становлюсь счастливым, даже легкомысленным, но когда я вспоминаю, что своими руками все разрушил, улыбка исчезает. Ради нее и ради себя я должен стать лучше. Как ни странно, у меня такое чувство, что после нашего неловкого разговора с отцом с моей души сняли тяжелый груз. Меня не хватило на то, чтобы сказать ему, что мои ужасные воспоминания и обиды забыты или что мы стали друзьями, будем смотреть вместе спортивные передачи и прочую хрень, но я уже не ненавижу его так, как раньше. И я больше похож на отца, чем хочу себе в этом признаться. Я пытался уйти от Тессы для ее же блага, но я до сих пор недостаточно силен, чтобы это сделать. Значит, в этом смысле он сильнее меня. Он смог уйти и не возвращаться. Если бы у нас с Тессой был ребенок и я чувствовал, что мешаю им жить, я бы тоже захотел уйти.