— Теперь, — говорил он мне, — я никогда не могу быть уверенным, что того или другого из вас не арестуют по каким-нибудь посторонним для меня указаниям. Цель моего пребывания в этой отвратительной среде потерялась.

— Я, — прибавил Михайлов, — насилу уговорил его остаться еще на время секретарем Гусева ввиду важности дел, которые предстоят нам в будущем, но он усиленно предупреждает всех быть осторожными, так как аресты, происходящие по распоряжению градоначальника или по болтовне кого-либо из заключенных, обыкновенно идут к исполнению помимо составляемых им конспектов. Он о них ничего не может знать заранее, как было и в сегодняшнем случае. 

Мы все начали печально расходиться. Крылова побежала сообщить в типографию о случившемся, Михайлов и Попов — предупреждать остальных друзей, а я направился к известному тогдашнему писателю и общественному деятелю Анненскому, всегда встречавшему меня с необыкновенным радушием. 

Я вошел в его гостиную и увидел в ней и во всей квартире уже хорошо знакомую мне картину полного разгрома после только что произведенного обыска. Шкафы и комоды сдвинуты на середину комнаты, ящики из столов вынуты, все содержимое валяется в смеси в разных местах на полу. Сам Анненский, жена и его маленькая девочка ходят между всем своим добром, как на развалинах после землетрясения. 

— И вас предупреждали сегодня ночью об аресте типографии? — спросил я, сразу догадавшись, в чем дело. 

— Да, — отвечал Анненский. — А вы откуда знаете? 

Я рассказал ему истинную подкладку дела. 

— А почему вы до сих пор не успели прибрать комнат? Разве обыск был днем? — спросил я наконец. 

— Нет! Ушли в восемь часов утра. Но мы все так были утомлены бессонной ночью, что сейчас же легли спать и проснулись как раз теперь, к обеденному времени. 

Живший у них ученик технического училища Емельянов вышел из задних комнат и поздоровался со мною, крепко пожав мне руку. 

Я мало обратил тогда на него внимания, он казался мне очень способным и скромным, но еще почти мальчиком, и я очень удивился потом, когда узнал о крупной роли, которую предоставили ему мои товарищи в событиях первого марта 1881 года. Я не принял тогда во внимание, что в этом переходном возрасте каждый год прибавляет человеку очень многое. 

— Теперь, — сказал мне Анненский, — вам самое удобное время пожить немного у меня. Квартира наша очищена для вас самим Третьим отделением: второй раз жандармы не нагрянут с обыском ранее как через месяц или два. 

— Да я и пришел к вам именно для этого! 

— Вот и отлично! А теперь давайте общими силами устанавливать шкафы, столы и комоды на прежние места! 

Мы живо принялись за дело, и жилище Анненских пришло в первоначальный вид... 

К вечеру явился к нам и Михайлов. 

— Тебе скоро придется, — сказал он мне, — писать новую прокламацию от имени Исполнительного комитета «Земли и воли». 

— О чем? 

— О Рейнштейне. Попов вместе с Немцем (так назывался один молодой студент немецкого происхождения) уже уехали в Москву представить ему счет на тысячу рублей[77]. 

И действительно, через десять дней мне пришлось в моей новой квартире писать летучий листок, извещавший русское общество о гибели агента тайной полиции Рейнштейна, пораженного неизвестными людьми кинжалом в сердце в одной из московских гостиниц. 

Мне не было его жалко. Мое сердце было до того ожесточено повсюду происходившими казнями моих друзей, что я уже не мог в то время видеть человека ни в палаче, ни в предателе, ни в тех, кто пользуется их услугами, и только повторял в своем уме при каждом случае их преждевременной смерти последние строки известного стихотворения Добролюбова:  

XVI. ЭПИЛОГ. ВОЗНИКНОВЕНИЕ «НАРОДНОЙ ВОЛИ»[79]

Дорогие друзья! Вы взяли с меня слово написать вам исторический очерк событий, предшествовавших возникновению «Народной воли» и особенно Липецкого съезда, имевшего такое первостепенное значение в истории освободительного движения конца 70-х и начала 80-х годов. Чем более я думаю о возложенной вами на меня задаче, тем более убеждаюсь в ее чрезвычайной трудности для меня. Для того чтобы дать действительно исторический этюд какого-нибудь общественного события, нужно быть строго объективным, нужно смотреть на него со стороны, а не как один из активных участников, каковым был я. 

В таких случаях невольно будешь или преувеличивать свою собственную роль и роль своих сторонников, или, желая поставить при ней, как выражаются физики, поправочный коэффициент, невольно впадешь в обратную ошибку. 

Точно так же трудно изложить объективно и роль своих тогдашних противников, выразить ясно и правильно внутренние мотивы их действий, нигде не становясь к ним несправедливым. 

Все это было бы много удобнее сделать в виде рассказов о своей личной жизни, в которых заботишься только о том, чтобы искренно описать все, что видел, слышал или чувствовал, не гоняясь за строгой объективностью и хорошо зная, что каждый воспринимает окружающие явления не всесторонне, а только (как и фотограф) лишь с той точки зрения, на которой стоит. 

Но, к сожалению, все, чему я был свидетелем с весны 1879 года, носит такой противомонархический характер, что напечатать объективное повествование о борьбе не на жизнь, а на смерть, завязавшейся у нас в то время с правительственным произволом, беспощадно гасившим под предлогом защиты монархии малейшие проблески русской мысли, было бы совершенно немыслимо даже и теперь, в 1907 году, когда дышать стало много легче в России и когда она, хотя и поздно, стала немного походить на европейскую страну. 

Вот почему, несмотря на данное мною вам прошлой весной обещание, я все не решался взяться за перо. Но обещанное всегда надо исполнять, и вот я принимаюсь теперь за эскиз истории Липецкого и Воронежского съездов в надежде, что если в моем рассказе окажутся какие-либо недостатки, то кто-либо из оставшихся в живых товарищей сделает к ним надлежащие поправки и дополнения[80]. 

Я хорошо понимаю, что мой эскиз не даст самого важного — яркой картины пережитого и передуманного нами в то время. Я знаю, что это будет скелет без тела, или, вернее, тело без оживляющих его человеческих чувств, как и всякий другой исторический очерк. Но он все же будет в смысле исторического документа лучше, чем враждебные нам материалы жандармских дознаний, где истинные наши побуждения умышленно искажались в угоду политическим страстям наших противников, и все же наглядно покажет, как много могут сделать даже несколько человек, если они полны самоотвержения.

Основные причины, вызвавшие Липецкий съезд в той самой необычной форме, в какой он был осуществлен частью членов «Земли и воли», заключались, насколько я могу ориентироваться во внутренней жизни этого тайного кружка заговорщиков, в теоретических разногласиях между двумя его частями. К одной из них, которая часто называла себя по инициативе нашего киевского товарища Осинского исполнительным комитетом, принадлежал, между прочим, я сам с Александром Михайловым, а к другой, называвшей себя народниками, — мой товарищ по редактированью органа «Земли и воли» Плеханов и его бывший сторонник Михаил Попов. 

Теоретические разногласия неизбежно должны возникать в истории всякой революционной организации. Тайное общество, стремящееся к осуществлению каких-либо политических или общественных идеалов, подчиняется в своем развитии, насколько я мог заметить из опыта всей моей жизни и деятельности, совершенно определенным законам.