Солнце уже жарило вовсю, помогали уберечься от палящих лучей лишь кроны деревьев.

— Спасибо тебе, лес! — Громко крикнул Северьян. И лес откликнулся, зашелестел в ответ, затрепетал. Ему тоже не хватало доброты и ласки.

Лес все еще шел яркий, пронзительно чистый. Ни валежин, ни буреломов. Даже птицы поют весело, открыто. Кое-где попадались солнечные поляны. Трава здесь не сохла и не желтела. Даже солнце, горячее и злое, не могло высосать соки из лесной почвы. Здесь земля — сама жизнь. Северьян посмеялся своим мыслям. Если он не уничтожит этот злосчастный Белокамень, то киянам, придется всем скопом переселяться в лес. Вот будет веселуха, кучи разбойничьих банд, у каждого своя территория, свой участок. Будут ссориться из-за случайных путников, как добро делить.

Березняк сменился ельником, чахлым и редким, который спустя несколько верст перерос в дубовую рощу. Дубы были кряжистые, коренастые. Желудей, как грязи. Вот раздолье свиньям! Северьян облизнул пересохшие губы. Не выдержал, хлебнул из баклажки. Сразу полегчало.

Справа появилась чахлая поляна с огромной ямой в центре. Северьян с любопытством подошел, посмотрел: на дне еще плескалась мутная вода, рыба уже ползала на брюхе, плавники торчали из воды. Северьян вздохнул, жалко, что не голодный, и запасов еще на несколько дней хватит. Иначе бы нажарил свежей рыбки… Ее, вон, руками ловить можно.

Дальше выполз густой ельник. Здесь земля была мокрая, чавкала, бурчала под ногами. Во все стороны прыгали лягушки, расползалась нечисть разная. Северьян передернулся. Всякий раз, как вспоминал упырей, дурно становилось. А лягушки — те же упыри, только маленькие. Не выросли еще.

Северьян шел оглядываясь. Вокруг все время что-то шипело, пищало, булькало, звенели над ухом назойливые комары. Что-то затрещало, раздался грохот. Слух прорезал дикий вскрик, будто убивали кого-то, резали заживо. Внутри все похолодело, Северьян дернулся, но удержал себя в руках. И с упырями дрался, и с вурдалаками. Только вот упырей все больше острогой, по башке колотил. Ну, так, наверное, не намного сложнее.

Он раздвинул руками сырые заросли папоротника, достигавшие его роста, вгляделся. Придавленный сосной лежал медведь. Молодой еще, глупый. Полез, дубина, на дерево, а то и не выдержало. Зато придавило знатно, выбраться сам не может. Медведь завидел Северьяна, застонал, и вдруг заговорил совсем даже по-человечески.

— Помоги мне, добрый молодец!

Северьян прищурился. Помнится, домовой травил байки, рассказывал, как один дурак, Иваном кажись, звали, встретил в лесу говорящего медведя. Мишка, дубина за медом лез и в капкан попал. Отпусти, говорит, меня. Я, дескать, любое твое желание исполню. Ну Иван капкан открыл, а медведь голодным оказался, так и сожрал молодца вместе с рубахой и лаптями. Одно слово дурак. Если уж человеку доверять нельзя, то и медведю подавно.

— Лежи себе с миром! — Молвил Северьян. — Авось выберешься.

— Я любое твое желание исполню! — Взмолился медведь.

— Это ты Ивану скажи! — Отмахнулся убийца. — Ивану-дураку. А я не дурак, я просто мимо, по делам иду.

Медведь еще долго покрывал Северьяна разнообразными ругательствами, а тот шел себе, вверх смотрел. Потом споткнулся, и больше не отвлекался на всякие там глупости. О высоком пусть мудрецы думают. Северьяну и собственный низких мыслишек вполне хватало.

К вечеру, когда утомительное солнце скрылось за виднокраем, ельник кончился. Северьян долго шел по редколесью, потом открылась широкая поляна, по краям которой росли дубы-исполины. А в центре ее высился дуб, всем дубам дуб. И вдесятером не обхватишь, высоченный, когда вверх смотришь, верхушки не видно. Вокруг дуба, на высоте в два человеческих роста, кто-то по дурости намотал огромнейшую широченную цепь. Судя по тому, как она блистала в лучах заходящего солнца, сделана цепь была из самого настоящего золота. На цепи сидел худой, изможденный кот и жалобно мяукал.

— Кто ж тебя так высоко засадил? — Пробормотал Северьян.

— Да уж не сам залез! — Сердито ответил кот.

Северьян шарахнулся. Там говорящий медведь, здесь не менее разговорчивый ехидный кот. Одно другого хуже. Впрочем, кот, все же не медведь, тяжестью не задавит. Хотя наброситься может. Вон, аж ребра торчат. Голодный, наверное. И злой. По наглой черной морде видно.

— Ну и сиди себе, цепь охраняй, — молвил убийца. — Видел я псов сторожевых на цепи, но котов доселе не приходилось…

— Слушай, — проникновенно попросил кот, — а у тебя пожрать не найдется?

— Голодаешь?

— Да уж не по своей воле. Один маг, будь он неладен, наколдовал. Я ведь раньше человеком был. Ходил у него в работниках, в доме прибирался, готовил еду. А потом захотел, чтобы он меня мастерству учил. Он и научил, но перед этим бумагу подписать заставил. А я тогда неграмотный был, крестик поставил, кровью, не чернилами, и счастлив был. А маг, оказалось, пакость задумал. Так в той бумажке написано было, что такой, мол, такой, Емельян Безродный по истечении двух годков обучения будет превращен в кота… дальнейшее ты видишь. Приковал он меня заклятьями к этому дубу. Слезть могу, а дальше никак. Будто в стену упираюсь. Это он специально сделал, чтобы я по миру не ходил, знания не разбазаривал. А заклятие только после его смерти исчезнет.

— Раз не исчезло, значит жив еще маг, — сокрушенно покачал головой Северьян.

— Дык, мне от этого не легче.

Кот уже спустился с дуба, неуклюже сел на задние лапы. Начал облизываться, потом спохватился, виновато посмотрел.

— Привычка, ничего не могу с собой поделать. Недавно застал себя за тем, что вылизывал эти… гм… потом долго отплевывался.

Северьян открыл котомку. Кот жадно облизнулся, увидев ломти жареного мяса, уже холодного, но по-прежнему вкусного и ароматного. Кот набросился жадно, мелкими зубками вгрызаясь в нежную мякоть.

— А как звали мага-то?

— Протокл, злобный был старичок, вредный.

Убийца присвистнул. Протокл, правая рука Базилевса! Оказывается, в недалеком прошлом он обитал на Руси. Может он вообще выходец из здешних земель? Тогда непонятна его агрессия по отношению к Владимиру. Хотя, быть может, он был из приверженцев Ярополка? И убийство Владимиром брата было той самой чашей терпения, которая перетекла через край. Кто знает.

— И много интересных историй ты знаешь? — Спросил Северьян, когда кот закончил трапезу, и сытый, довольный взгромоздился на толстую ветвь.

— Много, я ведь ученый кот, — Емельян горько усмехнулся. Смех походил на повизгивания молодого поросенка.

— Ну, давай, порадуй, — Северьян между делом собрал хворост, щелкнул пальцами, разжигая костер.

Огонь вспыхнул лениво, неохотно. Тоненький язычок пламени неторопливо вгрызался в мелкие сухие ветки, потрескивал и бросал во все стороны искры. Он тоже был хмурым и недовольным.

— Не хочу, — признался кот. — Вот раньше только и ждал путника, чтобы вывалить на него знания. А теперь не хочу… Слушай, а давай я буду байки неприличные травить. Значит, залез мужик в баню, а там бабы голые…

— Не надо, — прервал его Северьян. — Лучше помолчи.

— Как знаешь, — обиделся кот. — Но если передумаешь…

Северьян не передумал. Он улегся на теплую, прогретую солнцем траву и заснул.

Проснулся он оттого, что кто-то постукивал его по лицу. Открыл глаза. Над ним сидел кот, и стучал лапой по лицу.

— Брысь! — Рявкнул он, поднимаясь. — Что тебе понадобилось? — И осекся. Кота била мелкая дрожь.

— Они опять пришли, — тихо простонал Емеля. — Эти, дикие, искатели сокровищ. На днях заходили, цепь пытались снять. Один в меня из лука стрелял. Если бы не листва густая, точно бы зашиб.

Северьян нахмурился. Нехорошо обижать котов, а тем более, говорящих. Издеваться над слабым — удел неудачников. И пятеро из этих неудачников как раз направлялись к дубу. Это были толстые, звероватого вида мужики в рубахах распашонках, волосатые, бородатые. И зачем им это цепь далась? За собой они тащили тачку, доверху груженую всякой снедью: лопатами, пилами, даже кузнецкий молот лежал поверх прочего барахла.