«Ну, уж этого не будет!» – решила Виктория. На курсах самообороны в универе учили, что при нападении необходимо прижаться к стене любого уличного здания или забора, найти палку или увесистый камень и, не раздумывая, обороняться ими. И кричать о помощи. Она тотчас же прижалась к стене дома. Хмурый, увидев, что его жертва заняла позицию сопротивления, подошёл вплотную, приткнув нож сбоку. В его похмельной голове возникла вполне трезвая мысль, что девчонка, ясно, просто так не сдастся, и будет сейчас кричать. Надо бы её слегка придушить, но теперь не получится – она повернулась лицом и надо давить только на страх. Или пошутить, мол, проверка, он её отпускает, с напутствиями быть бдительной. Но отступлений он не признавал, да к тому же нужны деньги, а сумке этой шлюшки они есть. Притом он знал немало приёмов, как утихомиривать девиц. Главное – таким наперво надо врезать посильнее и зажать рот. Тогда они становятся от боли отупевшими и податливыми.

В зоне с ним сидел учитель физкультуры, который изнасиловал до полутора десятка оглушённых девчонок, идущих с электричек. Но сел за кражу школьного спортинвентаря и ему, вот что нелепо, влепили девять лет. Разве это не судьба? Насильник часто смаковал подробности самых изуверских способов сношений, отчего Хмурый зверел и дал себе слово – перетрахать на свободе столько, сколько не сможет ни один мужик в мире.

– Ша, сука! – зашипел Хмурый в лицо Виктории. Поворачивайся, счас мы с тобой займёмся половыми процедурами.

Виктория открыла рот, но крика не получилось: вырвалось лишь слабое сипение, словно из спущенной велосипедной камеры, на которую наступили ногой. Пространство вокруг словно вымерло. Даже собак, что всегда тявкают, не слышно! Хмурый уловил беспомощность девушки. И ему нравилось не спешить, смаковать, чтобы она даже через пальто чувствовала, как напор руки с ножом постепенно усиливается. И при этом он повторял:

– Счас мы займёмся половыми процедурами.

Виктория не понимала, почему её подвело собственное горло, и готова была разрыдаться от бессилия. Но когда почувствовала, что свободная его рука стала задирать подол пальто, её глаза вспыхнули таким страстным огнём ненависти, что Хмурый отпрянул, словно обжёгся о раскалённую плиту. На мгновение насильник растерялся, но тотчас же бросился на девушку, и она с ужасом почувствовала, что уже находится в объятиях этого негодяя. Виктория задыхалась от его вонючей ладони, сжимавшей ей рот.

Но настоящий кошмар начался тогда, когда ощутила, что он начал рвать её нижнее белье и вдруг его рука уже прикоснулась к обнажённому животу. Именно это прикосновение вывело Викторию из шока: она резко выпрямилась, плотно прижимаясь спиной к стене дома, и что есть силы, отбросила негодяя. Это был мощный толчок для слабой на взгляд девушки, но Хмурый отлетел на полтора-два метра к кустам, и для Виктории было достаточно времени, чтобы убежать. Но уже она не стала торопиться, чувствуя прилив такой ненависти к существу, оказавшемуся на её пути, что готова была идти до конца, лишь бы стать победителем в этой схватке.

Хмурый тоже был ошарашен и сосредоточил свои мысли только на одном: убить эту девчонку. В душу закрался страх быть осмеянным воровской братвой, и поэтому он подобрался, словно для разбега, подтянул одну ногу к себе, а другую чуть отставил, точно, как опытный легкоатлет перед стартом.

В тот же момент Хмурый ощутил укол в груди. Он быстро распознал испытанное уже один раз жжение под солнечным сплетением и подумал, что сердце готово его подвести. Однажды в тюремной санчасти пожилой майор медслужбы Сиротин предупредил: «Прекрати чифирить! Ты уже состарил своё сердце на двадцать лет! Ещё несколько резких движений – и оно окажется на воле. Только статья о помиловании будет посмертной».

Но Хмурый оттолкнулся от земли. Девушка читала, что в минуты смертельной опасности время меняет для человека свой бег. Приводились примеры с лётчиками, успевавших в экстремальных ситуациях проделать массу переключений на приборной доске, движений рукояткой управления двигателем, закрылками, элеронами и другим, на что в обычной обстановке уходило уйму времени! И они спасались!

И Виктории каким-то образом удалось разделить решающие мгновения на ещё более мелкие составляющие, приравнять каждую к вечности, подчинённую только ей. Она впилась взглядом в поблёскивающее лезвие и стала останавливать его приближение. И увидела, как лезвие сначала как бы замерло в воздухе, а затем стало пунктирно скользить, но уже не вперёд, а по иной траектории, словно это был самолёт, делающий смертельную для пилота петлю. Виктория даже усмехнулась, представив время быстрой пантерой, которую ей удалось схватить за хвост и с нечеловеческой силой сдержать прыжок этого зверя. И пантера поняла, что от неё требуется. Она рванулась и вслед за её хвостом Виктория влетела в бесконечное пространство, залитое ослепительно белым светом, будто оказалась внутри взорвавшейся шаровой молнии. Её голова была готова расколоться от страшной боли и того, что она ясно представила свою комнату…

И для Хмурого время изменило свой бег. Когда бывший зек рванулся вперёд с вытянутой рукой и устрашающе блестящим лезвием ножа, то был уверен, что пронзит этой грёбаной гордячке сердце. И ножом выковыряет ей глазищи! Пусть после этого его вяжут, топчут, убивают!

Но его бросило в какую-то прозрачную вязко-тягучую субстанцию (где-то он слышал это слово, не от того ли мудрёного физрука?), которая сдержала его бросок и медленно стала разворачивать его тело к земле. Ему изменила собственная рука, которая направила нож к груди, и с каким-то сладостным хрустом всадила лезвие в собственное сердце. «Чтоб мне сдохнуть!»

И последнее, что увидел Хмурый в этом мире, точнее, ему представилось – сердце, разложенное на разделочной доске в тюремной столовой, и толстый мясник в смятом поварском колпаке, только почему-то чёрного цвета, стал наносить по нему удары ручкой ножа. А это был тесак огромных размеров, который человек в колпаке, как ловкий фокусник, мгновенно развернул в воздухе и разрубил сердце пополам.

– Пропала жизнь! – только и успел выдохнуть бывший зек, и свалился на землю мешком.

– Мамочка ты моя, что со мной!?

Виктория непостижимым для неё образом ока за лась в своей комнате и дрожала от острой боли в висках. Она сделала по ковру у своей кровати несколько неуверенных шагов, словно никогда не ходила, и удивлённо осмотрелась, заметив время на электронных часах, стоявших на тумбочке. Они мигали зелёным – 21.32.

Но испугал её не период времени, в который она оказалась дома, а то, что она не помнила, как бежала, как открыла калитку и дверь дома. И как можно было избежать удара ножом матёрого уголовника, который не пощадил бы её. Уж в этом она была уверена.

И в то же время она ощутила себя существом, которое лишилось привычного покрова. Словно её вытащили из кокона, и она уже не гусеница, а свободное от земного тяготения создание, которого покорить непосильно никому в этом мире. Виктория с чувством ужаса и торжества неожиданных возможностей увидела как мама, точнее, её силуэт, заскользил по дому, закрыв за собой дверь на кухню, и направляясь в сторону комнаты дочери. Вот она и вошла.

– Что случилось? – тотчас же остановилась Марина Александровна, словно увидела не одну дочь, а несколько близнецов, и не знала, кому из них предназначались её слова.

Изумил не вид Вики, никогда не входившей в свою комнату в верхней одежде и обуви, а блеск глаз, в котором были не погасший ещё страх и чувство превосходства.

Вика тотчас же сбросила с себя лёгкое пальто, скинула туфли и бросилась к матери. В её объятьях она перестала дрожать, но по-детски расплакалась.

– Что с тобой, доченька?

Добрая, красивая и всегда молодая мама! Виктория молчала, собираясь с мыслями, чтобы рассказать о том, что произошло и что никак не укладывается в рамки нормального восприятия. Марина Александровна пришла к ней на помощь: