– А я чувствовала себя приговоренной за какое-то преступление, – вздохнула Оксана. – Хотелось встряхнуть это наваждение и жить как все. Все мои подруги именно так старались делать. И осуждали меня за… Одним словом, мои годы длились, как говорится у служивых, один за два, а то и за три. Только с обратным смыслом. Хорошо, что родители не давили, хотя из Москвы звонили и писали, обещая хорошую карьеру. Отец приглядел для меня должность в МПС СССР.

Я развернул ее к себе за плечи и стал всматриваться в глаза девушки. Ночное небо улавливалось боковым зрением, стихли сверчки, заглох отдаленный лай собак.

И этот момент как бы спровоцировал мое раздвоение – одна моя часть поднялась куда-то вверх, и именно этой частью я увидел двоих на веранде. Великолепно сложенную девушку, которую можно было хоть сейчас выпускать перед камерами на киностудии, и молодого мужчину, выше ее, немного сутулого, правда, с хорошо развитыми плечами, бицепсами, но неимоверно глупого рядом с такой красавицей! Он глядел на нее, как скульптура с вылепленными пустыми глазами.

– Ох, я и дурак, Оксанка!

И вот тогда, при слабом освещении, идущем из зала, где веселился народ, в глазах Оксаны исчезло напускное спокойствие. Его покрыла пелена слез, заполнивших ее прекрасные глаза.

– Конечно, ты дурень из дурней!

Голос Оксаны сорвался. Она сказала: «…уней!», проглотив «р».

Девушка неожиданно пошатнулась, словно ей отказали ноги. Я схватил ее, прижал к себе, думая о том, что мог вот так уже семь лет держать эту удивительную, верную своим чувствам девушку, в своих объятиях. И вся жизнь без нее показалась мне дурным сном. Как я мог отдать самые лучшие годы Милке, моментально вильнувшей хвостом, как только на горизонте показался смазливый пограничник?

И Оксана оказалась на моих руках, а я губами промокал ее слезы, оставившие полоски на ее щеках…

– Не надо, не надо, отпусти, увидят, что подумают, – шептала Оксана, но еще крепче обхватывала руками мою шею.

Может быть, кто-то и увидел, и что-то подумал, но на веранде никого не было.

Я не чувствовал веса Оксаны. И рук своих не чувствовал. Я снова посмотрел на ночное небо и увидел себя несущим Оксану в Космос.

– Вот мы и дома, – вырвалось у меня.

– Да, дома…

– Я…

– Не говори о любви, – прижала Оксана пальцем мои губы, – ты столько пережил. Для тебя любовь сейчас лишь отвлеченное понятие!

Я отпустил ее, и мы присели на топчан.

Господи, в Туркмении во все времена такой топчан в каждом доме без изменений. На таком очнулась Джанет в будущем. Почему бы не унести Оксану в какой-нибудь потаенный уголок Вселенной?

Но для этого надо рассказать обо всем. Но вряд ли это к месту.

– Ты помнишь, – между тем спрашивала она, – как в пятом классе спас меня, вытащив из бассейна с фонтаном? Меня толкнули мальчишки, когда я хотела обежать вокруг?

– Не помню, – честно признался я, удивленный наличием и такого случая в своей жизни, – мне бы тогда вручили медаль «За спасение утопающих»!

– Глупый! Ты не просто меня спас, а заставил поверить, что ты самый добрый и отзывчивый человек!

Какой человек в пятом классе? И зачем такая детализация моего характера? Да знала бы Оксана, как иногда приходится себя ломать, правда, на ходу, чтобы исправить какую-нибудь скверную ситуацию!

– А когда после школьного вечера наши же стали приставать, и ты защитил меня?

Эту стычку я вспомнил сразу:

– Тогда Бегемот и Столяров поспорили, что поцелуют тебя на то, у кого получится затяжка с большим временем…

– Если бы ты поспорил, то выиграл, – улыбнулась Оксана. – Даже сейчас…

И здесь во мне рухнула защитная дамба, сооруженная самим же после развода с Милкой.

Нас с Оксаной соединил тот поцелуй, который решает всю дальнейшую жизнь людей. И когда Лариска позвала нас из зала в окно, мы внутренне многое решили. Моя вторая, наблюдающая за всем со стороны, половина уже спустилась с высот, и я пошел с Оксаной цельным и ликующим в душе человеком.

Возвращались мы со встречи в четвертом часу ночи. Транспорта почти не было, кроме такси, снующих между железнодорожным вокзалом и аэропортом. Оксана даже не спрашивала, куда я веду ее. Но мы шли через весь город к моему дому.

У Текинского базара ночной сторож подарил нам небольшую, но пряно пахнущую дыню. За то, что я весело поприветствовал его: «А-асалям-айлекум, яшули! (Здравствуте, дедушка)».

«Рахмат, рахмат! (Спасибо, спасибо)» – и весело побежали к остановке на скамейку, где я разломал дыню руками, так чтобы Оксана могла ее есть своим аккуратненьким изящным ротиком. Дыня была очень вкусной.

Так в прекрасном настроении людей, обретших друг друга, мы пришли в наш дворик. Все окна были темны, но открыты настежь. Я знал, что многие спят полностью обнаженными. А некоторые, спасаясь от теплового удара, с вечера укутываются во влажные простыни.

Во время одного небольшого подземного толчка, а землетрясения здесь происходят примерно так же часто, как в средних широтах проходит дождь или снег с градом, повыскакивали под утро все, кто сходу сообразил, какая опасность нависла над городом и их домом. В возбуждении никто сначала не обращал внимания друг на друга, кто был в чем, а кто совершенно без ничего, а после, когда страх поулегся, поднялся хохот. Соседи, указывая друг на друга, закатывались в нервном припадочном смехе…

Мы сели на скамейку у песочницы, где днем возилась малышня. Сначала Оксана попробовала покататься на качелях, но когда конструкция заскрипела от моих мощных толчков, пришлось на лету выхватить девушку. Мы оба свалились в эту песочницу и закатились от смеха.

Тотчас же из окна деда Равиля послышался крик его жены Сони-апа на адаптированном русском языке:

– Люди спать! Чего шуметь! Брысь!

Мы прыснули от этих несогласованных между собой слов и кошачьего отпугивания.

– Ты знаешь, Вов, – сказала Оксана, положив голову мне на грудь, ведь мы так и остались сидеть на еще теплом песке, – сейчас хочу оказаться далеко-далеко отсюда! Только вместе с тобой!

– В Москве?

– Не знаю, я была каждый год у родителей, им дали хорошую квартиру в Бабушкинском районе, но все время отказывалась перебираться к ним. – Она отстранилась и посмотрела мне в глаза. – Наверное, я боялась в Москве встретить другого…

Господи, ну кто еще даст тебе такую верность!

И здесь я таинственно, но с воодушевлением быстрого исполнения задуманного спросил:

– А давай очутимся в Москве, и немедленно?

– Ты побежишь заказывать билеты?

– У меня есть другой способ, только не смейся и отнесись к этому серьезно, у меня есть машина, которая может перенести нас в любую точку земли в любое время…

– «Синяя птица» американского гонщика? – слегка усмехнулась Оксана.

– Нет же! Я предлагаю тебе сесть в машину времени!

– Воображаемую? Что ж, давай, помечтаем!

– Да нет же. Она здесь, рядом в гараже!

– В гараже?

Впервые за этот вечер Оксана как-то отчужденно отстранилась от меня и попыталась встать с земли:

– Ты все фантазируешь, Степанов? – Вот уже назвала меня по фамилии, вместо укороченного, наполненной лаской имени. – Я знаю, ты пописывал рассказы…

Я помог ей подняться и стал разглядывать свои руки.

– Вов, что происходит? Ты что, все это время играл в поддавашки со мной? Признайся в этом, и закончим этот спектакль! Где ты, наконец, сейчас?

Она с тоской посмотрела на небо, которое не могло спасти от моей глупости.

– Сейчас, как никогда я очень серьезен…

– Невероятно! – Оксана не выдержала, вскочила, топнула ногой по земле. – Если ты сейчас немедленно не покажешь эту свою штуку, хотя бы какую-нибудь ржавую бочку, то я тотчас же улечу в Ташкент и выйду замуж за первого попавшегося!

– Хорошо, – неожиданно мной овладела апатия, а что я можно услышать при упоминании о машине времени, и указал на скамейку, – садись и послушай, пожалуйста, одну сказку! Подожди улетать, а потом я сбегаю домой за ключами от этой штуки.