Герман Викторович как-то подозрительно посмотрел на девушку:

– Вы, случайно, не химик? Да и вообще, как вам удалось закончить вуз в таком юном возрасте? На вид вы, хм, старшеклассница, извините.

Виктория пожала плечами:

– Я бы тоже не сказала, что вам, Герман Викторович, 54 года, семь месяцев и двенадцать дней. Вы Близнец, родились в четыре часа пятьдесят семь минут. Весили 3400. А ростом были 47 сантиметров. Сейчас ваш физиологический возраст соответствует 39 годам, мозг – 26. Моложе, чем, скажем, у Явлинского. Но предрасположенность к ишемической болезни через два года сведёт это преимущество к нулю, не считая мозговой деятельности.

Горбунов застыл с чашкой кофе и невольно взглянул на своё отражение в полировке письменного стола.

– А насчёт молодости сообщаю, что после школы, а это было пять лет назад, училась два года в педагогическом. Медицинский закончила за два года…

Виктория рассчитала паузу и спокойно смотрела в лицо собеседнику. Лишь в уголках её глаз поблёскивали озорные искорки. Главврач всем корпусом подался вперёд.

– Степень кандидата наук диплом защитила неделю назад и сразу к вам…

Вторая пауза. С надеждой на нормальную усвояемость информации.

– Позвольте, вы утверждаете, что одолели все курсы медвуза за два года и за год стали кандидатом?

Горбунов поднёс руку ко лбу, словно отвечая на внутреннее желание определить температуру тела, прежде чем он услышит ещё что-либо необычное из жизни своей собеседницы.

– Экстерном, – подтвердила его ожидания Виктория. У неё был вид опытного студента, который знает, как отвечать на каверзные вопросы профессора. Да, да, эти вопросы она проходила.

– Экстерном, – эхом отозвался Герман Викторович.

Он кое-что знал о гениальных учениках, об академиках в неполные тридцать лет. Это когда физика, математика, химия или нечто гуманитарное. Или смешение всех наук. Например, первым известным ребёнком, обладавшим выдающимися вычислительными способностями, был Зера Колберн, родившийся двести лет назад в американском штате Вермонт. В шестилетнем возрасте он умножал в уме 12 225 на 1 223. Но в то же время, в зрелом возрасте Колберн стал профессором латинской, греческой, французской, испанской и английской к лассической литерат у ры в одном из у ниверситетов США. Ещё раньше этого гения в России появился Михайло Ломоносов, который был специалистом во всех науках. Известны и другие случаи проявления гениальности в раннем возрасте уже в Советском Союзе, но чтобы кто-то стал хирургом, перескочив через теорию и практику в вузах? Да, медсёстры в годы войны с фашистами вставали вместо врачей и делали самые необыкновенные операции. Но то было в особой обстановке. А эта… пришла, увидела, победила!

– Vini, vidi, vici! – вслух воскликнул Горбунов и подумал, что вряд такую изящную латынь его собеседница могла слышать в медицинском вузе.

– Vini, vidi, dormi, – тут же опровергла это предположение Виктория и, искрясь лукаво-прощающей улыбкой, перевела: пришла, увидела, уснула. Но это уже Синклер Льюс, «Эроусмит»… А тема у меня была о регенерации конечностей человека. Она была засчитана кандидатской и стала основой предстоящей докторской.

– Понимаю, понимаю – докторской! Фантастика! – воскликнул Горбунов.

Он встал, решив положить конец этой увлекательной беседе. И не в последнюю очередь потому, что был растерян и обескуражен.

– Одним словом, мне звонили и я обещал содействие. Да уж чего там содействовать, – всё-таки прорвалось у него саркастическое, – коллега, я отрезаю, а вы наращиваете своей гидропоникой! Но я обещал…

Герман Викторович сделал обеими руками жест, будто он отталкивается от невидимой стены, разделявшей его от мира, в котором его бывший учитель подсылает ему цыганку для гадания на оторванных конечностях, и посмотрел в окно, словно увидел компромиссное решение далеко от своего кабинета.

– Вам освободят помещение на третьем этаже, где травмики. Что ещё у вас?

– Сейчас подвезут раствор. Его надо поднять в новое помещение. Желательно, чтобы к 16.00 всё было готово, и я начала работу. И ещё кое-что для обработки помещения.

Девушка вынула из своей сумочки сложенный вчетверо лист и протянула его из своего мира за прозрачной стеной.

Горбунов взял и, начав читать, вздрогнул, нахмурил брови.

– Я понима ю, это то, – отложил он листок на са мый край своего огромного стола, – чем кормил доктор Франкенштейн своих подопытных. Ваше меню – сплошной кальций!

Он прошёлся по кабинету двумя кругами. Виктория Сергеевна, только из уважения к Неродимову, не как к генералу и старшему по должности, иду вам навстречу. Но две недели. На большее меня не хватит.

И он вызвал Нину Павловну. Та, словно стояла за дверью, тут же впорхнула в кабинет. Именно впорхнула, сияя в великой радости:

– Герман Викторович, у меня все нормально!

– Я рад за вас, Нина Павловна, а в чём, собственно, нормальность?

– Ну как в чём? У меня ожог исчез!

– Смазали?

– Что вы, я вышла из кабинета, а он исчез!

И она, возбуждённо размахивая, словно дирижёр «Carmen Overture Toreador» Жоржа Бизе, приблизила свою руку на осмотр начальнику. Пухлая кисть была такой же, как и прежде, до инцидента с горячим кофе. Кожа выглядела даже более нежнее, чем до травмы. Но не только восторг наполнял Нину Павловну. В её поведении проскальзывал суеверный страх перед посетительницей Горбунова. Она помнила о каком-то мысленном приказе, отданным этой молоденькой гостьей, но не помнила, о чем конкретно был этот приказ. И это было очень странно, если не сказать, что в этом посещении таились тайна и ужас.

И ещё – Нина Павловна впервые видела своего патрона растерявшимся.

Через три дня на первом этаже, рядом с лабораторией анализов хирургического отделения, в дверь бывшего склада медицинских приборов столяр госпиталя врезал новый замок и повесил табличку «Процедурный кабинет». В это время бригада военных строителей, прибывшая из КЭЧ, заканчивала настилку линолеума. Потолок был побелен извёсткой, на стенах появились свежие обои в виде каких-то блеклых осенних листьев. Окна не было, и Виктория попросила, чтобы установили люминесцентные лампы.

Сестра-хозяйка госпиталя, старшина сверхсрочной службы Арина Антиповна, полная женщина, придирчиво наблюдала за необыкновенно быстрым исполнением приказов девчонки, прибывшей из Москвы. Арина Антиповна, которую за глаза называли «генералом Протиповной», поражалась, как снабженец из КЭЧ просто выстилался перед молодой врачихой. Ясно, эта смазливая девчонка могла вскружить голову любому кобелю. Сестру-хозяйку так и подмывало подойти к этой девчонке и дать почувствовать, кто главный. Но что-то удерживало её от этого. Двадцать лет работы в госпитале научили разбираться в обстановке. Но, когда столяр закончил возню с замком и поднял глаза, чтобы вручить Виктории ключи от кабинета, Протиповна оказалась тут как тут.

– Степаныч, ключи мне.

– Но врач сказала, – попытался возразить столяр, – чтобы все экземпляры были только у неё.

– Ты что, оглох? – вскипела Протиповна и протянула руку, намереваясь выхватить связку ключей у столяра.

– Не стоит отягощать себя лишними ключами, Анна Архиповна, – неожиданно раздался за её спиной голос Виктории, – это особый процедурный кабинет, с особым оборудованием, которого нет нигде в мире. И об этом теперь мы будем знать в этом городе только трое: я, начальник госпиталя и вы. Вас это устраивает?

Протиповна уставилась на говорившую. Её губы повторяли слово в слово сказанное девчонкой. Но этот признак покорности никак не вязался с её внешним видом. Её глаза почти вылезли из орбит от сознания, что кто-то посмел нарушить её приказ.

– Меня устраивает? – наконец хрипло прорвался её голос, словно он был эхом, изрядно поплутавшим в окрестностях. – Это кабинет госпиталя, и два ключа должны быть у меня. И кто ты такая, чтобы говорить о каком-то оборудовании?